Она запаниковала, ее чуть не вырвало, когда он захотел прикоснуться к ней. Она убедила себя, что только очень ласковый и добрый мужчина сможет поцеловать и коснуться ее. В ту ночь она плакала в постели. Будущее казалось ей очень мрачным.
Корал, насколько это было возможно, постаралась из переезда сделать мелодраму. Вся мебель пошла с аукциона. Корал считала, что все должно быть новым. Ей открывался шанс переделать себя, изобрести себя заново. Она сможет возродиться в Манхэттене. Молодой художник-авангардист расчистил всю квартиру, в хаотичном порядке расставил только легкие, сделанные на заказ стулья. Все вещи спрятали во встроенных шкафах, и комнаты оказались пустыми. На лакированном столике для кофе были навалены кучи новых книг. А сияющая кухня из нержавейки бросала вызов каждому, кто попытался бы оставить там какие-то следы пищи. Сцена была подготовлена для Корал, блистательной леди, добившейся всего собственными усилиями. Ей было сорок пять, в профессиональном плане она достигла вершины, оставалось забраться только на одну ступеньку. Ступеньку, на которой ненадежно стояла Мэйнард Коулз, главный редактор.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
«Она похожа на сверхсовременный сумасшедший дом», — записала Майя в своем дневнике. В этой квартире она не чувствовала себя по-домашнему уютно. Она поступила на подготовительные курсы в университет. Корал считала, что Майя будет продолжать учебу в колледже, но у нее были другие планы.
Уэйленд жил от них всего в трех кварталах и часто заходил. Как будто у нее опять были и папа, и мама. Поддерживать контакт было выгодно как для Корал, так и для Уэйленда. «ХК», магазин, который очень ревностно следил за веяниями моды, и «Дивайн» были просто созданы друг для друга, они предпринимали совместные усилия для успешной торговли. Когда «Дивайн» провозглашал, что «в моде темно-синий», можно было быть уверенным, что большинство витрин в магазине на Пятой авеню заполонит этот цвет. Корал и Уэйленд обсуждали возможности сбыта и массу других проблем бизнеса моды в одной из их квартир или за обедом в ночном ресторане.
Что думали люди об их странном маленьком трио? Майя и сама часто размышляла об этом. Корал в чалме и вычурной накидке. Уэйленд, приверженец стиля двадцатых годов, в костюме изысканного покроя, галстуке с булавкой, почти абсолютно лысый. Он учил Майю тому, что сам умел, и она уже знала многое из репертуара Бет Дэвис, [4] знала, как свернуть самокрутку.
Именно Уэйленду первому поведала она о своих честолюбивых замыслах через несколько недель после их переезда в Нью-Йорк. Однажды в воскресенье они гуляли в Сентрал-парке, а потом зашли съесть мороженного к «Рампельмейеру». И она сказала ему, что хочет стать еще одной Шанель. Она поднесла к губам крошечную квадратную ложечку с мороженым и наслаждалась исходившей от него прохладой.
— О, голубушка! — Он взял ее за руку. — Это замечательно! Корал, должно быть, без ума от счастья!
— Она не знает. Только ты один знаешь об этом. Мода у меня в крови, но я хочу все делать по-своему, не так, как моя мать. Обещай, что ты ей ничего не скажешь!
— Но все узнают тебя по фамилии, — запротестовал Уэйленд. — И если ты хочешь поступать в художественную школу, то тебе надо это сделать — Корал знает всех деканов. Она могла бы тебе помочь…
Майя пожала плечами.
— Я об этом знаю. Мне придется ей рассказать, но я не позволю ей руководить мной.
— Ты, конечно же, будешь поступать в «Макмилланз», — сказал Уэйленд. Эту школу моды закончили самые известные модельеры.
Когда Майя пришла домой, она застала Корал и ее французскую массажистку на безупречно чистой, без единого пятнышка кухне. На Корал были белый банный халат и чалма.
— Хочешь, чтобы Шанталь сделала тебе легкий массаж? — спросила она Майю. — Она только что позволила мне испытать истинное блаженство.
Майя улыбнулась Шанталь.
— Нет, спасибо. Я прекрасно себя чувствую после прогулки.
Когда Шанталь ушла, Майя обнаружила Корал в коридоре, стены которого были выложены белой плиткой.
— Почему ты не позволила сделать себе массаж? Она бы не возражала…
— Мне не нравится, когда меня вот так трогают. Корал устало улыбнулась.
— Выкинь из головы весь этот страх, а то из тебя не получится хорошей жены.
— Даже так? — Майя пристально на нее посмотрела. — А может, я не выйду замуж!
Корал повернулась и разразилась каким-то дребезжащим смехом. Она ухватила Майю за руку.
— Думаю, это не самая плохая мысль.
Майя позволила увести себя в комнату, села на уголок кровати и стала наблюдать, как Корал наносит крем на лицо. Мерцающая свеча испускала горьковато-сладкий запах кипариса.
— Я решила стать художником-модельером! — выпалила Майя.
Корал на минутку перестала мазаться кремом, ее щеки блестели.
— Замечательно! Завтра же я позвоню Милисент и попрошу ее зачислить тебя в «Макмилланз». Она должна отплатить мне за мою услугу.
— Не звони ей, — сказала Майя. — Я хочу, как и все, подать свою работу. Я хочу, чтобы мне сказали, смогу ли я учиться там.
— Сможешь, если об этом попрошу я. — Глаза Корал ярко блестели на фоне намазанных белым кремом щек. — Зачем усложнять жизнь? Когда Милисент обнаружит, кто ты на самом деле, я буду плохо выглядеть, потому что тебя не представила. И она может сбавить плату за обучение. Учиться в «Макмилланз» недешево.
— Разве папа ничего не оставил?
Раздался приводящий в бешенство ироничный смех Корал.
— Того, что он оставил, хватит тебе на носовые платки.
Майя вернулась в свою комнату с чувством собственного ничтожества. Это была ее обычная реакция на разговор с Корал. Но она все-таки будет сама управлять своей собственной жизнью. Она пошлет в «Макмилланз» свои рисунки, и тогда будет видно, что они скажут.
К семнадцати годам, когда Маккензи уже училась в последнем классе средней школы, она смогла добиться значительных перемен в своей жизни. Она никогда не расставалась с кожаным жакетом — носила его каждый день, и вся семья называла ее новым именем. Отец был уверен, что после школы она займется его делом и будет дальше развивать прославленную фирму «Голдштайн моудз». А Маккензи хотелось всего на свете, она заставляла мать почувствовать свою вину за то, что получить всего дочь не могла.
— Мне нечего носить! — кричала она каждую субботу.
— Тогда сшей сама! — вопила Эстер Голдштайн.
И однажды она так и сделала. На машинке, которую нашла в каком-то чулане магазина, она быстро сшила себе несколько платьев. Эйб Голдштайн торговал просто тряпками, хотя Маккензи говорила всем, что он работает в «индустрии моды». Фирма «Голдштайн моудз» состояла всего из двух магазинов, разместившихся в помещениях, приобретенных по дешевке после закрытия находившихся там предприятий. В этих магазинах, расположенных в центре Бронкса, одежда была в основном предназначена «для полных», что было для этого местечка очень актуально. Самая дорогая вещь стоила девятнадцать долларов девяносто пять центов, а при одном взгляде на нее Маккензи вся дрожала от негодования. Эйб не понимал, что отличает качественную ткань, в его магазине едва ли нашлось бы хоть одно однотонное платье, вся одежда была из набивной ткани грязно-коричневого цвета.
Когда она попыталась рассказать ему о моде, он заявил:
— Ты говоришь о моде и хорошем вкусе? А я говорю об обороте капитала! — На ее лице отразилось охватившее ее отвращение.