Этот принцип, столь истинный, вразумительный и важный в силу необходимо вытекающих из него следствий, был последовательно и до конца развит анонимным автором, написавшим для "Энциклопедии" статьи "Incomprйhensible" ("Непостижимое") и "Locke". Трудно указать что-нибудь более здравое, подлинно философское и способное расширить сферу идей и истин, чем то, что говорит по этому вопросу ученый-аноним в двух названных статьях, к которым, не желая перегружать книгу цитатами, я и отсылаю читателя. В тех же случаях, когда слово или соответствующая ему идея не указывают ни на какой чувственно осязаемый предмет, к которому их можно было бы отнести, это слово или эта идея лишены смысла и возникли из ничего; в этих случаях нужно удалить идею из своего духа, а слово - из языка, раз они ровно ничего не означают. Этот принцип есть лишь обратная сторона аксиомы Аристотеля; так как прямой смысл аксиомы очевиден, то ясно, что и обратное положение должно быть столь же очевидным.
Почему глубокомысленный Локк, который, к великому сожалению теологов, вполне развил принцип Аристотеля, и все те, кто подобно ему понял нелепость теории врожденных идей, не извлекли из этого всех необходимых и непосредственно вытекающих отсюда следствий? Почему у них не хватило мужества применить этот столь ясный принцип ко всем тем химерам, которыми так долго и тщетно занимался человеческий дух? Разве они не видели, что их принцип подорвал основы теологии, всегда занимающей умы людей предметами, которые недоступны чувствам и о которых, следовательно, невозможно составить себе представление? Но предрассудки, особенно религиозные, мешают разглядеть даже простейшие приложения самых очевидных принципов. В религиозных вопросах даже великие люди часто просто дети, неспособные предвидеть все следствия своих же принципов и вывести их из последних.
Г-н Локк и все те, кто принял его столь убедительную теорию или аксиому Аристотеля, должны были бы заключить из этого, что чудесные существа, которыми занимается теология, являются чистым вымыслом и что дух, непротяженная, нематериальная субстанция, означает просто отсутствие идей. Наконец, они должны были бы понять, что тот невыразимый интеллект, которому приписывают управление миром, но ни существования, ни качеств которого не могут засвидетельствовать наши чувства, является вымышленным существом.
Точно так же моралисты должны были бы понять, что все именуемое ими моральным чувством, моральным инстинктом, врожденными идеями добродетели, предшествующими всякому опыту и вытекающим из него для нас хорошим или дурным следствиям, представляет собой химерические понятия, которые, как и многие другие, основаны лишь на утверждениях теологии. На этой мнимой теологической основе очень многие философы пытались построить нравственность, которая, как мы докажем в главе XV, может быть основана лишь на интересе, потребностях, счастье человека, известных нам из доступного в силу законов природы опыта. Мораль есть наука о фактах. Желать основать ее на гипотезах, реальность которых не могут засвидетельствовать наши чувства, гипотезах, о которых люди будут без конца спорить, никогда не будучи в состоянии договориться,- значит лишить ее всякой опоры. Говорить, что нравственные идеалы врождены или представляют собой результат инстинкта,- все равно, что утверждать, будто человек способен читать, не зная букв алфавита. Прежде чем вывести суждение, надо ощущать; прежде чем научиться отличать добро от зла, надо сравнивать.
Чтобы разувериться в учении о врожденных идеях, или модификациях, запечатленных в нашей душе к моменту ее рождения, достаточно добраться до их источника: мы увидим тогда, что привычные идеи, с которыми мы как бы сроднились, явились к нам через посредство некоторых из наших чувств, запечатлелись - иногда с очень большим трудом - в нашем мозгу и никогда не были неизменными, а всегда изменялись. Мы увидим, что эти якобы присущие нашей душе идеи есть следствие воспитания, примера и в особенности привычки, которая путем повторных движений заставляет наш мозг свыкаться с известной системой понятий и приводить в определенную связь свои отчетливые или неясные идеи. Короче говоря, мы принимаем за врожденные те идеи, происхождение которых забыто нами. Мы не вспоминаем больше ни точных дат, ни последовательности обстоятельств, при которых эти идеи запечатлелись в нашей голове; достигнув известного возраста, мы начинаем думать, что всегда обладали теми же самыми понятиями; наша память, обремененная к тому времени множеством опытов и фактов, не может больше ни вспомнить, ни выделить те особенные обстоятельства, которые формировали наш мозг, сообщая ему его способ бытия и мышления, его теперешние взгляды. Никто из нас не помнит, например, когда слово бог впервые поразило его слух, никто не вспоминает первых представлений, которые он составил о боге, первых вызванных у него этим словом мыслей. Между тем нет сомнения, что с самого начала мы стремились найти в природе какое-то существо, чтобы связать с ним составленные нами или внушенные нам идеи. Впрочем, даже вполне просвещенные люди, привыкнув с детства слышать речи о боге, начинают иногда считать идею бога как бы подсказанной нам природой, между тем как мы, несомненно, обязаны ею внушениям наших родителей или воспитателей, которые были затем изменены нами сообразно нашей организации и особым обстоятельствам нашей жизни. Таким образом, каждый создает себе бога, для которого сам является образцом и которого сам видоизменяет на свой лад. (См. ч. II, гл. IV этого сочинения).
Наши моральные идеи, более реальные, чем идеи теологии, точно так же не являются врожденными. Моральные чувства, или суждения о желаниях и поступках людей, основаны на опыте, который только и может указать нам, какие из этих желаний и поступков полезны или вредны, добродетельны или порочны, честны или бесчестны, достойны уважения или порицания. (Наши моральные понятия и чувства являются плодом большого жизненного опыта, часто весьма продолжительного и сложного, который мы накапливаем с течением времени. Эти понятия более или менее точны в зависимости от особенностей нашей организации и причин, которые ее модифицируют. Мы применяем этот опыт с большей или меньшей легкостью, что зависит от привычки выносить суждения. Быстрота, с которой мы применяем наш опыт или судим о моральных поступках людей, есть то, что получило название морального инстинкта.
То, что естествоиспытатели называют инстинктом, является лишь результатом известной потребности тела, известного притяжения или отталкивания в людях или животных. Новорожденный младенец сосет грудь в первый раз; ему вкладывают в рот сосок груди; в силу естественного соответствия между нервными сосочками, которыми выстлан его рот, и молоком, вытекающим из груди кормилицы через сосок, дитя сжимает эту грудь, чтобы выжать из нее питающую его жидкость; все это дает ребенку известный опыт: вскоре в его мозгу ассоциируются идеи соска, молока и удовольствия, и всякий раз, когда в поле зрения попадает сосок, он инстинктивно хватает его, быстро пользуясь им так, как это соответствует его назначению.
Только что сказанное может помочь нам разобраться в тех быстрых и внезапных чувствах, которые назвали силой уз крови. Чувства любви отцов и матерей к своим детям и детей к своим родителям не являются врожденными; они следствие опыта, размышления, а также привычки чувствительных сердец. У множества людей этих чувств совершенно нет.