— Что дальше, Джек?
— Большая нефритовая чаша.
— Ах, да. Она тоже из Китая.
— Конечно возьмите ее, мама.
Перечисление продолжалось: золото, горный хрусталь, слоновая кость, малахит, бериллы, статуэтки, .мозаика, .вышивки… В свое время редкостей, по-видимому, было немало, но в доме Генри их почти не видел. Скорее всего большая часть коллекции существовала теперь только на бумаге; половина предметов уже давно отправилась к аукционистам и ростовщикам, остальным в ближайшем будущем предстоял тот же путь. Судя по всему, Беатриса принесет ему в приданое только то, что будет на ней. Впрочем, какое это имеет значение? Он подарит ей новые безделушки. Уолтер не отрываясь глядел в пол.
Его уши горели.
— С этим все, — сказал Карстейрс. — Теперь картины. «Портрет высокородной Доры Понсефоут». Эта, конечно, останется здесь.
Вслед за миссис Карстейрс Генри посмотрел на портрет в золоченой раме —она в восемнадцать лет. Кроме этой, в комнате была еще только одна картина, хотя грязноватое пятно на стене показывало, что не так давно здесь висела третья.
Белый муслин, голубые ленты, ребячливая улыбка; а вот и обручальное кольцо с сапфиром, которого больше нет на ее руке. Право, можно простить ее тщеславные воспоминания о былой красоте — она, кажется, была на редкость хорошенькой.
Но все равно он рад, что Беатриса не унаследовала эту бело-розовую прелесть, — она плохо сохраняется.
— «Портрет маркизы де Файо» кисти Лели. Он, разумеется, тоже остается.
— Разумеется, — сказала Беатриса.
Портрет со знаменитой подписью висел на противоположной стене. Когда Генри впервые вошел в эту комнату, он сразу же обратил на него внимание и с тех пор часто пытался понять, почему он напоминает ему Беатрису, хотя сходства никакого нет. На нем была изображена женщина, скорее всего иностранка, с большими темными глазами. Она была пышно одета; в пудреных волосах сверкали драгоценные камни; в белой руке она держала розу. Да, руки похожи — такие же изящные, и в то же время сильные и ловкие; но лицо совсем другое. У Беатрисы, слава богу, нет и следа этой пугающей, властной красоты, этого эффектного контраста угольно-черных ресниц и алебастровой кожи. Ее краски скромны, как у мышки. Кроме того, овал лица на портрете совсем другой, глаза посажены ближе, и рот тоже непохож. И все-таки… эта улыбка в лесу…
— Кто это? — шепотом спросил он Уолтера.
— Бабушка моего отца, француженка… ужасная женщина. Портрет был написан вскоре после ее приезда в Англию, до того, как мой прадед на ней женился.
Генри передернуло. Француженка! Не удивительно, что она с первого взгляда внушила ему отвращение, несмотря на все ее прелести. Нет, сходства нет ни малейшего. И если приглядеться, то видно, что она вовсе и не красавица. Но все-таки в ней что-то есть… Когда он снова взглянул на портрет очаровательной, как дрезденская фарфоровая пастушка, мисс Понсефоут, даже его неискушенному взгляду стало ясно, насколько она проигрывает при сравнении.
— Вот и все, если не ошибаюсь, — с облегчением сказала миссис Карстейрс. — Может быть, тебе хочется взять что-нибудь на память, дорогая моя?..
— Нет, спасибо, мама.
Миссис Карстейрс начала складывать список.
— Дора, — сказал ее муж.
Она бросила на него быстрый взгляд и провела платком по губам.
— Да… еще одно. Ты помнишь миниатюру твоего отца в золотом медальоне с бриллиантом? Я… мне кажется, что она у тебя. Я об этом не заговаривала, пока ты жила здесь, но теперь, я думаю, тебе следует вернуть ее мне.
— Она не может этого сделать, — сказал Уолтер.
— Медальон в Лиссабоне.
— Он по-прежнему глядел в пол.
— Ах, вот как? Я… я не знала.
— Отец подарил миниатюру ему, — сказала Беатриса. — Я выбрала портрет углем. Это было, когда он умирал. Он хотел, чтобы эти два портрета были у нас. Я думала, что вы об этом знаете.
— Нет, я не знала… Конечно, Уолтер, если ты убежден, что отец действительно подарил его тебе…
— Не понимаю, как это может быть, — сказал Карстейрс. — Насколько мне известно, медальон принадлежал тебе, Дора. Она облизала пересохшие губы.
— Ну… да, мне казалось… Но это было так давно. Я… Я точно помню, как выбирала этот бриллиант…
Уолтер поднял голову и посмотрел на мать. Когда он заговорил, голос его был холоден и негромок, как у его сестры.
— Если вы хотите получить бриллиант, мама, я с удовольствием прикажу вынуть его для вас из оправы. Но, с вашего разрешения, я хотел бы сохранить миниатюру. Она не имеет никакой ценности.
Он встал.
— Если вы извините меня, я пойду спать: мне предстоит трудный день.
Доброй ночи. До завтра, Телфорд.
Так, значит, у этого юноши есть характер. У Генри мелькнула мысль, что ему, возможно, еще доведется увидеть в таком гневе и Беатрису. И какая сдержанность, — что было еще страшнее.
А впрочем, не удивительно: кто угодно вышел бы из себя. Беатриса продолжала молчать. Наверное, она боится новых пререканий из-за золотой цепочки или жемчужной запонки отца — из-за того, к чему бедная одинокая девочка по ночам прижимается щекой.
— Как вам угодно, — ответил Генри.
Он не мог решить, объяснялась ли эта щепетильность безобразной сценой из-за бриллианта в медальоне, или бедняжек все еще мучили те пустяковые долги, которые ему так и не вернули. Но как бы то ни было, надо уважать их гордость. Он ушел от ювелира, купив только гладкое венчальное кольцо.
Его будущий шурин — такой скромный и сдержанный-с каждым днем нравился ему все больше, особенно после того, как он своими глазами увидел, с каким уважением и восхищением относятся к этому юноше леди Мерием и почтенный семейный поверенный. Тем не менее он все еще чувствовал некоторую настороженность.
— Откуда у вас взялась бабушка-француженка? — ни с того ни с сего спросил он Уолтера, когда они однажды сидели в лондонской кофейне.
Для него было большим потрясением узнать, что в жилах его возлюбленной течет хотя бы капля презренной французской крови. Он считал Францию страной бесстыдных женщин и безмозглых щеголей в кудрявых париках — безнравственных папистов, которые пожирают лягушек и улиток.
Его угрюмое лицо заставило Уолтера улыбнуться.
— Всего только прабабушка, Генри. Неужели вы не можете простить одной восьмой? Я думаю, что случилась самая обыкновенная вещь: прадедушка Норсфилд влюбился в нее.