Но в той школе мне больше нравилось. Тут не парни, а размазня.
– А живется тебе здесь как?
– Тоже нормально.
– И все?
Он обдумал ее вопрос.
– Нет. Не все. – Он снова помолчал. – А чудно, правда?
– Что?
– Да насчет нас с тобой. Как все вышло. Меня девчонки никогда не волновали.
– А сейчас?
– Только некоторые. А именно – ты.
– Сдашь ты свои экзамены, – вдруг переменила она тему.
– Ты-то откуда знаешь?
– Чувствую. Знаю. И я сдам. Стало быть, и дрожать нечего. Так?
– Так.
Они поднялись, прошли мимо алтаря и оказались в часовне Троицы.
– Это гробница Бекетта, архиепископа, его убили. Вот эта – Черного принца, а эта – какого-то из Генрихов.
– Каких Генрихов?
– Королей, каких же еще?
Вернувшись к клиросу, они спустились в склеп.
– А сюда можно?
– Вообще-то открыто. Тут сами тела захоронены. Мне тут нравится.
Дженни хихикнула.
– Ну, ты чокнутая.
– Нет, правда. Тут и пахнет как-то по-особому, и полазить интересно.
– Пошли назад, в другой раз полазим.
– Да интересно же! И спрятаться есть где. В прятки можем поиграть.
– Совсем сдурела.
Он взял ее за руку, прижал к себе, и они нежно поцеловались.
– Нельзя. Тем более здесь, внизу. Вообще в церкви.
– Говорю тебе, Господу это нравится.
Она рассмеялась, потом улыбнулась и позволила ему поцеловать себя еще раз.
– Были бы мы сейчас в сарае, – мечтательно прошептала она и отстранилась. – Ну-ка, поймай меня. Поймай.
Они стали носиться между надгробиями. Наконец она поддалась, и он ее поймал.
– Тристрам.
– Мм-мм.
– Ты мне правда нравишься. Ведь все будет хорошо, да?
– А как же иначе? Он обнял ее.
– Ну, народ кругом такой. Ничего не хотят понимать. Все равно что девчонки у нас в школе – ни черта не понимают. Только и болтают про секс, про парней и все такое, а сами ни капельки в этом не смыслят. И если бы мои родители, или твои, узнали про нас, они бы тоже ничего не поняли.
– Главное – мы с тобой понимаем.
– Мы – да.
– Ну и достаточно. Что мы будем на всяких дураков и дур равняться?
– А родители?
– А что родители? Мы с тобой – это мы с тобой. Я от них не отмахиваюсь, просто наши с тобой отношения – это наше дело, и больше ничье.
Спускаться за ними в склеп я не осмелился. Они бы обязательно меня заметили или услышали. Я забился в угол рядом с часовней святого Михаила и там стал ждать. Минут через десять череп под кепкой зачесался, я снял ее и вспомнил – мужчинам вообще носить головные уборы в церкви не положено. Однажды меня за это даже наказали – оставили в школе после уроков. Я почесал голову. Ну, куда они подевались, чертовы детишки? Сколько можно там торчать? Кажется, собор – единственное место, где я не могу изображать из себя Бога.
Они вышли рука об руку с таким видом, будто совершили жуткую пакость и остались безнаказанными. Интересно, с кем они там воевали? С привидениями? С самим дьяволом? Они шли к выходу из собора, и было какое-то странное ощущение, будто их несет плавная волна, будто ноги их не касаются земли. Мне вдруг показалось, что их место именно здесь, что собор для того и построен, чтобы они колыхались в его волнах, освященных свыше. Кажется, у меня потихоньку выкатываются шарики из головы. Духи, значит? Тьфу.
Оказавшись за пределами собора, они сразу ступили на грешную землю, и я пошел следом – очки, кепка, зонтик. Держась за руки, они шли по Кентербери, и каждый, кто проходил мимо, на секунду останавливался и оглядывался им вслед. На меня не обратил внимания никто.
Я провел их до самой Малберри-роу, где они вместе вошли в дом Тристрама. А я, скинув реквизит для роли грязного старичка, пошел к себе.
– Хорошо погуляли? – спросила сына миссис Холланд.
– Мы ходили в собор.
– Красиво там, правда? А ты, – она повернулась к Дженни, – во все боковые часовни его водила?
– Да, и даже в склеп. – Дженни ходила по кухне, разглядывая всевозможную кухонную утварь. – Все такое современное! Много такого, что и не поймешь, как этим пользоваться.
– Я и сама не знаю, только отцу Тристрама не говори.
– Почему?
– Мне полагается все это знать.
В глубоком гортанном голосе миссис Холланд вдруг зазвучали нетерпеливые высокие нотки.
– Все равно, все такое красивое. Наверное, делали на заказ.
Тристрам, в отличие от мамы, знал назначение каждого предмета, и проведение экскурсии по кухне взял на себя.
– Вот это, слева, – посудомоечная машина, пять тысяч оборотов в минуту. Справа – картофелерезка, пять тысяч чипсов в минуту. Еще правее – соковыжималка, пять тысяч рук в минуту…
– Ты можешь с ним что-нибудь сделать, Дженни? Дженни вздрогнула и взглянула на его маму. Как это понять? Что она имеет в виду?
– …стол для завтрака – на пять тысяч глоток. А справа – буханка хлеба, на пять тысяч ртов. А дальше чудо из чудес – без дальнейших словопрений я исчезаю облаком дыма в моей собственной…
– Тристрам! – в унисон воскликнули женский и девичий голоса.
– В моей собственной…
– Тристрам!
– Что за переполох?
В кухне появился отец Тристрама.
– Я просто сказал: мой следующий фокус заключается в том, что я исчезну облачком дыма в моей собственной…
– …заднице, – докончил за него отец. Дженни лишилась дара речи. Тристрам явно был доволен.
Его мама вышла из кухни, хмуро глядя в потолок. Джеффри Холланд поклонился Дженни.
– Ради Бога, извини. Иногда срывается с языка. Подмигнув ей, он отправился следом за супругой.
– Чудные у тебя родители.
– Почему?
– Не очень стесняются в выражениях. Если бы мой отец при нас что-нибудь залепил, мама бы рассвирепела, как тигрица.
– Просто люди разные. Кстати, моя мама вообще не англичанка. Ее привезли в Англию из Германии еще во время войны. Поэтому иногда чувствуется такой смешной акцент.
– Так она – немка?
– Говорит, что из Пруссии, но папа поправляет: Пруссия – часть Германии, стало быть, она немка, а мама на это очень сердится.
– А почему ей пришлось уехать из Германии?
– Без понятия. Пришлось.
Наклонившись, он легонько чмокнул ее в щеку.
– У нас есть спосопы састафить фас кофорить.
Джеффри и Диана Холланд лежали в кровати, на постельном белье фиолетового цвета. Обои на стенах были из измельченного бамбука, прикроватные лампы горели ярко-желтым светом. На муже и жене были шелковые пижамы, напоминавшие о борьбе дзю-до, оба курили и смотрели в потолок.
– Девчонка хорошенькая, как картинка.
– Какая девчонка? – спросила жена.
– Дженнифер Траншан, кто же еще?
– Так-так, понятно. Самое время. Тебе перевалило за сорок, и ты восхищаешься подружками Тристрама. Но вообще-то ты прав. Дженни – очень привлекательная – девушка.
– Тристрам тоже так считает.
– Что?
– Он же весь в отца.
– Несколько месяцев назад ты это же сказал про Филипа, когда его застукали в школе с сигаретой. Что натворил твой второй херувимчик?
– Познакомился с прекрасным полом. В четырнадцать лет познал женщину.
– Стибрил один из твоих журналов? Джеффри вздохнул.
– Сказать?
– Скажи.
– Я им очень доволен. Когда он с Дженни был в кухне наедине, я проходил мимо и увидел: он целует ее в щеку. Потрясающе.
– Да уж. – Она пожала плечами. – А она что?
– Улыбалась ему.
– Значит, парень взрослеет.
– Именно. А она просто кошечка – для своего возраста.
– Оставь свои грязные фантазии при себе. Они выкурили сигареты и тут же зажгли новые.
– Все-таки он совсем еще мальчик, Джеффри.
– Четырнадцать лет – это в наши дни уже не мальчик. Девицы в одиннадцать лет рожают.
– Джеффри, уж не хочешь ли ты…
– Что? Господи, надеюсь, до этого дело не дошло. Сейчас? Пока что это предстоит Филипу.