Им было плевать, что в этот вечер они не довели дело до конца. Они уютно приткнулись друг к дружке – счастливые, умиротворенные, довольные, а я сидел на холоде и держал в руках мой жалкий член. Им там тепло… он – отец и сын, она – мать и дочь. Я поежился, табурет подо мной скрипнул, и они это услышали.
– Слышал? – спросила Дженни. – Что это?
– Не знаю. Птица, наверное, или белка какая-нибудь. Не человек же – мы бы его давным-давно засекли.
– А который час?
– Одиннадцать.
– Тебе уже пора, да?
– Ты бы хотела, чтоб я остался?
– Конечно, но зачем тебе подставляться? Начнут приставать, выпытывать.
– Тогда давай уйдем вместе. Ладно?
– Конечно, как же еще? Вот было бы здорово, если бы мы в одну школу ходили.
– Мы бы учебу совсем забросили. Представляешь, идет алгебра, а мы на задней парте держимся за руки. Эй, Холланд, прекрати целоваться и слушай. А что касается вас, мисс Траншан…
Они оделись, уже совершенно не стесняясь друг друга, не глазея в изумлении. Сложили шерстяное одеяло, стеганое, убрали печенье в коробку, все завернули в пластиковый мат и убрали в угол.
– Лампа, – напомнил Тристрам.
Дженни завернула фитилек, подула – и все исчезло. Они больше не сказали ни слова и вышли из сарая. Разошлись по своим садам, потом свистнул он, а через несколько секунд и она.
А я сидел один на кухонном табурете, чувствуя себя паршивее некуда; Большой Джон, скукожившись, безвольно свалился на бок.
ГЛАВА 13
Наутро за завтраком мама спросила, где я был и чем занимался вчера вечером. Я огрызнулся – тебе какое дело? Раньше я никогда в таком тоне с ней не разговаривал, и она, никак внешне не отреагировав, просто вышла из кухни. Когда спустился отец, она вернулась и вела себя так, будто ничего не случилось, стараясь, впрочем, ко мне не обращаться.
По пути в школу участок вдоль Малберри-роу я преодолел крадучись, стараясь никому не попасться на глаза. Столкнуться лицом к лицу с Тристрамом – это было выше моих сил. Мне хотелось увидеть его, понаблюдать за ним – но не встречаться наедине. Я не чувствовал за собой никакой вины, мне не было стыдно. Не было тут и зависти, а просто глубокая боль: ведь и сам он, и то, чем он владеет, – отчасти это должно принадлежать мне. Господи, эту глубокую боль мне причиняли они оба.
В школе какой-то мудрила-староста навесил на меня дежурство по буфету, где я и увидел Тристрама – он стоял с группой тех же мальчишек, что в прошлое утро кричали ему «давай к нам». Он пил свою полпинты молока и заедал булочкой с кремом. Вид у него был вполне обычный, и это мне напрочь не понравилось. Он стоял с мальчишками и как ни в чем не бывало смеялся.
– Вечером пойдешь?
– Вся шайка идет.
– Фейерверк будет и все такое. Печеные яблоки, картошка – все, как положено. Можем с собой даже Евнуха притащить, если захотим.
– Нужен он больно. Из-за него картошка в горле застрянет.
– И из классической школы народ придет. Вот уж повеселимся – особенно если будут нарываться. Наших-то будет, самое малое, человек тридцать. Так что всем нос натянем в случае чего. Ну, Холланд, пойдешь?
– Не знаю.
– Мамочка не пустит?
– Ладно тебе дурить.
– В чем же тогда дело?
– Просто… просто нет желания.
– Мамочка не пустит, ясное дело.
– Отвали.
– А что же тогда?
– Вы же не все идете? – спросил Тристрам.
– Как не все? Все. А ты? Что делать с мамочкой?
– Да ни при чем тут мамочка, что пристали? Не могу, и все.
– Почему? Почему?
– Не суйте свои дурацкие носы, куда не надо.
– Почему? – хором закричали они.
– Потому что занят я. Встречаюсь с кем-то. Довольны?
На мгновение наступила тишина.
– Ишь ты, какие мы важные. Холланд, важная птица.
– С нами и знаться не желает, а?
– Ну и птица. Важная птица. Птица-Холланд. Птица-Холланд.
– Это девочка.
Снова наступила тишина. Тристраму стало неловко.
– Девочка?
– Завел себе подружку, а мы ничего не знаем?
– А ты уже…?
– Мой брат – да.
– Ладно скромничать. Не придуривайся.
– Что же ты тогда с ней делал?
– Хоть поцеловал?
– Или еще что?
– Ах, какие мы благовоспитанные! Тоже мне, рыцарь нашелся!
– Ну, выкладывай!
– Так что ты с ней делал, Холланд?
– Заткнись.
– Надо же, не хочет с нами поделиться. Спорить готов, что он дело справил. Спорить готов.
– Заткнись, сказано тебе.
– Ишь ты, как поет, важная птица. Не хочет с нами поделиться. Да нам не сильно и надо. И вообще он все заливает, просто ему велено дома сидеть.
– Врешь.
– В чем же тогда дело?
– Сказал уже.
– Так чем ты с ней занимался?
– Тебе-то что?
– Ладно, не скромничай. Расскажи.
– Ну, чего пристали? – вдруг вклинился кто-то из мальчишек. – Это его личное дело. Захочет – сам расскажет, верно, Холланд?
– Ну да. Рассказывать-то особенно нечего. Честно.
– Уж куда честнее. Главное, Холланд, не забудь лимон с собой взять.
Они дружно захохотали – и он вместе с ними. Выходит, вчерашнее приключение с него – как с гуся вода? И бровью не ведет. Ну, разделась перед ним хорошенькая девочка, потерлась об него своими прелестями – подумаешь, великое дело! Что же теперь, на голове ходить из-за этого? Или, наоборот, ходить тише воды и ниже травы? Каждый день кто-нибудь кого-нибудь ощупывает. Любой школьник, кому за семнадцать, уже натрогался да нащупался вволю. А многие через это прошли уже в пятнадцать. Нормальный ход. Познаем жизнь. Любой журнал открой – что увидишь? Новый лосьон после бритья – голые девочки. Новые сигареты – снова голые девочки. «Джиллиан Поче – молодая итальянская манекенщица. Во время съемок в своем первом фильме ей пришлось бороться – весь ее туалет состоял из трусиков бикини – с тринадцатифутовым питоном. Он не слишком возражал, и мы его вполне понимаем». И с какой стати Тристрам должен быть на седьмом небе от счастья? Что ему весь этот балаган? Тьфу! Плюнул – и попал прямо в меня.
Остаток школьного дня я был сам не свой. Пытался заниматься, но все шло как-то наперекосяк. Да и сам я весь – наперекосяк. Никому не нужен, разве себе самому.
Домой я брел медленно, подставляя лицо сильным, холодящим порывам ветра. Ворошил ногой кучи листьев, оставляя с обеих сторон длинные борозды. Домой я пришел почти в ладу с остальным миром, извинился перед мамой за утреннюю грубость. Она великодушно приняла мои извинения.
– Это все из-за твоего телескопа. Он тебя совсем доконает. Он – и машина. Твой отец, наверное, совсем рехнулся. Ну да ладно. Пока большого вреда нет.
– Ты права, мамочка.
Я не мог уступить ей в великодушии и потому склонился к ней и поцеловал ее в лоб, учуял ее запах – такой знакомый.
Потом отец предложил мне покататься, и я с радостью согласился. Я уже знал – эти чудища на четырех колесах здорово помогают забыться. Расход физической энергии невелик, а эмоциональная встряска – лучше не придумаешь.
– Спокойно, сынок. Спешить не надо. Говорят «поспешишь – людей насмешишь». А водителю спешка может обойтись еще дороже. Верно?
– Верно, отец.
Моя машина вывезет меня из этого захудалого и ничтожного мирка, захудалого и ничтожного Кентербери. Садись за руль, жми на газ – и вот тебя уже нету. Или можно ее запарковать возле дырки в стене сарая. И погудеть, когда они явятся. Ну, детишки, сгоняем на природу? Красота!
– Поспокойнее, сынок. Не скрещивай руки. Пусть он в них скользит.
Посоветуй это Дженни, папа.
– Понял, папа.
Вскоре после обеда, занимаясь у себя в комнате, я снова услышал свист, пробрался к сараю и занял свой пост до их появления. Я сидел, ждал и улыбался. Дверь открылась – и в мою щелочку полился свет.