«Завелся!» — радостно подумал Павел во сне и тут же понял, что звук, услышанный им, никакого отношения к трактору иметь не мог.
Это звонил телефонный аппарат.
Оторвав голову от статьи вождя, Павел взял трубку и поднес ее к уху.
— Говорите! — предложил он кому-то неизвестному и невидимому.
— Марию Игнатьевну, пожалуйста! — попросил вежливый мужской голос.
— Кого? — спросонья переспросил Павел.
— Марию Игнатьевну, — терпеливо повторил мужской голос. — Ее служебная фамилия Добрынина.
— А-а… — протянул Павел и положил трубку на раскрытую книгу.
Вышел в коридор. Заглянул в спальню. Женщина еще отдыхала. Постояв минуту в раздумье, Павел негромко постучал по открытой двери.
Кровать скрипнула, и из этого Добрынин сделал вывод, что его услышали.
— Вас к телефонному аппарату! — сказал он и быстро вернулся в кабинет.
Подошел к ближнему книжному шкафу и стал проверять правильность очередности томов Ленина.
В кабинет вошла Мария Игнатьевна в длинном сиреневом халате.
— Здравствуйте! — она ослепительно улыбнулась Павлу и прошла к столу.
Чуть полноватая, Мария Игнатьевна была тем не менее женщиной красивой, и Добрынин это понял сразу. Вся фигура, аккуратно завернутая в сиреневый халат, выдавала в ней бывшую физкультурницу, а в лице, вдобавок к этому, можно было «прочитать» много других положительных качеств, таких, как доброта, решительность, смелость и ум. Насчет последнего качества, читаемого в каждом взгляде карих глаз его служебной жены, Павел было усомнился. Усомнился в том смысле, что не был полностью уверен: стоит ли считать ум положительным качеством у женщины. Но тут же сам этому сомнению и возразил, чему искренне удивился, так как до этого сам себе ни разу не возражал. Удивился и стал думать, откуда такая способность в нем возникла. И в конце концов пришел к выводу, что он простонапросто поумнел вследствие большого количества книг в кабинете или же оттого, что спал он, склонив голову на раскрытый томик Ленина. Такой вывод успокоил его.
— Да, да, это я… — говорила кому-то Мария Игнатьевна.
Павел любовался ее профилем. Может быть, заметив это, а может, и по другой причине, она обернулась и бросила на Добрынина взгляд, который он не понял. Однако, припомнив, как Виктор Степанович попросил его выйти из кабинета на время телефонного разговора, Павел решил, что и этот взгляд должен был означать нечто подобное, и покорно вышел в коридор, прикрыв за собою дверь.
Из коридора не было слышно ни слова из телефонного разговора его служебной жены с кем-то неизвестным. Видно, разговор проходил спокойный и приятный.
И все-таки было что-то неприятное для Павла в факте обретения им служебной жены. Простой логикой он понимал, что раз так организовано сверху, значит и должно так быть, но чувства, крепко связывавшие его с Маняшей и детьми, возмущались, протестовали и проявляли другие признаки несогласия, выражавшиеся в том, что не чувствовал он себя в этот момент самоуверенным, как обычно. Хотя и это можно было списать за счет стояния в коридоре, ведь известно, что даже самое короткое по времени стояние в коридоре может любого человека лишить самоуверенности: от дворника до командарма.
Но дверь в коридор открылась, и увидевшая Павла Мария Игнатьевна развела руками.
— Я думала, что вы по делам вышли. А если вы из-за телефонного звонка, то совершенно зря! У меня от вас секретов быть не может… Это Владимир Анатольевич звонил… Да проходите же!
Павел снова вошел в кабинет.
— Вы кушать хотите? — спросила служебная жена.
— Да, — признался Павел, полагая, что сейчас Мария Игнатьевна проследует на кухню, чтобы приготовить что-нибудь вкусненькое, и таким образом он останется в кабинете один.
Но Мария Игнатьевна подняла телефонную трубку и спокойно произнесла:
— Пожалуйста, два обеда в третью квартиру. — Здесь на первом этаже кухня, — объяснила она, уловив во взгляде Павла признаки недопонимания..Очень хорошо готовят! Ну а я пойду приведу себя в порядок.
Когда она вышла, Павел облегченно вздохнул. Присел за стол с твердым желанием прочитать-таки предложенную статью.
Статья загипнотизировала Добрынина таинственностью мысли. Он уже дошел до последней точки, а ни подняться, ни пошевелиться не мог, И тут очень кстати заглянула Мария Игнатьевна.
— Обед на столе! — сказала она мягко, приятностью своего голоса освобождая Павла от ленинского гипноза.
Стол был накрыт в небольшой столовой, которую Виктор Степанович почему-то не показал Павлу. Собственно, там только и могли разместиться один стол да четыре стула.
Павел сразу сел и придвинул к себе тарелку с борщом. Мария Игнатьевна же начала с салата из свежих овощей, запивая его минеральной водой.
Борщ был вкусным. Может быть, даже вкуснее Маняшиного. И что-то еще в атмосфере этого обеда было родным и близким. И чтобы понять и найти это близкое, Павел на мгновение остановился и перестал жевать. И точно — тиканье часов заполнило тишину, и Павел, найдя взглядом висевшие на стене ходики, уставился на них с любовью и тихой радостью.
Туда же посмотрела и Мария Игнатьевна, доедая салатик. Посмотрела, улыбнулась про себя, перевела взгляд на мужа. Потом принялась за борщ. Ела его культурно, не нарушая атмосферы и не заглушая тиканья ходиков, так обрадовавшего Павла.
Но как ни оберегала она радость Павла, тиканье заглушил дверной звонок.
Выскочив в прихожую, Мария Игнатьевна открыла дверь и увидела Виктора Степановича.
— Павел Александрович готов? — спросил он. — Машина ждет внизу.
— Муж обедает, — чинно ответила Мария Игнатьевна. Виктор Степанович, знавший эту красивую женщину только в меру пересечения их служебных обязанностей, позавидовал Добрынину и посочувствовал себе, имевшему только законную жену, от которой с удовольствием избавился бы по приказу партии. Но партия не приказывала, и жизнь его вследствие этого не менялась в лучшую сторону, а скорее совсем наоборот. Но кого это интересовало?!
В машине Виктор Степанович как старому знакомому пожаловался Добрынину на неприятности, связанные с партийным строительством, обругав при этом совершенно незнакомых Павлу людей. Павел слушал и кивал.
— А зачем вы котомку с собой взяли? — спросил вдруг Виктор Степанович. — Вы же сегодня еще вернетесь в служебную квартиру.
— Да так, — ответил Павел. — На всякий случай.
Виктор Степанович помолчал, потом продолжил ругать своих сотрудников.
Автомобиль выехал на Красную площадь, и тут у Павла сперло дыхание — он увидел Кремль.
Сделав несколько глотательных движений, он повернулся к Виктору Степановичу и, тыча рукой в сторону сердца Родины, спросил сдавленным голосом: Ото Кремль?».
— Да, — ответил тот. — Кремль. А что?
Да, для человека, из окна кабинета которого были видны и колокольня Ивана Великого, и пара рубиновых звезд на башнях, слово «Кремль» имело совсем иное значение, чем для Павла Добрынина из далекой деревни Крошкино. Как-то сами собой захотели выпрямиться ноги, и Виктор Степанович напряженно проследил движение своего спутника вверх, пока голова Павла не уперлась в мягкий потолок автомобиля. Тут-то трепетное напряжение и отпустило Добрынина, и он снова опустился на сидение, не сводя, однако, глаз с дороги, которая вела в — страшно сказать — Кремлевские ворота, а потом и дальше, по святой для каждого советского человека брусчатке.
По этой брусчатке машина ехала медленно, может быть, даже со скоростью обычного пешего человека.