Зато после урока вождения я попала в ту же историю уже на улице, по пути к остановке своего автобуса. Полицейская машина перегородила дорогу, публика теснилась в стороне, и уже вовсю шла подготовка к ликвидации «подозрительного предмета». А я по своему легкомыслию решила, что успею еще купить на лотке пирожок. И тогда взмыленный, с блестящим от пота лицом, молодой полицейский в похожем на скафандр бронежилете, защищающем все части тела, заорал на меня: «Гевэрет, тебя вся улица ждать должна?!» – И я поджала хвост и юркнула к огороженному участку. И вот тогда грохнуло по настоящему!
Но это было вчера…
А сегодня Имад попивает кофе и выслушивает очередные новости о том, что «всего в начале этой недели израильские спецслужбы располагали 42-мя предупреждениями о намере-ниях террористов совершить теракты на территории нашей страны»
– А ты не хочешь застеклить верхний балкон? – спрашивает меня Имад. – Я сделаю это недорого и качественно…
– Спасибо, Имад, – говорю я ему. – На днях улетаю в Европу, вот вернусь, тогда позво-ню…
Он улыбается широкой, пожалуй, слишком широкой своей улыбкой, кивает…
– Лети с миром, – говорит он мне. – Лети с миром…
Глава третья «И будете, как во сне…»
«Персы, греки, римляне исчезли с лица земли, а маленький народ, родившийся задолго до этих многочисленных народов, все еще, ни с кем не смешиваясь, существует на обломках своей родины. И если есть что-либо в жизни народов, что может быть названо чудом, то только это».
Франсуа Рене де Шатобриан «Дневник путешествия из Парижа в Иерусалим», 1811 год
– ВЫ СОГЛАСНЫ С ВЫСКАЗЫВАНИЕМ МАРИИ РОЗАНОВОЙ: «ЭМИГРАЦИЯ – КАП-ЛЯ КРОВИ НАЦИИ, ВЗЯТАЯ НА АНАЛИЗ»?
– Капля, хм… это могут быть и потоки крови. Нация может истечь эмиграцией до полной анемии. С Россией это случалось не раз. Для этого и термин есть: «утечка мозгов».
Однако я согласна, что эмиграция – некий срез, по которому удобнее и легче изучать мно-жество явлений и в обществе, и в человеческой натуре. Многое высвечивается, становится вы-пуклым. В эмиграции меняется освещение бытия, вот как в театре: другая сцена, включены дру-гие софиты. Фикус в углу погашен, зато собачья миска на просцениуме освещена. Как сказал поэт: ряд волшебных (ужасных) изменений милого (кошмарного) лица.
– ВЫ ПИСАЛИ, ЧТО ЭМИГРАЦИЯ В КОНЦЕ 90-ГО В ИЗРАИЛЬ – ВАЖНЫЙ ДЛЯ ВАС РУБЕЖ. С ТЕХ ПОР ПРОШЛО НЕМАЛО ЛЕТ. НАВЕРНЯКА ПОЗАДИ ДУШЕВНЫЕ И ЖИ-ТЕЙСКИЕ ПОТРЯСЕНИЯ, С КОТОРЫМИ ВСЕГДА СВЯЗАНО ПЕРЕСЕЛЕНИЕ В ДРУГУЮ СТРАНУ. СЕЙЧАС, СПУСТЯ ГОДЫ – ВЫ МОЖЕТЕ АНАЛИЗИРОВАТЬ ПРИЧИНЫ, ПОБУ-ДИВШИЕ ВАС К «ПЕРЕМЕНЕ МЕСТ»?
– Знаете, все это очень сложно. Вот как раз много лет назад, по свежим следам своего пе-реселения я охотно отвечала на подобные вопросы журналистов – мне их задавали все, кому не лень: в России, Израиле, Германии, Америке… Тогда мне казалось, что все объяснимо. Причины и поводы были самые разные.
Например, одним из поводов переезда в Израиль я считала мотив «корневой причастно-сти». Человек в середине жизни всегда «зависает», оглядывается, понимая, что находится на не-кой умозрительной вершине. В обе стороны от него простираются ветви: еще живы родители, уже подрастают дети… И он сам – как центр, как опора – и для тех, и для других. Бывает, в эти годы кажется, что именно ты обязан совершить то кардинальное действие во имя рода, во имя будущих поколений, какого не совершили твои родители.
Картинка по теме:
Одна знакомая дама, русская парижанка, рассказала мне забавный случай, произошедший с ее подругой, молодой француженкой. Магистр психологии, та происходит из семьи потом-ственных виноделов где-то на юге Франции.
Человек в середине жизни всегда «зависает», оглядывается, понимая, что находится на не-кой умозрительной вершине. В обе стороны от него простираются ветви: еще живы родители, уже подрастают дети… И он сам – как центр, как опора – и для тех, и для других. Бывает, в эти годы кажется, что именно ты обязан совершить то кардинальное действие во имя рода, во имя будущих поколений, какого не совершили твои родители.
Картинка по теме:
Одна знакомая дама, русская парижанка, рассказала мне забавный случай, произошедший с ее подругой, молодой француженкой. Магистр психологии, та происходит из семьи потом-ственных виноделов где-то на юге Франции. А все эти потомственные виноделы просто жить не могут без своих поместий, без южного солнца, кистей винограда, напоенных этим солнцем. Вот и молодая француженка при каждой возможности старается приехать домой.
В один из таких приездов старший брат показывает ей письмо, полученное от ближай-ших соседей, семейства, скажем, Дюпре. Письмо по тону возмущенное, даже преисполненное гнева. Вот его смысл: «Мы, Дюпре, проживаем в этой местности уже 650 лет, и столько же наш род занимается виноделием. Вы, Теза, живете здесь всего 370 лет. И все это время ведете себя возмутительно: проезжая мимо нашего поместья, всегда отворачиваете головы, таким образом выражая нам презрение. Это продолжается с тех пор, как первый ваш Теза купил по-местье у наших добрых соседей Вуажье в 1634 году! Сначала вы проезжали мимо на каретах, повозках, лошадях, потом на велосипедах, машинах, мотоциклах, и всегда – всегда! – воротили нос от нас, Дюпре! Выскочки безродные, доколе?! – доколе будет продолжаться эта демон-страция возмутительного высокомерия?!» Ну, и далее письмо было выдержано примерно в том же тоне…
Рассказывая, магистр психологии с усмешкой объяснила моей знакомой: поместья обоих семей действительно граничат друг с другом, и как раз на том повороте, где дорога ведет ми-мо поместья Дюпре, слева открывается роскошный вид на виноградники Теза. Само собой, все проезжавшие здесь в веках Теза поворачивали головы и любовались своими владениями…
К чему это я рассказываю? К тому, что в жизни каждого чувствующего человека наступает, очевидно, момент, когда хочется вернуться к своим виноградникам. Тем более, если твои предки их возделывали даже не 650, а пару тысяч лет назад. Я и вернулась. А сейчас все больше задумываюсь над неявными, не поверхностными причинами своего кардинального поступка. Господи, да вы хоть можете осознать, что это такое: русскому писателю прыгнуть в иноязычную бездну?..
– ЧТО ЗАПОМНИЛОСЬ ИЗ ПЕРВОЮ ЗНАКОМСТВА С ЗЕМЛЕЙ ОБЕТОВАННОЙ? МО-ЖЕТ БЫТЬ, КАКАЯ-ТО СЦЕНКА ИЛИ ДИАЛОГ…
– Сценка… Диалог… Очень смешно звучит, знаете ли… Это все равно, что попросить больного после тяжелого наркоза припомнить, во что была одета главная медсестра в приемном покое… Какая там сценка! Обморок, забытье, клиническая смерть… Мы ведь уезжали, повторю, в девяностом, навсегда, с потерей гражданства, обобранные до исподнего советским государ-ством, нищие буквально. (Помнится, по приезде в сумке у меня почему-то оказались трусы сына, и трусы мужа, – я в них завернула любимый гжельский чайник, с которым не могла расстаться. Так, с двумя парами трусов и гжельским чайником, мы начали новую жизнь.)
…Ну, грохнулись на эту землю, как вы там говорите, обетованную, поначалу здорово зад-ницы отбили… Впрочем, обо всем этом я ведь пишу и пишу в своих книгах.
А первое знакомство… Все очень странно. Прилетели в ноябре, ночью, лил страшный, ка-кой-то вселенский дождь – разверзлись хляби небесные… Мы высадились из такси и побежали в гору, наверх, по каменным ступеням… Вбежали, совершенно мокрые, ошалевшие, в очень странную квартиру без прихожей – просто большая зала, каменные полы… Все как во сне.