Вспомни кино: что у женщины написано в глазах после поцелуя? Так что я знаю: ты целуешься, как надо.
– Ты тоже.
– Честно?
– Не будь дурочкой.
Он наклонил к ней лицо. Но она отодвинулась.
– Я тебя серьезно спрашиваю. Хорошо я целуюсь?
– Ну, конечно. Очень хорошо.
Одним неуловимым движением она прижала его голову к себе. Их рты склеились, дыхание стало громким и прерывистым… когда они, наконец, прервали поцелуй, на их лицах отпечаталось выражение глубокой сосредоточенности.
– А стоя было совсем здорово, – вспомнил он. Они встали и снова погрузились в поцелуй. Тела их крепко прижались друг к другу, задвигались. Руки накрепко сцепились, от движения тел ее серая юбочка дразняще задралась, блузка выпросталась наружу, на мгновение даже мелькнула полоска плоти вокруг талии. Юбочка взметнулась еще выше – сверкнули ее узенькие словно впившиеся в кожу трусики в цветочек.
– Дженни. – Он вдруг сорвался на фальцет. – Я хочу к тебе прикоснуться.
– Где?
– Сам не знаю… хоть где. Ты не против? Можно?
– Наверное, можно.
– Точно?
– Если это приятно, чего же возражать.
Они снова прижались друг к другу и поцеловались… руки его обшарили ее спину, проскользнули под блузку. Ощутив под пальцами ее теплую и гладкую плоть, он даже вздрогнул.
– Что с тобой? – прошептала она.
Он не ответил, но руки его скользнули чуть ниже, немного повозились с поясом ее юбки, снова поднялись выше, снова сместились ниже. Он хотел опустить руку совсем вниз, но не мог, не мог себя заставить. Потом руки его передвинулись вперед, куда-то между их животами. Тут впервые вздрогнула она, вздрогнула – и оттолкнула его.
– Тебе не понравилось?
– Нет… То есть да. Сама не знаю.
– Что же тогда?
– Просто как-то непривычно. – Она глубоко втянула воздух. – Понравилось. Точно. Непривычно очень, вот и все.
– А ты чувствовала, как я к тебе прижимался?
– Внизу, что ли?
– Да. Чувствовала?
– Да.
– И как?
– Странно как-то.
– В смысле чудно?
– Нет. В смысле приятно.
– Потрогай меня там.
– Ой, как это? Ты хочешь?
– Да. Когда будем целоваться. Если прилечь, было бы совсем отлично.
Они стали целоваться, и ее рука робко отправилась по его телу, к низу живота. Но за несколько дюймов до цели остановилась. Потом опустилась еще на йоту… снова замерла. Его пальцы прогуливались по ее спине, и он изо всех сил старался не обращать внимания на ее действия.
Ее личико исказила гримаса, она, наконец, достигла цели, ее пальцы коснулись верха его торчащей дубинки. Потом, собравшись, она резко двинула руку дальше и прижала ее к его плоти. Он, не в состоянии больше оставаться бесстрастным, энергично задвигал бедрами. Она тут же убрала руку. Они посмотрела друг на друга.
– Прости, но… – Она смахнула слезу, выкатившуюся на щеку.
На лице Тристрама отразилось непонимание.
– Просто я никогда этого раньше не делала. Понимаешь? Знаю, это глупо, но я как-то испугалась. Он оказался гораздо больше, совсем другой.
– Да это все неважно. Честно тебе говорю.
– Очень даже важно. Ты ведь меня попросил. И мне самой этого хотелось.
Она улыбнулась и вскинула голову.
Его руки сразу легли на ее живот. Ему так хотелось прикоснуться к ней выше, ощупать ее всю под блузкой. Кажется, от этого зависела вся его жизнь. Мысли его вывернулись наизнанку: понравится ли это ей, понравится ли это ему, или же разверзнутся небеса – и упадут на него. Рука его поползла наверх и нащупала нечто совершенное, идеальное по форме и мягкое, словно созданное для его руки. Дженни прижалась к нему, замурлыкала от удовольствия, обхватила его за шею. И вот голова ее легла ему на плечо, она прошептала его имя. Несколько секунд они млели в объятиях друг друга, не произнося ни слова.
– Почему у тебя вдруг вырвалось мое имя?
– Сама не знаю.
Вырвалось, и все. Было так странно. Странно приятно. Я сама себя не помнила. А ты что чувствовал?
Тристрам поскреб в затылке.
– Потрясающе было. Даже через блузку и эту твою штуку.
Она хихикнула.
– Через штучку? Ха-ха. Это же бюстгальтер. Самый обыкновенный.
Она взглянула на часы.
– Тристрам. Уже половина одиннадцатого. Мне бы очень хотелось остаться еще, но ведь нельзя, правда же?
– Завтра я тебе снова свистну.
– Ладно.
И они ушли. Даже не загасили свечу, оставили ее догорать. За все это время я не шевельнул ни одним мускулом, не издал ни одного звука, кажется, даже не дышал. Словно завороженный, я подглядывал за ними – и видел все! – и только теперь словно очнулся: влажные от сырой земли колени, грязные руки, онемевшая спина. Целых тридцать минут я не двигался, будто меня заколдовали. Я поднялся, и что-то во мне шевельнулось. В промежности брюк. Это застрял Мохнатый Джим, всей своей мощью вдавившийся в брючину. Бедный, как тебе больно. Я снова присел и любовным движением высвободил его.
Ну вот, так лучше. Никто тебя не обидит.
Возбужденный донельзя, я всю ночь прометался как в лихорадке, вцепившись перед этим в себя – в себя? – и произведя свой последний октябрьский залп в носок. Почему, собственно говоря, последний? Что это у меня за календарь такой? Я же сам сказал Дженни – что естественно, плохим быть не может. Всего два раза в месяц? И чем я думал, когда вводил такие ограничения?
Мне удалось открутиться от дежурства по буфету, потому что видеть Тристрама среди этой серой массы оболтусов было выше моих сил, и весь день я старался не слоняться по школе. А потом даже домой пошел другой дорогой. Дома отец предложил мне покататься. Я уже прилично чувствовал машину, и предстоящий экзамен по вождению меня не пугал. Я был не из тех, кого экзаменатор, только раз взглянув, желает завалить, – вид у меня вполне безвредный. Я и есть безвредный – пока, – но только дайте мне права, и я повезу моих детишек в зеленые поля, распалю их воображение, а сам буду наблюдать за их любовными играми. Я вел машину, а отец пытался со мной разговаривать. Его опять беспокоили мои экзамены в школе. В принципе, меня они беспокоили тоже, но сейчас мне было не до них – уж слишком много другого наслоилось.
Поужинав, я прихватил отцовский набор с инструментами и прокрался в конец сада. Пятьдесят ярдов занимала подстриженная лужайка с цветочными клумбами, но на последних двадцати ярдах царствовал буйно разросшийся кустарник, и остаться незамеченным там было делом несложным. Положив инструменты возле сарая, я вернулся в дом и вытащил небольшой кухонный табурет. Его я тоже отнес вглубь сада. Поставил вплотную к деревянной стенке соседского сарая, уселся на него. Мелом пометил место на стенке на уровне глаз. Потом достал из комплекта инструментов ручную дрель и просверлил аккуратненькое, кругленькое, незаметное отверстие.
ГЛАВА 12
Я сидел в своей комнате, занимался и ждал, когда раздастся свист. Они заставили ждать до половины десятого. Сначала свист, потом какое-то легкое дуновение ветра вглубь их садов. Я выглянул в окно и увидел, что оба тащат какие-то свертки. Свертки? Выйдя из дому, я очень тихонько занял свое место в партере.
Видимость была идеальной. Уже горела свеча, Дженни приспосабливала какую-то тряпицу над маленьким окном. Покончив с этим, стала возиться с масляной лампой. Тристрам тем временем разложил на полу толстый пластиковый мат. На нем расстелил громадное стеганое пуховое одеяло зеленого цвета, а поверх него – серое из шерсти. Потом открыл жестяную коробку и достал оттуда две пачки печенья – шоколадного и песочного.
– Мало ли, вдруг проголодаемся, – объяснил он, и Дженни подняла голову от лампы.