Кстати, это именно он издал знаменитый и не отмененный по сей день приказ, согласно которому стены иерусалимских зданий могут быть облицованы только местным известняком, благодаря чему сегодня Иерусалим можно смело назвать «белокаменной столицей».
Так вот, Сторз писал о своей странной любви к этому небольшому городу: «В Британской империи и вне ее пределов существует немало почетных и высоких должностей, но я чувствую – не могу объяснить, почему, – что после Иерусалима не может быть продвижения по службе…»
Понимаете, я изъездила множество стран, была очарована иными, куда более пленитель-ными городами… но неизменно ощущала то же самое: после Иерусалима не может быть про-движения по службе.
Вот уже и живешь здесь чуть ли не двадцать лет – огромный ведь кусок жизни обычного человека – и кажется, что знаешь здесь каждый переулочек. Ан нет: отправляясь на прогулку с очередным приезжим гостем, неизменно обнаруживаешь что-нибудь такое, отчего заходится душа. Например, звонит знакомый экскурсовод и невзначай говорит:
– Да, слушай, тут снова открыли для посещения подземный туннель, по которому царь Се-деккия бежал от Навуходоносора. Это бывшие каменоломни царя Соломона. У меня группа в среду. Не хочешь присоединиться?
И я, само собой, мчусь, как будто и за мною гонится какой-нибудь восточный сатрап. «Подземный туннель» оказывается системой гигантских, искусно подсвеченных пещер, которые уходят в неизвестную даль на многие километры. И надо только осознать, что это в самом центре, вернее, под самым центром Иерусалима.
Или вдруг в переулке неподалеку от Яффских ворот натыкаешься на обломок колонны с выбитой латинской надписью: «Здесь стоит Десятый римский легион. Евреев в этом городе нет, и отныне не будет». И вот ты замрешь перед этим обломком великого, давно канувшего в небы-тие, древнего Рима… и думаешь – Господи, велика Твоя воля!..
– СУЩЕСТВУЕТ ОБЩЕПРИНЯТОЕ МНЕНИЕ, ЧТО В ИЕРУСАЛИМЕ СИЛЬНАЯ ЭНЕРГЕТИКА. ВСЕ-ТАКИ, РОДИНА ТРЕХ ВЕЛИКИХ РЕЛИГИЙ. НАВЕРНОЕ, НЕ ВСЕГДА ЛЕГКО ЖИТЬ, ОЩУЩАЯ СТОЛЬ БЛИЗКОЕ ПРИСУТСТВИЕ БОГА?
– Но человек не может вечно стоять навытяжку – неважно перед каким начальством: перед сержантом, начальником отдела, министром; наконец, Господом Богом. Человек ест, спит, лю-бит, выпивает, выносит все то же мусорное ведро… Иерусалим, само собой, до известной сте-пени – резиденция Бога, но… как в анекдоте с тем сусликом: живу я тут!
Помню, буквально несколько дней спустя после переезда в Израиль я стояла в центре го-рода у какого-то дома. Вдруг подъезжает роскошная машина, и из нее выползает нечто пуза-тое, волосатое, жующее сигарету, в трусах и тапочках на босу ногу. И идет к подъезду, лениво покручивая на пальце ключи от машины. Я оторопела. Боже, думаю, откуда такое чучело взя-лось! Центр Иерусалима, а он – в трусах, в тапках… (Верхняя одежда израильтян вообще больше смахивает на нижнее белье). Он наклонился к почтовому ящику, вынул почту и, посви-стывая, вошел в подъезд. И вдруг я поняла: просто он здесь живет, в этом доме. В тот момент мне многое про эту страну открылось.
Сейчас я тоже летом предпочитаю ходить по Иерусалиму в шлепанцах и какой-нибудь ру-башонке полегче. Понимаете, жарко…
А по поводу игровой площадки: у меня сложилось убеждение, что попав в иерусалимскую толпу, каждый человек волей-неволей становится действующим лицом в какой-то пьесе, и – хо-чет-не хочет – играет, ну если не в главных ролях, то, по крайней мере, в массовке, на подхвате.
Здесь даже наши соотечественники необыкновенно колоритны.
Картинки по теме:
Вот выхожу я на улицу Яффо и вижу двух пожилых дам, узревших друг друга по разные стороны улицы. Не дожидаясь, когда загорится зеленый свет, они принимаются громко бесе-довать через поток машин:
– Как вам нравится тот Арнольд?
– Что, он опять в новом костюме?
– Какой костюм?! – в пятницу похоронили!
– Так чего ж вы спрашиваете, или он мне нравится?!
– Нет, но как вы оцениваете поступок?!
Однажды на исходе субботы мы с Борисом видели ортодоксального бородача нечеловече-ской красоты; он стоял, подпирая плечом фонарь, и глядел в вечность.
Когда мы проходили ми-мо, он икнул, рыгнул и произнес на полу-выдохе, полу-стоне:
– О, бля-а-а!
В другой раз я наблюдала двоих поддатых учеников иешивы – в черных костюмах, черных шляпах… Они тащились по переулку, обнявшись, и ноги их заплетались, как пряди волос – в ко-сичку… На весь переулок они горланили: – «Я приду и тебя обойму!»
Для меня это – рай, раздолье, охотничьи угодья. Ходи и слушай. Сядь на скамеечку, закрой глаза и вылавливай из воздуха:
– А она мне не понравилась – много врет.
– С чего ты взяла?
– Говорит много. Все говорит, говорит, говорит… столько правды вообще не бывает!
– Сема, чем ты снимал? Че-е-ем?! «Мино-олтой»?! Да я такое задницей снял бы.
– А мой брат Яша считает, что деньги надо в банке держать. Но с очень плотно при-тертой крышкой…
– Я ее так любил, Фима, так любил! Тысячи денег ушли под откос!
Причем, я сама охотно и с легкостью вступаю в эти игровые отношения. Не так давно гости случайно разбили у меня стекло в двери на балкон, довольно больших размеров. Я долго искала стекольщика, наконец нашла – «нашего», вечно пьяного. Он явился, снял размеры, заверил, что к вечеру вставит стекло и – пропал… Встречаю его во дворе спустя неделю, спрашиваю строго: как мол, Коля, дела с моим стеклом?
Он принялся юлить, врать, что машина его вышла из строя, не на чем стекло довезти.
– А вы привезите его на верблюде, – так же строго, не моргнув глазом, предложила я.
Он ошалел… Долго смотрел на меня мутными голубыми глазами, потом неуверенно, вы-писывая дрожащими от пьянки руками какие-то холмистые очертания в воздухе:
– На… верблюде?! Так он же это… ну… неровный!
– НО ВЕДЬ ЭТА ЮЖНАЯ ТОЛПА ДОЛЖНА ВАМ БЫТЬ ЗНАКОМА ПО ТАШКЕНТУ?
– Еще бы! Вот поэтому с Иерусалимом – несмотря на его историческое и религиозное ве-личие – у меня вполне домашние отношения. Ведь все мое детство варилось и крутилось среди похожих на иерусалимские, трогательных и великих комедийных персонажей, пряных разнона-циональных акцентов, терпких забавных словечек.
Картинки по теме:
Помню наш двор – кто там только не жил! У меня до сих пор перед глазами дядя Садык – как он выносит во двор две каш свежего плова в обеих руках (узбеки всегда угощают ближай-ших соседей, это традиция) – а тут я – маленькая, тощая, кручусь у него под ногами. И он го-ворит мне:
– Динкя-хон, ти такой худo-блэдный! Tи болше кушяй, морда красивый будет, как сково-родкя!
А уполномоченной по лестничной клетке была тетя Паша. Одевалась она всегда так: мужская майка и поверх – кожаный фартук. В юности, в Одессе, на Привозе она работала мальчиком-греком, чистильщиком обуви. В зрелом возрасте до войны контролировала всю кон-трабанду в Одессе. К ней прибегали и докладывали: «Паша, к шестому причалу подошел „Ад-мирал Нельсон“. Капитан спрашивает – разгружать?»
Ну, потом война, эвакуация в Ташкент. Ее муж: дядя Миша сразу после фронта угодил в лагерь, скрученный был, как стручок перца… битый-перебитый следовательскими сапогами… Между прочим, токарь высокой квалификации. Он имел один страшный порок: не доносил по-лучку до дома. Страсть была такая: он ездил на такси. Ввалится на переднее сиденье, и на во-прос водителя – куда везти? – кричит:
– Вези куда хочешь, я везде нарасхват!
У них внук был, Вася. Внешне – некрасовский мальчик: белобрысый, голубоглазый, в рус-ского отца. Но неистребимый акцент унаследовал от бабки с дедом. Так и кричал бабке:
– Если мне не купят попугая с носом, как у тети Сони, я не буду кушять! И дышять све-жим воздухом не пойду! Задохнусь вот тут насмерть, в твоей душьной комнате! Или пойду в сад кушять ихние макароны – ты этого хочешь?
Позже Васю пристроили в специальную английскую школу.