* * *
Сознание странно прыгало, будто он то просыпался, то вновь засыпал. Был вечер, дымил костер, и Чумбока кормил его горячим мясом.
Ночью Сизова мучили кошмары, а потом он и вовсе провалился в бездонную облегчающую пустоту.
Утром ему стало лучше и он поднялся.
- Куда иди, капитана? - спросил Чумбока.
Сизов сказал, что ему надо в Никшу. Чумбока ответил, что до Никши далеко и "капитана" не дойдет, что надо сначала пойти в зимовье, до которого "одно солнце" ходу.
Они шли медленно. Временами Сизову становилось совсем плохо, и Красюк вел его под руку, почти нес, а Чумбока снова отсыпал на ладонь своего зелья.
И еще ночь провели они у костра. Лишь на следующий день вышли к небольшой избушке, сложенной из бревен лиственницы. Если бы не крошечные размеры, ее можно было бы назвать не избушкой, а настоящей избой. Дверь, сколоченная из притесанных друг к другу половинок еловых бревен, висела на крепких деревянных штырях. Из таких же половинок был настлан пол. Внутренние стены сверкали белизной, и Сизов сразу понял почему: при постройке тесины были ошкурены и хорошо просушены на солнце. У стены высокие нары, устланные ветками березы, поверх которых лежал толстый слой сухого мха. Посередине железная печка, стол и широкая скамья. Окно маленькое - ладонью закрыть, - но света оно пропускало достаточно.
Все было в этой избушке, как того требовали неписаные законы тайги: на столе - чайник с водой, под потолком - свернутая трубочкой береста, из которой торчали березовая лучина и завернутые в тряпочку спички. Снаружи избушки, у стены - поленница мелко наколотых сухих дров. Все для того, чтобы измученный путник мог, не теряя времени, разжечь огонь, напиться чаю, обсушиться в дождь, обогреться в мороз.
- Чей этот дворец? - удивился Сизов, оглядывая зимовье. Он знал - не нанайский, нанайцы таких добротных не строят.
- Капитана Ивана. Жила тут, била разная людя. Давно нету капитана Ивана, теперь моя тут.
- Что ж он - в людей стрелял? - засмеялся Красюк.
- Аборигены этих мест всех называют "людя" - зверей, птиц, деревья, даже тучи, - пояснил Сизов.
Как ни стремился он в дорогу, но понимал: ни до золота Красюка, ни до Никши сейчас ему не дойти. Прав Чумбока: надо отлежаться, избавиться от навалившейся свирепой простуды...
"Все проходит", - говорил древний мудрец. "Самый отъявленный лежебока рано или поздно поворачивается на другой бок", - так говорил Саша Ивакин, друг и товарищ, с которым они вместе когда-то служили на заставе. И фортуна тоже рано или поздно поворачивается. Потому что постоянство несвойственно этому миру. Вот и они, измаявшиеся в тайге, добравшись до тихой обители этой избушки, - пили настоящий крепкий чай, приправленный ароматными травами, ели вкусное посоленное мясо, валялись на мягком мхе, наслаждаясь жизнью. И как это часто бывает с людьми, благополучно избежавшими ловушек судьбы, жаждали бесед, общения, шуток. Исполненные благодарности своему спасителю - широколицему Чумбоке, они добродушно подшучивали над ним. Так подобранный на улице щенок, обогретый и накормленный, заигрывает со спасшим его человеком, покусывает, повизгивает.
- Скажи, Чумбока, ты тигра видел? - спросил Красюк, отваливаясь от стола.
- Видела, видела, - закивал Чумбока.
- Испугался?
- Пугайся нету. Моя ему мешай нет, он мне мешай нет.
- Почему же не стрелял?
- Тигра - большая людя.
- Людя, людя... У него же шкура дорогая.
- Тигра вся дорогая.
- Как вся? А чего кроме шкуры-то?
- Вся. Зубы болей - бери усы тигра, живота болей - бери живота тигра, кровь пьешь - сильный будешь, зубы - дыши лучше, кости тигра - тоже лечи, все лечи.
- Скажи, а ты не шаман? Больно хорошо все знаешь.
- Глаза есть - гляди, сама все знай.
- Я вот тоже в тайге живу, - он чуть не сказал "в колонии", - а ничего про лес не знаю.
- Ветер тайга летай, прилетай, улетай - ничего не знай. Белка тайга ходи, смотри нада, кушай нада - все знай.
Сизов рассмеялся - такой житейской мудростью повеяло от слов Чумбоки. А может, подумалось, он это специально для Красюка сказал, живущего как перекатиполе?
- Ворона - глупый людя? - спросил Чумбока, решив, видимо, что объяснил недостаточно. И пояснил: - Ворона - хитрый людя. Весь тайга носами гляди, зря летай нету, хорошо тайгу знай.
- А шаманов ты боишься?
- Зачем боись? Вся шамана - хитрая людя, росомаха они.
Он помолчал, попыхивая своей трубкой.
- Раньше я сильно боись шамана. Маленько шамана плутай, маленько обмани, моя больше не боись шамана.
- Украл он, что ли, чего? - спросил Красюк.
- Украл, украл, - обрадованно закивал Чумбока. - Много-много солнца назад. Лежало на земле много-много снега. Тот год я привел свою фанза жена Марушка. Моя ходи река, леда дырка делай, рыба лови. Ложись рядом дырка, слушай, что рыба говори. А вода - буль-буль-буль. Моя понимай: вода рыбой говори. А потом рыба прыгай леда и шибко-шибко бегай. Моя пугайся, бросай все, беги фанза, говори жена Марушка: "Рыба глупый сделай, не вода, а леда жить хочет. Что делать будем - ой-ой-ой!" Марушка кричи: "Бегай стойбище, зови Зульку шаманить". Моя бегай шамана. Шамана ходи бубнами леда, говори: "Рыба глупый болей, табу этой рыба, кушай не моги, сам глупый станешь. Камлать надо место, снимать табу". Марушка проси: "Сколько плати камлать?" Шамана отвечай: "Олешка одна, выдра одна, рука соболей".
Чумбока растопырил пальцы правой руки, показывая, помахал ими перед собой. Красюк захохотал:
- Ну и Зулька! Почище нашего Оси с Подола.
- Марушка говори: "Ой-ой-ой! Мы люди бедный, где бери столько?" продолжал Чумбока, и глаза его лукаво поблескивали. - Проси Зульки-шамана: "Когда камлать начни?" - "Ночь, луна ходи туча - камлать начни". Сидим ночь, луна ходи туча. Луна вернись и свети шибко, шибко. Наша гляди на леда: шамана вместо камлать клади наша рыба нарты, собака корми. Моя злись, как медведь берлога. Моя скачи фанза, прыгай сохатым тальник, кричи сердитый медведь. Шаман пугайся, бросай нарты и бубен, бегай леда, кричи: "Шатун! Шатун!" Шаман беги, я сам шамани...
Посмеялись над забавным рассказом, и Красюк спросил:
- Признавайся, Чумбока, врешь ведь все? Шаманов-то давно нет.
- Есть шамана. Ты их не видела.
- Невидимки, что ли?
- Невидимки, - согласился Чумбока. - Твоя видела: бубен нет - шаман нет. Моя видела: бубен нет - шаман есть.
- Чего им теперь-то прятаться? Теперь все позволено: дури людям головы, как хочешь.
- Теперь шамана вернись. А то было много-много солнца назад.
- Все равно сочинил ведь? Не верю, что ты такой глупый был.
- Сочинила мало-мало, - признался Чумбока.
- А как у вас, у нацменов, с бабами?
- Ты говори - жена?
- Ну, с женами. Как у вас?
- Жена - хорошо. Много работай, все делай.
- А ты чего?
- А я дома сиди, думай, как жить дальше.
- Хорошо устроились...
- Хорошо, хорошо...
Ухмыляясь, Чумбока пополз в угол нар, пошебуршился там и затих. И почти сразу тихонько захрапел, удивив таким умением засыпать.
Сизов посмотрел в сумрачное окошечко, накрылся с головой оленьей шкурой, предложенной предусмотрительным Чумбокой, и тоже попытался уснуть. Но сон долго не шел, думалось о золоте, которое надо найти, о Хопре, каким-то образом разузнавшем обо всем и теперь шатающемся где-то рядом. И, конечно, о Саше Ивакине думалось, о том, как бы он обрадовался, узнав о найденном касситерите. И еще он думал о золотом ручье. Был бы жив Саша, взяли бы они лицензию на старательство, и пошло бы у них дело, которое не дало бы пропасть в это сволочное время...
* * *
Проснулся Сизов от непонятных стуков за стеной. По телу растекалась бесконечная слабость. Это обрадовало: слабость - начало выздоровления.