Ему всегда хватало работы: то он очищал колодец, спустившись в него на вожжах, то зашивал изношенную ездовую сбрую, конопатил челн или штопал все-таки пойманные им в Дону рыбацкие сети.
Соседи Рази, увидев работу Сергея, стали его звать к себе для таких же дел. И с какой-то угрюмой застенчивостью Сережка принес из своего первого заработка новые чеботы матери Стеньки и пряничного петуха для Фролки.
– Ты, чем дары-то дарить, прежде лапти сменил бы на сапоги. Ведь срам товарищем звать: в лаптищи твои все перстами тычут! – сказал ему Стенька.
– И то ведь! А мне и никак не в розум! – воскликнула Разиха.
Она пошла в клеть, порылась в ларе и внесла для Сергея столетней давности и небывалой крепости громадные сапоги Тимофея.
– Примерь-ка.
– Вот так обу-ужа! – почтительно удивился Сергей, натягивая пудовый сапог. – Небось с Ильи Муромца, что ли, по плоте дубовых!..
Левый глаз Сергея был покрыт мутно-белесой пленкой и ничего не видел.
За несколько недель Степан только и узнал от нового друга, что у него под Рязанью остались мать и сестренка. Но однажды, уже осенью, Сергей обмолвился, невзначай сказав, что вместе с женой косил сено.
– Аль ты женат? – оживился Стенька, польщенный тем, что его лучший товарищ – уже совсем взрослый и даже женатый парень.
– Была жена, – нехотя ответил Сергей. – Была да вся вышла...
– Куды ж она делась?
– Утопла. Собой в воду кинулась и утопла, – будто выдавил из себя это признанье Сергей.
– Пошто же она? – с сочувствием спросил Стенька.
– От сраму: ее дворянин соседний схитил себе для забавы. Держал взаперти... Улучила минутку, скакнула из дому – да в пруд... – Сергей снял шапку и перекрестился.
От обиды за друга Степан сжал кулаки.
– А ты? – спросил он.
– Я-то? Я – что? В почивальню к нему забрался, трахнул сулейкой по плеши – да баста! А дом – на огонь, да и сам сюды...
«Вот казак так казак! – подумал Степан. – Такой мне сгодится!»
– Серега! – сказал он. – Сергей, слышь, давай подадимся батьке в подмогу на ляхов... Пойдем, а?
И Степан испытующе заглянул Сергею в лицо.
– Чего ж не пойти! – спокойно и просто отозвался Сергей.
– А коли погоня?
– Ты перво сам не шуми... Как вот сидим, так не вертаться домой – да баста. Чалнок по воде на низа, а сами пешком. Скажут: «Утопли ребята, царство небесно», свечку богу прилягнут – да баста!..
– Без ружья? Без коня?! – насмешливо возразил Стенька. – Чай, там не один дворянин. Паны на тебя налетят – их не станешь долбить сулейкой по плешам...
– И то! – смутился Сергей. – На войне-то я не бывал... А вот стряльцы на нас набежали, так тех мы дубьем побили, – просто сказал он.
– Какие стрельцы? На кого?
– На беглых на мужиков: они с пищальми, а мы с дубьем... Как они побегут, да в речку и угодили... Утопло сколь!.. – заключил Сергей с невеселой усмешкой.
Степан с уважением посмотрел на друга.
«Не то что те! – подумал он, сопоставив Сергея с Юркой и другими станичными казачатами. – Такой друг не выдаст!»
Степан приготовил припасы, пригнал Дубку сбрую, выточил сабли, взял две пики, мушкет и пистоль. Но Сергей отказался свести со двора Рыжанку.
– Меня пригрели в дому, а я отплачу недобром, угоню кобылу?! Да что ты, Стяпанка!
Но раз Степан решил ехать – он знать не хотел никаких препятствий. Ничего не сказав Сергею, он решил пуститься «в набег» на татарские табуны.
Верхом на Дубке, захватив с собой сокола, словно бы на охоту, выехал Стенька в сторону Царицына, где, было слышно, кочуют ногайцы. Угнать коня у татар никогда не считалось между казаками грехом, но никто из бывалых лихих казаков никогда не предпринял бы этого в одиночку...
Стенька достиг табуна, терпеливо его караулил до сумерек. Ночью, при свете луны, нырнув под брюхо Дубка, подскакал к табуну и накинул аркан на отбившуюся одинокую лошадь.
Свирепые псы кидались за Стенькой на круп Дубка. Стрелы свистели над головой, крики татар долго не умолкали за спиной, когда Стенька мчался к родной станице.
Только невдалеке от Зимовейской умерил он бег Дубка, который, как и его молодой хозяин, впервые в жизни испытывал подобную скачку. Измученный пленный ногайский коник был в мыле. Степан удивлялся, что под таким дождем стрел он остался жив. Довольный и гордый собою, въезжал он в станицу. Но возле родного дома Степан увидел отъезжавшую от ворот гурьбу опечаленных казаков. Он сразу признал соратников Рази.
– Батька?! – в волненье воскликнул Степан, обратясь к одному из встречных.
– Жив твой батька. Спеши в курень, покуда он жив, козаче! – отозвался тот.
Бросив коней во дворе, Стенька, бледный, вбежал в дом...
Мать и Иван возились у бездыханного тела Тимофея Рази.
Помогая Ивану и матери снимать с отца походную одежду, Степан ужаснулся видом отцовского тела: Тимофей весь был изранен пиками; он лежал неподвижно. Но когда, осторожно обмыв и перевязав его раны, ему стали натягивать через голову чистую холстяную рубаху, он вдруг, страшно вытаращив невидящие глаза, поводя зрачками, с непонятною силой всех растолкав, как врагов, закричал проклятия польским панам...
У смертного ложа
Много дней Тимофей боролся со смертью.
Он лежал под темными, закопченными образами, перед которыми горела церковная восковая свеча. Вокруг по бревенчатым стенам висели спутники Тимофеевой жизни: сабли, боевые топорки, мушкеты, пищали, пороховницы, пики и конские ездовые приборы.
Стенька сидел возле умирающего отца, держа между колен его саблю, и вспоминал, как любил Тимофей снять со стены то одну из турецких пищалей, то пистоль или пороховницу и рассказывать, как она попала к нему. И от сабли или пороховницы заводился вдруг длинный рассказ про поход в далекие земли...
Иван, чтобы не тревожить последних часов отца, сидя на крылечке, вполголоса говорил с товарищами о битвах и, словно бы невзначай, хвастливо позвякивал червонцами в кишене, снятом с пояса застреленного польского полковника...
Стеньке через окно были слышны его рассказы о схватках с панами:
– ...На войну идут как на свадьбу: стремена – серебро, уздечки все в золоте, на саблях кругом самоцветы, и сами, как женщины, разодеты в шелках... Что ни пан, то богатство: друг перед другом спесивятся, право! А хлопы живут у них як скоты. Да шляхтичи так и зовут украинских хлопов – «быдлом». Не чуют того, что казаки – не хуже их люди...
– Дай, дай подывытысь, Иване! – просил кто-то.
И Стенька слышал глухие, восхищенные восклицания казаков по поводу панских диковинок, которые успел прихватить с собою Иван. И Стеньке хотелось их поглядеть, да как было покинуть батьку!..
– Разъехались мы в дозор, а батька на хуторе остался в немногих людях, – продолжал Иван. – Они окружили хутор, казаков побили, а батьку арканом поймали, кричат: «Добрались до донского волка!» А батька не забоялся. «За каждую мою рану, – кричит им, – казаки повесят по пану! Собачье зелье, латинцы-мучители, знайте: придет казацкая правда!..» Они его пиками колют в забаву со всех сторон. Очи выжечь огнем хотели...
– Вот нехристи, панская падаль! – не вытерпел, перебил Ивана один из друзей.
– ...ан к нам прибежал польский хлоп – латинец поганый, а добрый малый, – опять продолжал Иван. – «Вашего, говорит, батьку старого замордувалы паны та гайдуки». Ну, панов ни единого мы не спустили живыми – всех насмерть посекли, а батьку едва живого достали... Да тут и война уже кончилась, и поехали мы по домам...
Слушая голоса за окном, Стенька глядел в лицо умирающего отца, и Тимофей представлялся ему великим воителем за святую казацкую правду.