«Где же это раньше вот так же ко мне привязалась кошка? — подумал Степан. — Во сне, что ли, видел?» И вдруг рассмеялся: «Аленка!»
Он вспомнил девчонку, бежавшую за ним по дороге и потом робко жавшуюся к плетню… Потом такую же робкую он вспомнил ее у ворот своего двора, когда они пришли на Дон.
«Настя красоткой стала!» — тотчас же почему-то припомнились и слова, сказанные в тот день матерью. «Так и уехал, не встретившись с Настей!» — подумал Степан. Он захотел представить себе облик атаманской падчерицы, но прошли уже годы, и Настя совсем исчезла из памяти. Вместо нее встала перед глазами маленькая, хрупкая девчонка-полячка, которая целовала его грубые казацкие руки.
Это было, когда казаки ворвались однажды после битвы на панский хутор и, еще распаленные горячкою боя, пустились громить богатые покои, разбивать окованные железом лари и сундуки, рыща в подвалах и кладовых, и бросать в огонь вражеское добро. Степан, усталый, вошел в крестьянскую хату напиться и, распахнув дверь, застал полуодетую дивчинку, которая торопливо натягивала крашенинный сарафан. У ног ее валялось какое-то сброшенное платье. Помогавшая ей старая холопка засуетилась, стараясь заслонить ее от нескромных казачьих взоров, и Стенька сам в смущении отшатнулся.
Но старуха с дивчиной упали ему в ноги. В слезах и отчаянии дивчина схватила и прижала к губам его руку, моля о пощаде. И, глядя на пухлые губки, на бледное личико, на испуганные большие глаза, чувствуя нежную ручку, Стенька тут только понял, что это переодетая панночка скрылась у старой холопки. И, ничего не сказав, он вышел из хаты…
Несколько дней казаки стояли тогда на хуторе, и Стенька чувствовал, что с каждым днем все больше тянет его побывать в той хате и посмотреть на маленькую панночку. Он не решался зайти в ту хату, но по нескольку раз на дню старался пройти мимо и с тоской думал о том, что, может быть, очень скоро ему навеки придется покинуть хутор…
И хутор давно остался позади, и полячка давно позабылась за новыми боями и походами. Но тут, во время перемирия, с новым дыханьем весны, перед его глазами снова встал облик молоденькой полячки, и казалась она ему вместе и переодетой панночкой, и донскою казачкой Настей…
«Домой бы скорей! Может, крестный еще не отдал Настюшу замуж», — подумал Стенька, досадуя, что не успел повидаться с атаманской падчерицей перед походом.
Станица Ивана была вскоре призвана на охрану послов, когда начались мирные «съезды» между царскими боярами и польскими панами-сенаторами.
Выдалась душная ночь. В огромном саду, окружавшем дворец большого польского пана, поместили Стеньку с его полусотней в хате садовника.
Сколько ни маялся Стенька, не мог заснуть. Он вышел из хаты в сад. Черное небо горело яркими звездами, в саду было темно — хоть глаз выколи, — и только вдали между сеткой листвы виднелся огонь в панском дворце. Мало-помалу Степан начал различать во мраке толстые стволы деревьев. Он пошел по дорожке. Справа от него лежал за деревьями широкий, дышавший прохладою пруд, и казалось, в его воде мерцало звездами опрокинутое небо. Впереди, у панского дома, щелкали и заливались соловьи… Из-под темных, ширококронных лип и дубов Степан вышел под ясные звезды. Перед ним теперь был большой яблоневый и вишневый сад. Даже в этом густом, непроглядном мраке на яблонях были видны белые гроздья цветов. Стенька сорвал ветку, поднес к лицу. Нежный запах свежести опьянил его. Упругие лепестки коснулись губ влажной прохладой… «Ворочусь домой, оженюсь и сад насажу. Ведь экую красу создал бог — и радость и сладость!» — подумал Степан.
Незаметно в раздумье он подошел к панскому дому.
Во всем обширном дворце люди уже спали, только в покое, где жил боярин Юрий Алексеевич Долгорукий, в окне наверху, мигал огонь оплывающих свечек да двигались две неспешные тени.
«С думным дьяком засиделся боярин, — подумал Стенька, — и нагар со свечек снять позабыли, то и мигают, словно пожар».
Он подошел почти к самому дому. Соловьи звенели и щелкали.
«Как церковь! — подумал казак об огромных панских хоромах. — Вот пан — так уж пан! Отгрохал себе палаты! Хоть глазком заглянуть, как в таких-то домах живут. Ведь две-три станицы запросто влезут под крышу».
Степан постоял перед широкой лестницей, украшенной каменными вазами, потрогал холодные мраморные перила и побрел по дорожке к звенящему между кустами фонтану.
«Чудная жизнь! Пан живет как король, а король, говорят, и полпана у них не стоит: хотят — посадят, хотят — спихнут со престола, как все равно атамана, — размышлял Стенька. — Нам, казакам, подивиться туды-сюды, а боярам небось и в зависть: самим бы над государем хозяевать на такой же лад, чай, разгораются зубы».
Степан поглядел на небо. Сладостный покой вешней ночи разливался в его душе умиротвореньем и радостью.
Вдруг над головою его распахнулось окно.
— Соловьи-то гремят, соловьи! — с широким зевком сказал голос сверху. — И грех нам с тобою, Иваныч, в такую пору сидеть, закрывши окошки. Аж голова разболелась.
— Час поздний, боярин! — ответил второй голос. — Спать пора, да боюсь, и ляжешь, так не заснешь. Сойдем, что ли, в сад, пройдемся, а там уж — в постель. Я мыслю, наутро паны не приедут на съезд. Задачу ты задал им ныне. Дни три теперь думать станут.
Степан усмехнулся даже с какой-то гордостью, будто это он сам, а не боярин, задал панам «задачу», которую им придется решать дня три подряд.
«Где им наших перехитрить!» — подумалось Стеньке.
— Ну, пойдем да походим, — согласился боярин.
«Уйти от греха», — подумал было Степан. Однако же любопытство в нем взяло верх. Ему захотелось остаться и послушать, о чем говорят, чем живут на досуге эти люди, так непохожие на казаков.
«Не в царскую Думу влез, а по саду гуляю. Я им не помеха, они — мне. И сад велик — нам на всех места хватит», — решил казак и опустился под деревом на дерновую скамью.
Немного спустя боярин и думный дьяк сошли в сад. В темноте они были едва различимы, но приглушенные голоса их ясно слышны.
— …и тот пан говорит: «Вы мирно поладить хотите, а черкасы [10] на помощь шведскому королю двадцать тысяч послали войска, — рассказывал думный дьяк. — Если ваш государь считает, что гетман Богдан и все запорожское войско — подданные российской державы, то пусть он велит Богдану…»
— Знать не хочу я Богдана! — в раздраженьи перебил боярин. — С Богданом по всей земле бушует холопское беснование: видал ли ты сам Богдановы хлопские толпы? Не воины — рвань! А атаманов их видел — Сирка да других? Хоть сейчас всех в Разбойный приказ да на дыбу!..
У Степана сильно забилось сердце при этих неожиданных, полных ненависти к украинцам словах воеводы. Он затаил дыхание, чтобы не выдать себя и не упустить ни слова.
— Коли совсем стереть польское шляхетство с лица земли, то каков образец дадим мужикам?! Али наша держава чиста от мятежных людишек?! — продолжал боярин.
— Воровских людей везде будет! — живо откликнулся дьяк.
— Вот то-то и я говорю тебе, думный. Богдан мужикам да всяким худым людишкам пораспустил вожжи, да и сам не чает того, что из экого дела выйдет! Разошлись крушить польскую шляхту. А с польской покончат, так захотят весь дворянский род сокрушить под корень… А мы повинны подальше Богдана видеть. Вдруг у нас на Дону да и выскочит экий же шиш, как Богдан. Мужиков туда набежало довольно. Он их соберет, да и пойдет наши вотчинки шарпать!
— Да что ты, боярин, спаси Христос! На Дону не статочно. Ведь в Малорусской Украине русские люди под Польшей томятся.