Твой отец и его сыновья — вот кто много значат, а вовсе не ты. А я
значу ещё больше, чем все они вместе взятые. Ты ещё пожалеешь о
rnl, что сделала, сильно пожалеешь!
Она развернулась и быстро вышла из сада через маленькую дверь
в стене, которую Клив не замечал, пока она её не открыла.
— Не нужна ли тебе помощь? — спросил он девушку. Она
повернулась на звук его голоса.
— Кто ты такой?
Она тяжело дышала, и её грудь вздымалась. У неё были красивые
груди, полные, высокие, ясно вырисовывающиеся под тонким
полотняным платьем. Она были ниже, чем ему показалось вначале,
когда она без тени страха набросилась на свою старшую противницу.
Глаза у неё были зеленые, как сырой мох, растущий на берегах реки
Лиффи. Похоже, в случае чего, она готова бесстрашно броситься и на
него и вцепиться ему в волосы. Спокойно и вкрадчиво, как и
полагается дипломату, он сказал:
— Я Клив из Малверна, посланец Ролло, герцога Нормандии.
Она смерила его взглядом, полным презрения и неприязни.
Сейчас она скажет ему какую-нибудь грубость, наверняка скажет,
ведь в разговоре с той женщиной с удивительными волосами она без
обиняков говорила, что думала, и не выбирала выражений. Однако
вместо грубости девушка прибегла к другому оружию — насмешке.
— Посланец? — произнесла она язвительным тоном. — Насколько
мне известно, ты не просто посланец, а полномочный посол. Ты
представляешь здесь герцога, не так ли? Ты приехал в Дублин
заключить какое-то соглашение с королем.
— Можно выразиться и так.
Тон девушки стал ещё язвительнее.
— Все вы, дипломаты, умеете гладко говорить. Вы приезжаете к
нам от своих герцогов или королей и пытаетесь добиться каких-то
своих хитрых целей. В прошлом месяце здесь был посланник
французского короля Карла — льстивый, угодливый, и он все время
бросал на меня такие взгляды, словно мое платье спало с меня и
лежало у моих ног. После разговора с ним мне захотелось помыться.
Вы никогда не говорите прямо, но ваши пустопорожние речи всегда
сладки и елейны. Как видно, вы, дипломаты, считаете тех, с кем
разговариваете, глупцами. Ну так имей в виду — я не страдаю
глупостью. Хорошо еще, что в тебе нет угодливости, как в том
французишке, и ты не раздеваешь меня взглядом. А теперь ответь —
зачем ты за нами шпионил? Чего тебе надо?
Клив улыбнулся девушке. Сейчас она как следует разглядит его
шрам и поморщится или отшатнется. Однако она не сделала ни того,
ни другого, и он, удивившись, пояснил:
— Собственно говоря, я просто осматривался, знакомился с
обстановкой. До моего слуха донеслись голоса, и я вышел в этот
прекрасный сад. Я рад, что тебе не удалось вырвать волосы твоей
противницы. Они у неё слишком красивые, чтобы валяться на земле,
не услаждая ничей взор.
— Да, она ими очень гордится. — Девушка вздохнула. — Волосы у
неё на голове держатся крепко, будь она проклята. Я дергала их изо
всех сил, но у меня ничего не вышло. Сегодня я в первый раз дала
ей сдачи, но недостаточно. Только боги знают, что она теперь
сделает, чтобы поквитаться со мной. Она всегда ухитряется мне
подгадить.
Клив подошел к ней ближе. На её левой щеке краснел след от
удара. Он протянул было руку, но тут же опомнился и опустил её.
— Тебе не больно?
— Нет.
Она уже столько раз била меня, что теперь я почти не
замечаю её пощечин. Правда, сейчас все было по-другому, но мы с
ней и раньше сцеплялись всякий раз, когда оказывались в одной
комнате.
— А что было по-другому на этот раз?
Она задумалась и наконец ответила, сдвинув брови:
— На этот раз она была полна лютой ненависти, а не просто
раздражена, как бывало раньше. Теперь я взрослая, а она не может
этого стерпеть, хотя я и не понимаю, почему.
— А кто она такая?
— Вторая жена моего отца.
— А, стало быть, она твоя мачеха. Люди рассказывают много
историй об их злобности. От одного моего знакомого скальда я
слышал рассказ о том, как мачеха превратила свою падчерицу в тыкву
и оставила её на поле, чтобы она там сгнила. К счастью, мимо
проходил маленький мальчик. Он пнул тыкву ногой, и она жалобно
застонала от боли. Тогда мальчик дотронулся до неё рукой, и она
снова превратилась в падчерицу. Мальчик испугался и убежал.
— Твоя речь не похожа на речь дипломата. Может, ты все-таки
обычный человек, как и прочие?
— Возможно, когда-нибудь ты услышишь эту историю о злой
мачехе со всеми подробностями. Но вернемся к разговору о твоей
мачехе.
— Мой отец любит её, несмотря на всю её злобность,
сварливость и тщеславие. Как-никак она родила ему четырех сыновей.
— Понятно.
— Надеюсь, ты никому не расскажешь о том, что здесь видел, —
сказала она, глядя на него с угрозой.
— А зачем мне об этом рассказывать? Разве это так уж
интересно? Разве мой рассказ мог бы кого-нибудь позабавить или
поднять в чьих-то глазах мой авторитет?
Она фыркнула.
— Ну вот, ты опять ничего не сказал по существу, просто задал
дурацкий вопрос. По-моему, ты довольно плохой дипломат.
— Возможно, — спокойно согласился он. — Однако ты не ответила
на мой вопрос: зачем мне рассказывать кому-либо о том, что ты
пыталась выдрать волосы у своей мачехи?
«Подбородок у неё упрямый, но красивый», — подумал Клив.
— Ну, хорошо, — сказала девушка. — Все равно ты в конце
концов узнаешь, разнюхаешь, на то ты и дипломат. Моя мачеха — это
королева Сайра, жена короля. Когда он на ней женился, то сначала
называл её Нафтой — так звали мою покойную мать, но ей это ужасно
не нравилось, и он позволил ей снова носить прежнее имя. Это было
после рождения её первого сына.
— Сколько сложностей. Так, значит, ты дочь короля?
— Да, я Чесса.
— Необычное имя.
— Не такое необычное, как то, которое мне дали при рождении.
Все изменилось, когда мой отец женился. Кстати, у тебя тоже
необычное имя.
— Возможно. Но мне оно нравится.
— У тебя разные глаза: один золотистый, другой голубой, как
будто боги не смогли решить, какой цвет тебе больше подходит. Но
получилось неплохо.
— Что получилось? Мои глаза?
Он ждал, что Чесса ответит, но она ничего не сказала. Клив
улыбнулся, наблюдая, как она заплетает косы и подумал: «Она ни
разу не поморщилась, глядя на мое лицо».
* * *
В просторной комнате короля Ситрика было много воздуха, стены
— белые, как крыло голубки, чистые, без единого клочка паутины в
углах.