Я не шучу! Во всяком случае, что нос у него накладной, я знаю точно. Мне один знакомый гример рассказывал, он работал с Майклсоном на съемках клипа.
- Надо же! А эта тощая дамочка, с толстым слоем грима на черепе?
- Ну, Татьяна, ты самых знаменитых в мире персон не узнаешь. Так нельзя! А фильм "Теловредитель" помнишь? Кто там главную женскую роль играл?
- Уитни Хвостон. Но она ведь красавица, а это просто какой-то ходячий скелет!
- Тише!.. Наркотики, моя дорогая. В больших количествах они способны творить чудеса, но, к сожалению, чудеса не со знаком плюс.
Официанты разносили на подносах французское шампанское. Основная часть мероприятия не могла начаться, пока не прибудет хозяин торжества. Впрочем, те, кто присутствовал на балу не в первый раз, знали: дядя Джулио всегда появляется одним из последних. Он не любит ждать и предпочитает, чтобы это делали другие. Все давно привыкли прощать ему этот маленький каприз. Чем бы губернатор ни тешился, лишь бы позвал в гости еще разок.
А шишки мирового масштаба продолжали входить в освещенный тысячью свечей зал, сыпались как из рога изобилия. Думала ли Таня восьмидесятых, гражданка нерушимого Советского Союза, что когда-нибудь попадет в одну тусовку с теми, кого она видела на экране телевизора. Даже мечтать о таком казалось верхом безумия. Казалось, что все эти телегерои живут где-то на другой планете, в ином, ирреальном мире. А теперь она, Татьяна Ларина-Розен, стоит с ними рядом. И они подходят, протягивают руку, подносят ее ладонь к губам. Как удивительна жизнь! Как непредсказуема!
На балу Колину представлялся случай поговорить с самыми важными людьми.
С самыми архиважными, с теми, кто еще в период Великой американской депрессии начинал крышевать голливудскую киноиндустрию, а теперь, в сотни и еще в сотни раз преумножив вложенный капитал, решали идеологические вопросы общей голливудской политики.
Колина подвели к Уильяму Петти-младшему. Забавно, но младшему было уже шестьдесят пять или шестьдесят восемь...
- В вашем фильме вложены некоторые средства покойного лорда Морвена? - спросил Петти-младший.
- Да, сэр, - почти по-военному ответил Колин, искоса поглядывая, как Татьяна выполняет элемент аргентинского танго, в просторечии именуемый "дорожкой", и грациозно фиксирует обязательные резкие повороты головы.
- Эти средства, вероятно, и пошли на приобретение скандального русского авианосца? - спросил Петти.
- Крейсера, сэр, - поправил Колин.
- Неважно, важно то, что нам бы хотелось сделать что-либо приятное в память о нашем покойном друге лорде Морвене, - сказал Петти, - мы бы хотели посодействовать тому, чтобы кино, отчасти снятое на деньги нашего друга, было бы отмечено общественностью именно в той части, в какой оно было профинансировано...
- Сэр? - Колин вопросительно наклонил голову.
- Видите ли, - продолжал Петти-младший, - дать фильму о русских как о героях - главные призы американского киноискусства было бы неверно с политической точки зрения...
Колин нервно сглотнул. Он понимал, что для него сейчас наступил момент истины. Именно эти калифорнийские нефтяные воротилы, главным среди которых и был Петти-младший, - решали вопросы идеологических и политических перспектив американского киноискусства.
Они рассматривали кинобизнес как дорогую игрушку. Как футбольный клуб, который приносит не только деньги, но и гордость, как гордость от обладания красивым автомобилем или красивой женщиной.
- Целесообразно было бы дать вашему фильму приз за лучшие спецэффекты, имея в виду эти скандальные и дорогие плавучие железки, - сказал Петти уже с трудом. У него начиналась одышка. И прежде, чем стоящий рядом с Петти секретарь объявил бы аудиенцию законченной, Колину хотелось услышать еще что-нибудь утешительное.
Ведь он надеялся на большее.
- Вы же понимаете, господин Фитцсиммонс, в Голливуде крутятся не только деньги лорда Морвена, светлая ему память, так что целесообразно было бы ограничиться двумя призами: уже названным и еще за лучшую женскую роль...
Секретарь дал понять, что время, отпущенное Колину на общение с Петти-младшим, истекло.
Петти дружески похлопал Колина по плечу и на прощание сказал с астматическим придыханием:
- Идите, дорогой Фитцсиммонс, танцуйте, лапайте девчонок за ягодицы, пока и ноги танцуют, да и все остальное функционирует, а мне вот пора домой на укол и в постельку - баиньки, а вы пока молоды - наслаждайтесь жизнью!
Два "Оскара"! Значит, ему дадут два "Оскара"...
Ему...
Колину Фитцсиммонсу.
Жаль, эх как жаль, что не за лучшую режиссуру и не за лучшую мужскую роль...
Но все равно - фильм-то его!
Надо ли сказать Татьяне? Нет, по этике этого делать нельзя.
Петти - тот, конечно, дипломат, он ведь ничего напрямую не сказал, все формулировки звучали, как справедливо было бы... Или целесообразно было бы...
И юридически к его словам, даже попади они в газеты, придраться было бы никак нельзя. Подумаешь, высказал свое мнение!
С этой минуты для Колина уже не было той постановочной интриги, которой так славится церемония присуждения главного приза американской киноакадемии.
Сидя в первых рядах овеянного славой зала, когда разряженные в пух и прах оскароносцы прошлых лет примутся разыгрывать игру в конвертики с фамилиями номинантов, он - Колин Фитцсиммонс - будет сидеть на своем стуле ни капли не переживая.
Он уже будет точно знать.
Потому что слово Петти - это слово калифорнийского закона. Как слово шестизарядного мистера Смит-энд-Вессона в те давние далекие годы освоения Западных земель.
Колин взял с подноса бокал шампанского.
Таня танцевала теперь что-то тягуче медленное.
На сцене, сопровождаемый симфоническим оркестром, пел двойник Элвиса Пресли.
Love me tender
Love me sweet
Love me where I go
All my dreams will be complete
And I love You so
Таня танцевала с Леонидом.
Они, именно они сегодня именинники, подумал Колин. И почему-то вдруг заревновал, глядя на улыбающуюся друг другу пару.
Татьяна Захаржевская-Морвен
Морвен-хаус. Англия. Лондон.
Вермонт. США
Петти-младший пафосно вскинул голову, как в те годы, когда начинающим адвокатом, служа в фирме своего отца, он, бывало, вскидывал голову, желая произвести благоприятное впечатление на судей и коллег-адвокатов. В те далекие теперь времена, только что окончив Гарвард, юный, совсем еще желторотый адвокат Поль Петти тяготился славой и богатством отца. Ему - Петти-младшему по присущей едва вылупившимся выпускникам университета инфантильной эгоцентристской убежденности казалось, что он гений и сам всего добьется в этой жизни. Нужно только, чтобы заметили его гениальность, абстрагируясь от возмутительно юной мордашки...
Поэтому свои речи в суде, исполненные почерпнутого из фильмов с Кларком Гейблом пафоса, он непременно начинал со страстного обращения к аудитории и непременно вскидывал голову, дабы публика заметила его глаза, исполненные ума и решимости выиграть любое порученное ему дело. Голова вскидывалась еще и для того, чтобы молодые женщины не замечали его двойного подбородочка, намечавшегося еще в то время, когда ему было двадцать пять...
А теперь... спустя почти пятьдесят лет привычки юности оставались прежними. И уже не двойной, а пятерной в складках ошейник из кожи и сала дрожал и зыбко колыхался при каждом движении Петти-младшего. А голову все равно вскидывал, начиная свое обычное:
- Господа! Господа, я полагаю, что мы готовы теперь приступить к обсуждению самой щепетильной и самой тонкой части нашей сегодняшней повестки...