– Если вам что-нибудь станет известно, сэр, может быть, вы дадите мне знать? – Грей бросил презрительный взгляд на Питера Марлоу. – Я хочу предупредить неприятность. – И, четко отдав Ларкину честь, кивнув Маку, он вышел.
В бунгало наступило долгое задумчивое молчание.
– Интересно, почему он спросил об этом? – Ларкин посмотрел на Мака.
– Да, – сказал Мак. – Мне тоже интересно. Вы заметили, как засветилось его лицо?
– Совершенно верно! – бросил Ларкин, черты его лица заострились. – Грей прав в одном. Бриллиант может стоить немалой крови.
– Это только слух, полковник, – сказал Питер Марлоу. – Никто бы не смог сохранить столь дорогую вещь так долго. Это невозможно.
– Я надеюсь, что вы правы, – нахмурился Ларкин. – Молю Бога, чтобы у моих ребят его не оказалось.
Мак потянулся. Голова болела, и он чувствовал, как приближается приступ лихорадки. «Да, – подумал он спокойно, – наверно, дня три у меня еще есть». Лихорадка была у него так часто, что стала такой же привычной частью его жизни, как и дыхание. Сейчас она повторялась раз в два месяца. Он вспомнил, что в 1942 году должен был уйти в отставку по настоянию врача. Когда малярия добирается до твоей селезенки, пора домой, старина, домой в Шотландию, назад, к прохладной погоде. Купить маленькую ферму около Киллина с видом на красоты озера Лох-Тей. Тогда можно выжить.
– Да, – произнес устало Мак, ощущая груз своих пятидесяти лет. Потом сказал вслух то, о чем они все думали:
– Но если бы нам достался этот крошечный чертов камушек, нам бы хватило его на призрачное существование, не опасаясь будущего. Совсем не опасаясь.
Ларкин скрутил сигарету, закурил, сделав глубокую затяжку. Потом передал ее Маку, который покурил и передал сигарету Питеру Марлоу. Когда они почти докурили, Ларкин сбил горящий конец и высыпал остатки табака в коробочку. Он нарушил тишину.
– Пожалуй, пойду пройдусь.
– Саламат, – улыбнулся Питер Марлоу, что означало «Да будет с тобой мир».
– Саламат, – изобразил на своем сером лице улыбку Ларкин и вышел на солнце.
* * *
Пока Грей поднимался по склону к хижине военной полиции, голова его горела от возбуждения. Он пообещал себе, что как только доберется до хижины и выпустит австралийцев, он скрутит сигарету, чтобы отпраздновать это событие. Его вторая сигарета за сегодняшний день, хотя у него осталось яванского табака всего на три сигареты, а выдача должна была быть на следующей неделе.
Он прошагал по ступенькам и кивнул сержанту Мастерсу.
– Можешь их выпустить!
Мастерс снял тяжелый засов с двери бамбуковой клетки, и перед Греем замерли два угрюмых человека.
– После переклички вы должны явиться с рапортом к полковнику Ларкину.
Двое козырнули и ушли.
– Чертовы смутьяны, – буркнул Грей.
Он присел, вынул коробочку с табаком и бумагу. В этом месяце он был расточительным. Грей купил целую страницу из Библии. Из этой бумаги получались самые лучшие сигареты. Хотя он и не был религиозным человеком, все-таки это было похоже на святотатство – пускать Библию на раскурку. Грей прочитал строки на обрывке, из которого он собирался скрутить сигарету.
«И отошел сатана от лица Господня, и поразил Иова проказою лютою от подошвы ноги его по самое темя его. И взял он себе черепицу, чтобы скоблить себя ею, и сел в пепел. И сказала ему жена его...»
Жена! За каким чертом попалось мне на глаза это слово? Грей выругался и перевернул обрывок.
Первое предложение на другой стороне гласило: «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?»
Грей подскочил, когда в окне просвистел брошенный камень, ударился о стенку и стукнулся об пол.
Камень был завернут в кусок газеты. Грей поднял его и метнулся к окну. Но вокруг никого не было. Грей сел и расправил бумагу. По краю обрывка было написано:
«Давайте договоримся. Я принесу Кинга на тарелочке, если вы закроете глаза на то, что я буду немножко приторговывать, когда вы получите его. Если сделка состоялась, выйдите на улицу из хижины на минуту, держа этот камень в левой руке. Потом избавьтесь от другого полицейского. Ребята говорят, что вы честный коп, поэтому я верю вам».
– Что в ней написано, сэр? – спросил Мастерс, уставясь на бумагу слезящимися глазами.
Грей скомкал обрывок.
– Кто-то считает, что мы слишком усердно работаем на японцев, – резко сказал он.
– Чертов ублюдок. – Мастерс подошел к окну. – Черт побери, они думают, без нас здесь кто-нибудь поддержал бы дисциплину? От педерастов житья бы не было.
– Это верно, – согласился Грей. Бумажной комочек был как живой в его руке. «Если это настоящее предложение, – думал он, – Кинга можно будет одолеть».
Принять решение было непросто. Ему предстояло выполнить свою часть сделки. Он обязан держать свое слово. Он был честным копом и немало гордился своей репутацией. Грей знал, что он все отдаст за то, чтобы увидеть Кинга в бамбуковой клетке, лишенного его нарядов, даже если придется слегка прикрыть глаза на нарушение правил. Ему было интересно, кто из американцев мог быть стукачом. Все они ненавидели Кинга, завидовали ему, но кто мог стать Иудой, кто подвергает себя риску быть разоблаченным, зная, какими будут последствия? Кем бы этот человек ни был, он никогда не будет таким же опасным, как Кинг.
Поэтому он вышел наружу с камнем в левой руке и внимательно рассматривал проходивших мимо людей. Но никто не подал никакого знака.
Он выбросил камень и отпустил Мастерса. Потом сел и стал ждать. Он уже перестал надеяться, когда в окно влетел еще один камень со следующей запиской:
«Проверяйте жестянку в канаве около шестнадцатой хижины. Дважды в день, утром и после переклички. Она будет служить нам для связи. Сегодня ночью он будет торговать с Турасаном».
Глава 6
Этой ночью Ларкин лежал на своем тюфяке под противомоскитной сеткой, мрачно размышляя о капрале Таунсенде и рядовом Гёбле. Он видел их после переклички.
– Какого черта вы устроили драку? – спрашивал он неоднократно, и всякий раз они оба угрюмо отвечали:
– Орел – решка. – Но Ларкин инстинктивно чувствовал, что они лгут.
– Я хочу знать правду, – сказал он сердито. – Давайте, вы же приятели. Итак, почему вы подрались?
Но оба упрямо не отрывали глаз от земли. Ларкин спрашивал их по очереди, но всякий раз каждый из них хмурился и отвечал:
– Орел – решка.
– Ладно, ублюдки, – наконец сказал он сердито. – Я даю вам последний шанс. Если вы не расскажете мне, я исключу вас из своего полка. Насколько я понимаю, тогда вы не сможете выжить.
– Но, полковник, – ахнул Гёбл. – Вы не сделаете этого!
– Я даю вам тридцать секунд, – зловеще сказал Ларкин. И люди поняли, что он имеет в виду. Они знали, что слово Ларкина было законом в его полку, потому что Ларкин был для них как отец. Быть исключенным означало одно – они перестанут существовать для своих товарищей, а без товарищей они умрут.
Ларкин подождал минуту. Потом сказал:
– Хорошо. Завтра...
– Я расскажу вам, полковник, – выпалил Гёбл. – Этот чертов педик обвинил меня в том, что я украл еду у своих товарищей. Он сказал, что я украл...
– А ты и украл, поганый ублюдок!
Только отданная злобным голосом полковника команда «Смирно» удержала их от новой драки.
Капрал Таунсенд первым рассказал свою версию происшедшего.
– В этом месяце я отбываю наряд на кухне. Сегодня нам надо было приготовить еду для ста восьмидесяти восьми человек...
– Кто отсутствует? – спросил Ларкин.
– Билли Донахью, сэр. Он ушел в госпиталь сегодня днем.
– Ладно.
– Хорошо, сэр. Сто восемьдесят восемь человек по сто двадцать пять грамм риса в день дает двадцать три с половиной килограмма. Я всегда сам хожу на склад с приятелем и слежу за тем, как развешивают рис, а затем приношу его, чтобы быть уверенным в том, что мы получили по справедливости. Ну, сегодня я следил за взвешиванием, когда меня скрутила боль в животе. Поэтому я попросил вот этого Гёбла отнести рис на кухню. Он мой лучший приятель, поэтому я решил, что могу доверять ему...
– Я не брал ни одного проклятого зернышка, ты, ублюдок. Перед Богом клянусь, что...
– У нас не хватило риса, когда я вернулся! – закричал Таунсенд. – Не хватило почти полфунта, а это – целых две порции.
– Я знаю, но я не...
– Гири были точными. Я проверил их перед твоим проклятым носом!
Ларкин прошел вместе с ними, проверил гири и убедился, что они точные. Не вызывало сомнений, что вниз по склону холма было отправлено нужное количество риса, потому что каждое утро нормы публично взвешивались подполковником Джоунсом. Ответ был только один.
Гёбл, спотыкаясь, исчез в темноте, всхлипывая, а Ларкин обратился к Таунсенду.
– Держи рот на замке.
– Даю слово, полковник, – сказал Таунсенд. – Если австралийцы узнают об этом, они разорвут его на части. И справедливо! Я не рассказал об этом только по одной причине – он был моим лучшим другом. – Глаза его неожиданно наполнились слезами. – Проклятье, полковник, мы вместе поступили на военную службу. Мы прошли через Дюнкерк, и вонючий Ближний Восток, и через всю Малайю. Я знал его большую часть моей жизни и готов был поставить свою жизнь об заклад...
Сейчас, думая об этом снова и снова, в полусонном состоянии, полковник Ларкин содрогнулся. «Как человек мог совершить такое? – беспомощно спрашивал он сам себя. – Как?» Гёбл – один из его подчиненных, которого он знал много лет и который даже работал в его офисе в Сиднее!
Он закрыл глаз и забыл про Гёбла.
Он выполнил свой долг, а его долг состоял в том, чтобы защищать большинство. Он позволил своим мыслям переключиться на свою жену Бетти, готовящую стейк с поджаренным яйцом сверху, свой дом с видом на залив, свою маленькую дочь, он думал о том, что будет делать после войны. Но когда? Когда?
* * *
Грей осторожно поднялся по ступенькам хижины номер шестнадцать, как вор в ночи, и прошел к своей кровати. Он стянул брюки, скользнул под противомоскитную сетку и лежал голым на матрасе, очень довольный собой. Он только что видел, как Турасан, корейский охранник, прошмыгнул за угол хижины американцев и под брезентовый навес, видел, как Кинг воровато выпрыгнул из окна, чтобы присоединиться к Турасану. Грей недолго прятался в укромном уголке. Он проверял информацию доносчика. Еще не было необходимости хватать Кинга. Не надо. Пока не надо. Теперь известно, что осведомитель говорил правду.
Грей ворочался на кровати, расчесывая ногу. Его натренированные пальцы поймали клопа и раздавили его. Он услышал звук, когда клоп лопнул, и почувствовал тошнотворный сладкий запах крови, которая была в клопе – его собственной крови.
В поисках неизбежной дырки вокруг его сетки гудели тучи москитов. В отличие от большинства офицеров Грей отказался превращать свою кровать в двухэтажные нары, потому что ему была противна мысль о необходимости спать с кем-то над или под ним, хотя нары и давали дополнительное пространство.
Противомоскитные сетки висели на проволоке, которая по всей длине делила хижину пополам. Даже во сне пленные были связаны друг с другом. Когда один человек поворачивался или натягивал сетку, чтобы более плотно подоткнуть ее под пропитавшийся потом тюфяк, все сетки слегка покачивались, и каждый чувствовал, что он находится в окружении других людей.
Грей раздавил еще одного клопа, но его мысли были далеко. Этой ночью чувство счастья переполняло его. Наконец объявился стукач, теперь можно ловить Кинга, и до кольца с бриллиантом он доберется и до Марлоу. Он был очень доволен, потому что разгадал загадку.
Все просто, повторял он про себя. Ларкин знает, у кого кольцо. Единственный человек в лагере, который в состоянии организовать продажу, – это Кинг, только его связи годятся для такого дела. Ларкин не пошел бы к Кингу, поэтому послал Марлоу. Марлоу должен быть посредником.
Кровать Грея качнулась, когда тяжелобольной Джонни Хокинс спросонья споткнулся об нее, направляясь в уборную.
– Поосторожнее, Бога ради! – бросил Грей раздраженно.
– Извините, – сказал Джонни, пробираясь на ощупь к двери.
Через несколько минут Джонни проковылял обратно.
Вслед ему было сказано несколько сонных ругательств. Как только Джонни добрел до койки, ему надо было идти опять. На этот раз Грей не обратил внимания на то, как затряслась его кровать, потому что был поглощен своими мыслями, прогнозируя возможные действия врага.
* * *
Питер Марлоу бодрствовал, сидя на жестких ступеньках хижины номер шестнадцать под безлунным небом, пропуская темноту через свои глаза, уши и мозг. С места, где он сидел, ему были видны две дороги: одна, которая делила лагерь пополам, и другая, огибающая стены тюрьмы. Японские и корейские охранники и военнопленные в одинаковой степени пользовались обеими дорогами. Питер Марлоу нес караул с северной стороны.
Он знал, что сзади него капитан авиации Кокс так же внимательно вглядывается в темному, предупреждая опасность. Кокс следил за южным направлением.
Восток и запад не было нужды прикрывать, потому что к хижине номер шестнадцать можно было подойти только с севера или юга.
Из хижины и отовсюду неслись звуки, издаваемые людьми, спящими мертвым сном, – стоны, странный смех, храп, хмыканье, сдавленные полувскрики, смешивающиеся с тихим шепотом бодрствующих. Было приятно сидеть прохладной ночью на холме над дорогой. Все было спокойно.
Питер Марлоу дернулся, как собака, сделавшая стойку. Он почувствовал приближение корейского охранника раньше, чем разглядел его в темноте, а к тому времени, когда Питер действительно заметил его, он уже успел дать предупредительный сигнал.
В самом дальнем конце хижины Дейв Девен не расслышал первого свистка, потому что был поглощен своим занятием. Когда он услышал второй свист, более настойчивый, он ответил на него, резко разъединил иголки, лег на койку и затаил дыхание.
Охранник с винтовкой на плече, ссутулившись, шел через лагерь, не замечая ни Питера Марлоу, ни других. Он чувствовал на себе их глаза. Он ускорил шаг и мечтал скорее убраться от этой ненависти.
Прошла вечность, прежде чем Питер Марлоу услышал сигнал отбоя, поданный Коксом, и снова расслабился, не прекращая прощупывать темноту ночи.
В дальнем конце хижины Девен перевел дыхание. Он осторожно приподнялся под плотной противомоскитной сеткой на верхних нарах. С бесконечным терпением он вновь соединил две иголки с концами изолированного провода, подключенного к сети. После поиска, потребовавшего огромного напряжения сил, он почувствовал, как иголки прошли через выеденные жучком отверстия в брусе. Эти брусья через равные промежутки шли вдоль хижины и служили главной поперечиной нар. Капли пота скатились по его подбородку и упали на брус, пока он нащупывал две другие иголки, присоединенные к наушнику, и снова после мучительного поиска вслепую нащупал отверстия, предназначенные для них, и ловко вставил иголки в брус. Наушник ожил.
«...и наши войска быстро продвигаются сквозь джунгли по направлению к Мандалаю. Мы передавали последние известия. Говорит Калькутта. Коротко о новостях: американские и английские войска заставляют противника отступать в Бельгии и на центральном участке фронта в направлении Сент-Губерта в условиях сильнейших снежных бурь. В Польше русские войска находятся в двадцати милях от Кракова. На Филиппинах американские войска, наступая на Манилу, захватили плацдарм за рекой Агно. Днем американские Б-29 бомбили Формозу. Потерь нет. В Бирме победоносные английская и индийская армии находятся в тридцати милях от Мандалая. Следующие новости в 6 утра по калькуттскому времени».
Девен тихо откашлялся и почувствовал, как провод питания слегка дернулся, а потом освободился, когда Спенс на соседней койке вытащил свои иголки из розетки. Девен быстро разъединил свои четыре иголки и спрятал их в швейные принадлежности. Он вытер лицо от пота и почесал клопиные укусы. Потом отсоединил провод на наушнике, осторожно закрепил выводы и сунул наушник в специальный карман в бандаже у себя под яичками. Он застегнул штаны, сложил вдвое провод, пропустил его через петли для ремня и завязал узлом. Девен нащупал кусок тряпки, вытер руки, потом аккуратно посыпал пылью крошечные отверстия в брусе, замазывая их и маскируя.