Мэкси смотрела на них обоих с чувством все растущего протеста: чем можно объяснить, что Каттер говорит от лица матери?!
Ей невольно вспомнился тот давний вечер в Нью-Йорке, один из редких наездов Каттера. В ту пору ей было пятнадцать. Каттер остановился в доме родителей, где его поместили в одной из гостевых комнат. Она лежала у себя в кровати, готовясь к предстоящему экзамену, когда он вошел к ней в банном халате якобы для того, чтобы взять что-нибудь почитать на ночь. Он спросил, чем она занимается, и приблизился к кровати – взглянуть на учебник. Неожиданно его рука скользнула под ее пижаму, схватила голую грудь и начала сжимать сосок. Мэкси с разинутым от удивления ртом отпрянула от него в ужасе, готовая закричать. Каттер, улыбаясь и произнося при этом какие-то заученные слова извинения, удалился. Но в тот момент Мэксипоняла, чего именно он хотел, и Каттерпонял, что онапоняла. Ничего подобного он больше себе не позволял. Но с тех пор Мэкси не могла заставить себя находиться с ним в одной комнате, не вспомнив того секундного прикосновения отвратительной руки. Почему же сейчас Каттер держит мать за руку?
– Вчера, – Каттер смотрел теперь прямо на Мэкси с таким непрошибаемо победоносным видом, что, казалось, он вообще не испытывает никаких чувств, – миссис Эмбервилл и я поженились…
Глава 3
Зэкари Андерсон Эмбервилл, как частенько вздыхала его мать, урожденная Сара Каттер Андерсон, родом из Андовера (штат Массачусетс), ничего не унаследовал от Андерсонов. Похоже, он был целиком в породу Эмбервиллов – из тех французских гугенотов, кто отправился в Америку, чтобы сражаться за ее независимость на стороне Лафайета в полку маркиза де Бирона, а затем предпочел не возвращаться домой, а осесть в Новой Англии. Почти в каждом поколении у Эмбервиллов неизменно рождались темноволосые и темноглазые мальчик или девочка, среднего роста и с огорчительной склонностью к полноте после тридцати. Именно таким и был, увы, ее старший сын – впрочем, это говорилось больше для того, чтобы за этими словами скрыть тайную гордость за своего первенца.
Отличавшиеся суровостью Андерсоны, ее предки, были выходцами из Швеции, а что касается Каттеров, то они… словом, их корни не простирались дальше Андовера. Но и ту и другую ветвь ее семьи роднило, конечно, полное отсутствие денег. Впрочем, и у Эмбервиллов по этой части дела обстояли неважно, особенно учитывая, как принято было теперь говорить, стартовые возможности. Все они относились, скорее, к числу завзятых провинциалов и неисправимых ретроградов. Все, кроме Зэкари, динамичного, честолюбивого и деятельного, словно их большая семья недавних иммигрантов пожертвовала ему одному эти качества.
Он родился в 1923 году, вскоре после того как Сара Андерсон вышла замуж за Генри Дэйла Эмбервилла, молодого редактора захолустной газетенки в округе, где находился Андовер. К семи годам Зэк уже разносил по утрам отцовские газеты. Он доблестно пытался расширить рамки своей коммерческой деятельности, продавая «Сэтердей ивнинг пост», но из этих попыток мало что вышло – в Америке наступили времена Великой Депрессии [7] и люди начали экономить, сокращая расходы на все, кроме самого необходмого.
Вторым ребенком Эмбервиллов была девочка, при рождении названная Эмилией, но больше известная сперва как Минни-маус, а впоследствии как просто Минни. К тому времени; когда в 1934 году родился их последний ребенок, Каттер, Депрессия почти целиком съела те небольшие сбережения, которые принесла Генри Эмбервиллу его газета. Зэк пошел учиться в государственную, а не в частную андоверскую школу, где учились до него несколько поколений Эмбервиллов. После занятий он все время подрабатывал – то продавцом содовой, то разносчиком в бакалейной лавке, то дровосеком, то мальчиком на побегушках в городском универмаге. Ему было решительно все равно, чем заниматься, лишь бы иметь возможность помогать семье.
Лето он, как правило, проводил, работая в отцовской газете, осваивая печатное дело, бегая в поисках рекламы и помогая отцу в его многочисленных обязанностях, с которыми тот кое-как справлялся в одиночку, поскольку углублявшаяся Депрессия заставила Генри Эмбервилла уволить весь небольшой штат своих сотрудников.
Учился Зэкари блестяще и сумел перескочить пятый, восьмой и даже десятый классы школы. Весной, к моменту окончания, когда он разослал заявления в несколько колледжей, плативших студентам стипендию, ему исполнилось только пятнадцать. Чувство ответственности у него по отношению к родителям, Минни и особенно четырехлетнему Каттеру было столь велико, что Зэкари даже объявил семье, что готов после школы пойти работать. Однако Эмбервиллы не приняли подобной жертвы.
– Ничего, Зэкари, мы как-нибудь выкрутимся, если нам не надо будет оплачивать твоего образования, – заявил ему отец, добавив срывающимся голосом, как если бы речь шла о величайшем позоре: – Но если ты думаешь, что я могу примириться в тем, чтобы мой сын остался без высшего образования…
Единственным университетом, согласившимся предоставить Зэкари Эмбервиллу полную стипендию, включая стоимость учебников, студенческого общежития и питания, был Колумбийский – в Морнингсайд хайте. Эмбервиллам, Каттерам, Андерсонам и Дэйлам, конечно же, случалось в свое время бывать в Нью-Йорке, но ни разу никто из многочисленной родни Зэкари не провел больше суток в городе, который всем им казался чересчур шумным, перенаселенным и дорогим. К тому же там было слишком много иностранцев и торговцев: словом, как выразился ко всеобщему одобрению один из родственников, этот город «вообще нельзя считать американским».
В свои пятнадцать лет Зэкари Эмбервилл, уже достаточно сложившийся, но все еще продолжавший расти юноша (ему еще предстояло вытянуться на целых два дюйма – до окончательных пяти футов десяти [8] ), был на целых три года моложе большинства своих сокурсников и при этом не только крупнее, но и по развитию взрослее многих из них.
В сущности, он уже давно привык быть независимым, руководствуясь в жизни лишь заботой о благополучии семьи, что не в пример обычному первокурснику обладал высокоразвитым чувством внутренней ответственности. У своих товарищей он с первого взгляда вызывал уважение, хотя по натуре и не отличался подтянутостью. Чего стоили одни только вечно растрепанные черные волосы, в которые он имел обыкновение запускать всю пятерню или дергать выбивавшуюся белую прядь всякий раз, когда сталкивался с какой-нибудь озадачившей его проблемой. Одевался он в высшей степени небрежно, очевидно, не замечая и не придавая значения тому, как он выглядит. Он отличался вспыльчивостью, готовностью пуститься на любую авантюру, говорливостью, крайней любознательностью и смешливым нравом – его заразительный смех можно было услышать даже в самом дальнем конце общежития. Он никогда не пил, не ругался, не ночевал вне дома, но были в этом пареньке смелость и широта души, не подпадавшие под общие мерки, по которым у студентов принято судить друг о друге. У Зэкари был широкий, правильной формы рот, большой, но приятный прямой нос и живые, готовые всему удивляться зеленые глаза под густыми изогнутыми бровями. Он не поражал красотой, этот молодой Эмбер-вилл, но обладал качествами, за которые его с первой минуты знакомства начинали любить другие, покорно следуя за ним в его многочисленных увлечениях.
Сам же Зэкари Эмбервилл влюбился в Нью-Йорк буквально с первого взгляда. «Я покорю Манхэттен и Бронкс, и остров Стэтен», – мурлыкал он про себя, штудируя фолианты в книгохранилище университетской библиотеки, слова бессмертной песни, созданной Роджерсом и Хартом в 1925 году.