Если нет, придется их осваивать заново и найти для них арендаторов. Весной будет слишком поздно.
– Это сеньориальное владение?
– Не знаю, каким оно было раньше. Это не так уж важно. Главное, чтобы земли приносили доход.
Он помолчал, затем пошел к покупателям, ожидавшим у окошка. Положил три пирожка с сыром на деревянную лопатку, протянул их клиентам, потом наполнил два стакана красным вином и один белым. Получив деньги, вернулся к Жанне.
– Посмотрим, может, я смогу найти вам сопровождающих из уроженцев тех мест. Они вам и там пригодятся. Вы правы: если земли заброшены, именно сейчас их и нужно поднимать.
Через два дня Сибуле привел на улицу Бюшри двоих: Итье Боржо и Матьяса Сампера. Оба когда-то были крестьянами, Итье – в окрестностях Ле-Мана, Матьяс – под Буржем. Тощему Итье, смахивавшему на виноградную лозу, было двадцать шесть лет, и на ноге у него отсутствовал большой палец. В юные годы он был пастухом, потом завербовался в королевскую армию, поскольку жалованье там в два, а то и в три раза превышало его прежний заработок. Потом, за неимением лучшего, стал "живодером" [7] , но сумел поступить на службу в городскую стражу и мечтал лишь об одном – вернуться в деревню.
– Парижская мостовая пахнет вчерашним навозом, – заявил он. – Я предпочитаю запах навоза свежего.
Матьясу было около сорока. Арендатор, сильно задолжавший сеньору, он бросил хозяйство и подался в Париж, где у его жены были знакомые среди мясников на Главном рынке.
Сибуле не поленился прийти, чтобы представить стражников хозяйке.
– Они обязуются вернуть вас в Париж целой и невредимой, в чем отчитаются передо мной и своим начальником.
Доверив Франсуа заботам кормилицы, которая превратилась теперь в няньку, и повторив привычные наказы – на ночь запирать двери на засов, никого не впускать и закрывать ставни на четвертом этаже, – Жанна надела удобную для верховой езды одежду и ранним утром, захватив небольшой узелок с пожитками, двинулась в путь на наемной лошади в сопровождении Итье и Матьяса.
Как только всадники миновали ворота Сен-Жак, они пустили лошадей рысью, иногда переходя на галоп. Нечистую сырость города сменил ветреный холод деревни, и езда согревала их, не вызывая усталости, которая делает человека уязвимым для простуды. Путешествие предстояло долгое: Жанна и Матьяс сошлись на том, что им надо преодолеть около четырехсот лье. Делая семь лье в час, они не могли проехать более шестидесяти в день, поскольку Жанна твердо решила с наступлением темноты останавливаться на ночлег в надежном месте.
Она вдыхала горьковатый запах земли, оцепеневшей от холода. Если не считать поездки в Боте-сюр-Марн и, позже, в Меэн-сюр-Йевр, Жанна не дышала свежим деревенским воздухом уже много лет. Она вдруг почувствовала себя в своей стихии, хотя погода была не слишком к ним милостива.
За весь день солнце лишь несколько раз пробилось сквозь низкие облака. Около полудня путники остановились в Этампе перекусить. Трапеза была скромной. Они не успевали добраться до Орлеана засветло, как надеялась Жанна, и пришлось ночевать в Артене, в амбаре, предоставленном в их распоряжение хозяином постоялого двора, где они ужинали.
– Вы ведь не из мещанского сословия, – сказал ей Матьяс за вечерней трапезой.
– Почему вы так решили?
– Вижу, как вы держитесь в седле. Жанна улыбнулась.
– Породу не скроешь, – ответила она.
– Что вы собираетесь делать в Эгюранде? Возродить хозяйство, как сказал мне Сибуле? Стало быть, вы понимаете, что такое хозяйство?
Она кивнула. На лице его появилось равнодушное выражение, присущее людям, которые привыкли скрывать свои мысли.
– Значит, вы знаете, что ферма принесет вам немного, да и то не раньше, чем года через два, если она заброшена и нужно все восстанавливать.
Разве что займетесь скотоводством. Но только с большим размахом.
– Я получу доход уже с первого урожая, если сама закуплю его для своих кондитерских, – ответила она. – При ценах на суржу [8] в Париже это мне выйдет вдвое дешевле. Да и на продаже излишков тоже заработаю.
Слушая собственные слова, она вновь открывала в себе Жанну Пэрриш. Крестьянская жилка не умерла в ней, оказывается, за восемь лет! В сущности, она решилась на поездку, потому что ее все это время неодолимо тянуло к земле.
Напрасно они понадеялись на свои географические расчеты: вечер второго дня застал их в чистом поле, а они-то думали, что успеют добраться до Шатору. Холод пронизывал до костей. Вокруг ни постоялого двора, ни даже огонька. Сощурив глаза, Итье показал на какие-то строения за лесом. Они поскакали напрямик через поле, тщетно пытаясь углядеть поднимающийся над крышей дымок. Это была ферма, некогда очень большая, теперь заброшенная. Но все же там можно будет укрыться от холода и развести огонь.
Вдали послышался волчий вой. Путники подхлестнули лошадей.
И очень вовремя. Из леса появилась стая волков. Жанна испугалась.
– Слева хлев! – крикнула она.
Они помчались во весь опор и захлопнули ворота буквально перед носом хищников. Потом спешились. Голодные волки злобно рычали. Зубастые морды пытались просунуться в просвет между дверью и землей. Матьяс схватил свалившуюся с крыши жердь и с размаху нанес удар. Раздался жуткий вой.
– Их не меньше пятнадцати, – сказал он. – А ворота не очень-то прочные.
Лошади ржали от страха.
– Сзади есть другой выход, – сказала Жанна.
Но, направившись туда, она услышала яростный скрежет когтей. Волки явно не собирались отказываться от добычи. Они быстро расправятся с тремя путниками и их лошадьми.
Хладнокровие странным образом сохранил один Итье. Жанна увидела, как он вынул из седельной сумки огниво и запасную рубашку, оторвал от нее кусок, обернул им солому, привязал к жерди, которой только что воспользовался Матьяс, и поджег. В руках у него оказался факел в три локтя длиной.
– Что вы делаете? – в ужасе воскликнула Жанна, когда он подошел к большим воротам и распахнул их.
Он не ответил и выскочил наружу с факелом в руках. Волки попятились от огня, злобно ворча. Они образовали полукруг. Один кинулся вперед. Итье ударил его пылающим факелом, и шерсть на спине мгновенно вспыхнула. Волк взвыл от боли, начал кататься по земле, потом стремительно умчался все с тем же страшным воем. Стая выглядела озадаченной. Возможно, она потеряла вожака. Волки не разбежались, но круг расширился. Однако факел не может горечь вечно.
Матьяс, схватив охапку соломы, поспешил на выручку. Он разбросал ее по земле, Итье понял и тут же ее поджег. В темноте заиграло пламя. Волки отступили еще дальше. Матьяс схватил большой камень и швырнул в ближайшего из них. Попал в голову. Хищник взвыл и зашатался. Тем временем Итье ударил факелом еще одного волка, тот отпрыгнул, но шерсть уже загорелась. Зверь стал кататься по земле и потом удрал, а Итье уже надвигался на другого обезумевшего от ужаса хищника с разинутой пастью и свирепым блеском в глазах. Ощерив громадные клыки, волк изогнулся для прыжка, но Итье ткнул факел прямо ему в глотку. Раздался пронзительный вопль, от которого стыла душа. Стая отступила. Жанна металась по хлеву, лихорадочно соображая, что может сделать. Она залезла на кормушку и, обдирая себе руки, вырвала еще одну жердь и тоже выскочила наружу.
Ей показалось, что идет сражение с демонами.
Она напала на первого попавшегося волка и ударом жерди перебила ему хребет. Стая снова попятилась. От нее осталось уже не больше семи или восьми самых матерых зверей. На Жанну прыгнул молодой волк. Она ударила его жердью на лету, словно мяч.