Или он сам треснулся со всей дури затылком об пол.
Щадяще нокаутированный Александр Сергеевич, что называется, «поплыл», улыбнулся придурковато, пошатываясь отошел от нокаутера и, обращаясь к зрителям, вооруженным мобилами, произнес странную фразу заплетающимся языком:
— Норыма-а... нормалек! Он-н м-мне подыхо... подходит. Санцуань... С-сан-н-нкцианир-р... санк-ци-а-ни-ру-ю-юю перенос!
И началось странное. Народец у «шведской стенки» дружненько нацелил на Спартака мобилы. Так, будто Спартак какой-то бытовой электронный прибор, вроде телевизора, а мобильные телефоны как бы пульты дистанционного управления этим прибором.
Поднялся с лавки бородатый очкарик. Стряхнул очки с носа, рывком отодрал от лица бороду вместе с усами и... Вы не поверите! Спартак узнал в этом типе СЕБЯ! Те же черты лица! Свои, родные! И прическа! Почему он раньше не обратил внимания на СВОЮ прическу на другой голове?!. И рост точно такой же, и габариты!.. Все, кроме одежды... Спартак офигел. Прям оцепенел весь от неожиданности...
— Переносите его, чего вы ждете?! — подал реплику Александр Сергеевич окрепшим голосом. — Забыли, на что нажимать? Жмите на «зэ», идиоты! Жмите, пока он дурной, ну?!
И все человеки с телефонами разом нажали. Надо думать, на телефонные кнопки, соответствующие русской букве "з".
Спартака затошнило, зазнобило, заколотило, заколебало, заколбасило... Вы не поверите! Он начал, типа, таять. Как та, блин, Снегурочка! Он услыхал, как на пол упали со стаявших плеч и чресел его спортивные одежды, перестал ощущать нестиранность носков пальцами ног и, ядрить твою мать, испарился окончательно...
Глава 2, в которой героя встречает Броненосец Потемкин
Спартак материализовался быстрее, чем таял. Практически одномоментно к нему вернулись способности ощущать, видеть, слышать и обонять. Он осознал себя в мягком полукресле, за столиком, покрытым белоснежной, до боли в глазах, скатертью. На белом и накрахмаленном переливался гранями чистейший хрусталь. В плоском хрустале чернела и краснела икра, из пузатого специфически благоухала водка, которую с нетерпением ожидали весьма емкие стопки. Ближе к Спартаку хрустальную посуду потеснила фарфоровая в обрамлении серебра столовых приборов. А напротив сидел здоровенный амбал в угольно-черном, безупречного кроя костюме. Амбал кривил рот в улыбке, полной радушия, и хитро, с этаким ленинским прищуром, поглядывал на Спартака, пока тот осматривал себя и осматривался по сторонам.
Наш герой оказался одетым в добротное, сшитое по фигуре, и обутым в удобное. Мельком взглянув вправо, откуда тянуло приятной свежестью, он увидел распахнутое окно. За окном, радуя глаз, зеленел хвойный лес. Почти дремучий. В центре заоконной композиции расположилось поваленное дерево, на его могучем стволе потешно резвились бурые медвежата. Озабоченно приглядывала за плюшевой малышней крупная медведица на первом плане.
«Мишки в сосновом лесу, ожившая картина Шишкина», — услужливо и бесстрастно подсказал мозг. Спартак сморгнул, картина никуда не исчезла, продолжая жить, сохраняя композицию. Спартак отвернулся от рамы-окна, посмотрел налево и увидел низкий подиум так называемой эстрады.
Дожидаясь музыкантов, на авансцене одиноко торчали штативы с микрофонами. Шнуры от гитар и электрооргана тянулись к усилителям. По бокам высилась акустика. В центре, чуть в глубине, стояла барабанная установка. На основном, самом большом барабане красовалась англоязычная надпись: «The Beatles».
За спиной отчетливо послышалось тихое женское хихиканье. Спартак оглянулся — там стояли еще столики, все пустые, кроме одного. За самым дальним столом не спеша пили шампанское две знакомые Спартаку дамы.
Не в том смысле, что его когда-то, кто-то с этими дамами познакомил, а в том, что Спартак их узнал. Которая покрупнее — Маша Распутина, поп-певица, которая с родинкой — Мерилин Монро, секс-символ всех времен и народов.
Мерилин эротично подмигнула нашему герою. Он смутился и отвернулся. И встретился глазами с амбалом напротив, который, в свою очередь, тоже ему подмигнул:
— Машку мне, а Мурлин Мурло твоя, не возражаешь? — Амбал взялся за графинчик из горного хрусталя, набулькал себе стопочку, налил Спартаку. — Ну, че? За встречу? Пей спокойно, не боись, бабы от нас никуда не денутся.
Спартак поднял стопку непослушной рукой, покладисто чокнулся с собутыльником... то есть — с сографинником, и выпил залпом.
Сказать, что водка была хороша, — значило бы ничего не сказать. Она была восхитительна! Спартак по жизни спиртное не жаловал и не особенно в нем разбирался, однако и он оценил полнейшее отсутствие и намека на сивушные масла. И сразу понял, отчего на столе нету чего-либо «для запива». Запивать чем-либо данную амброзию — грех и позор для русскоговорящего мужчины.
— Еще по одной? — спросил ради проформы, амбал, разливая.
Выпили. По напряженному телу Спартака растеклось благостное тепло.
— Бог троицу любит, — амбал лихо наполнил стопарики. Пузатость графина обманчиво скрадывала его щедрый объем, уровень жидкости в хрустале если и понизился, то самую малость. — Чтобы елось и пилось, и хотелось, и моглось! За тебя, Спартакушка.
Выпили. Потеплевшее тело Спартака чуть расслабилось.
— От теперь и закусить можно! Кушай, брателла. Не стесняйся, все свои, — амбал зачерпнул пальцем горстку красной икры, отправил рубиновые зернышки в рот, почавкал, вытер пальцы о скатерть. — Че не жрешь? Рыбьих яиц не любишь? — Амбал хлопнул в ладоши. — Человек! Меню моему братану!
Озабоченно заскрипел паркет, Спартак повернул голову на звук — к их столику спешил «человек» в ливрее, нес пухлый фолиант с тисненной золотом надписью на корешке: «Меню». Этого человека, как и пьющих шампанское женщин, Спартак тоже сразу узнал. Столик обслуживал Путин, Владимир Владимирович.
— Вовчик, отдай «Меню» братану и сбегай, свистни лабухов. Передай, пусть мою любимую сбацают. Иди, родной. Свободен пока.
Владимир Владимирович сдержанно и с достоинством согнул спину в легком полупоклоне, вручил Спартаку увесистый том «Меню» и деловито ретировался.
— Листай книжку, братан, выбирай, че похавать. Я-то сытый, а те самое оно червячка заморить с дальней дороги... Че ты на меня-то гляделки вылупил? Ты в меню погляди! Тама устрицы-шмустрицы, лобстеры-жлобстеры, суши-уши, все, чего душе угодно. Усе есть, чего можно зъесть, хы-ы! Выберешь, кликнем Вовчика, он мигом обслужит.
Спартак вздрогнул — музыка грянула неожиданно. Повернул голову — на эстраде стояли битлы. Только Ринго сидел за барабанами. Джон приблизил губы к микрофону и запел очень чувственно, чисто по-русски:
— Цыганка с картами, дорога дальняя. Дорога дальняя, казенный дом...
Спартак отложил на угол столешницы так и не раскрытую энциклопедию пищи, вздохнул медленно, резко выдохнул. Взъерошил волосы. Тряхнул головой. Смял лицо ладонью.
— ...Та-а-ганка, я твой бессменный арестант, пропали юность и талант... — тянули битлы хором. Вторя им, мелодично взревела медведица за окошком.
Лицо под ладонью мялось, как всегда. Обычно мялось. Пальцы отчетливо ощущали легкую небритость щеки, влагу зрачка, волосатость бровей.
— Брателла, ты че? Че тя так ломает, а? Глянь — сплошь ништяки кругом! Кончай колбаситься и кайфуй на здоровье...
— Довольно! — Ладонь, перестав мять лицо, шлепнула по столу. Подпрыгнули фарфоровая тарелка и серебряные приборы. Холодные глаза Спартака сфокусировались на мясистой переносице амбала напротив. — Объясни, кто ты такой, где я и... И какого хрена, япона мать?!.