— Посмотрел на днях твой двухчасовой, — отозвался я о его последней работе.
— Ты, кажется, нигде не бываешь?
Я же, не обращая внимания, потягивал пиво и говорил о его фильме. Хвалил, но на его лице радости не видел. Он сделал один глоток и поставил стакан.
— Ты не с соболезнованиями ко мне пришел? — прямо спросил я.
— Да нет, — ответил он и впервые слегка улыбнулся.
— А то я было подумал, что нынче по правилам этикета разведенного мужчину принято навещать с такой миной.
— Дело не в этом.
— А в чем тогда?
— Ну, в общем... — Продюсер потупил взгляд.
— Что-нибудь стряслось?
Действительно, внезапный визит продюсера — всегда не к добру. Или в эфирное окно сериала вставили викторину, или сериал вообще решили свернуть из-за низкого рейтинга, или главного героя повязали на марихуане, или актриса выскочила замуж и не может теперь целоваться с другими мужчинами, из-за чего придется обходиться без интимных сцен.
Однако теперь я не мог понять, с чего у Мамии такой мрачный вид. Общих проектов у нас вроде не было. Тут он заговорил сам:
— Не скучаешь по сыну?
Меня как холодной водой окатили. Какая связь между Мамией и моим сыном? Однако я взял себя в руки.
— Он-то тут при чем?
— Я виделся с твоей супругой.
Допустим, они где-то случайно встретились. Если она ему наболтала о разводе, я этого так не оставлю. Ему, человеку, отношения с которым я так ценил.
— Она тебя о чем-нибудь просила?
— Нет. Просто... что, если... тебе завести за правило раз в месяц видеться с сыном?.. Я тут подумал... В общем, никто меня ни о чем не просил. Только мне кажется, для тебя это важно.
Странно, что Мамия, проговаривая свою тираду на полном серьезе, покраснел.
— Будь он школьником, имело бы смысл. Но ему уже девятнадцать. Захочет — придет.
— А тебе самому разве не хочется?
— Хотеть хочется, но, боюсь, ему такое правило будет в тягость. Вспомни себя в этом возрасте. Как бы ты терпел регулярные обеды наедине с отцом?
Мамия, как бы соглашаясь, кивнул.
— Хотя я рад, что ты об этом заговорил. Удивил ты меня, но я рад. Не думал услышать от тебя такого. Я-то считал, что ты подобных тем избегаешь. — Я подлил пива в стакан Мамии. — Выходит, я тоже люблю поговорить за жизнь. Только я не хотел, чтобы обо мне так беспокоились. Но ты вот сказал, и я, если честно, рад. Жаль, что ты не по делу.
— И по делу тоже, — сказал Мамия.
— По серьезному? — смекнул я моментально. — Конечно, разве бы ты пришел только из-за моего сына. Что у тебя там, выкладывай?
— Я не в том смысле.
— А в каком?
— Мы больше не сможем работать вместе.
— Ты что — уходишь из конторы?
— Нет.
— Мамия потупил взгляд и не шевелился.
— Тогда в чем же дело? — ухмыльнулся я. — Или это разведенных авторов выгоняют с работы? — Он не ответил. — Ну, чего молчишь?
Я по-прежнему ничего не понимал. Мамия, собираясь что-то сказать, приоткрыл рот, но тут же крепко сомкнул губы. Челюсть его дернулась, словно сдерживая прорывающийся голос. Затем как бы намекая: слушай внимательно, повторять не буду, — он медленно заговорил:
— Я хочу сблизиться с Аяко.
Так звали мою жену. Расслышал я все отчетливо, но реальности в его словах не ощутил. Что за чепуха?
— Ты — с ней? — переспросил я.
— Узнал о вашем разводе и ничего не могу с собой поделать — хочу быть с ней.
Странно слышать о чувствах к женщине, с которой я мечтал развестись. С одной стороны, конечно, жаль, что все так вышло. С другой — что я мог сказать мужчине, ступившему на скользкую дорожку?
— Вот как?
А больше ничего и не скажешь...
— Да, — лаконично ответил Мамия.
За все время наших бесед о разводе жена хоть бы раз намекнула... Мамия, словно прочитав мои мысли, поднял на меня взгляд.
— Аяко об этом не знает.
Как же он выговаривает ее имя — без запинки...
Согласен, она мне больше не жена, но он-то мог бы как-нибудь переиначить подлежащее. И что он там говорит? Она ничего не знает?
— Ну, это правильно, — сказал я.
Не подай я на развод сам, они бы вместе обобрали меня через суд, и никакие оправдания бы не помогли. А тут на тебе — и месяца не прошло... Неужто она в самом деле ничего не знала?
— Конечно, ты можешь сказать, что раз уж вы в разводе, то тебе до этого никакого дела нет, — продолжал между тем Мамия. — Хотя я подумал, что дело именно в этом.
Иными словами, втолковывает мне, что руки у него развязаны, — я ведь уже не муж. И раз он пришел извиниться, я должен это оценить.
— Стало быть, — начал я, — ты ей даже еще не намекал?
— Нет. — Краткий ответ, уклончивый.
— Кто знает, вдруг она не согласится?
— Возможно.
— В таком случае твои оправдания окажутся вполне достойным поступком.
— Она мне очень дорога.
Пустые слова. В мире телевизионщиков такие — что разменная монета. Ладно в работе на кого-то еще могут подействовать, но в личных отношениях... Обидно слышать такое от Мамии. Он хочет сказать, что выбирает ее, а работу с «важным человеком» бросает. Делает вид, что его терзают муки, хотя никаких мук у него нет и в помине. Похоже, он даже не сожалеет о нашем с женой разрыве. Для него это — игра. Придя сюда и говоря мне об этом, он развлекается. Хотя нет, он даже не отдает себе отчет в том, что это — игра. Не кто-нибудь, а именно он пришел сообщить, что поставил на весы мою бывшую жену и мою работу — и выбрал женщину.
Я вдруг расстроился и чуть не разрыдался. Задрал голову и уставился в угол потолка, словно бы у меня там висела паутина.
— Скорее всего, я получу отказ, — словно фразу за кадром, произнес Мамия.
— С чего ты взял?
Дураку понятно, что он уже с нею разговаривал. Сам же сказал, что они виделись. Мол, как отношения с сыном, то да сё? Выходит, она меня ободрала, как могла, утаивая связь с мужчиной.
Ладно, канючить — последнее дело. Злись не злись, в душе останется осадок. Я же не мог сказать, что разгадал их грязную затею.
— Спасибо тебе за все, — сказал Мамия.
— Тебе тоже.
Еле сдерживаясь, я нес какую-то чушь.
— Извини. — Мамия склонил голову и продолжил, словно сейчас заплачет: — Я не могу больше здесь оставаться.
Ну мыльная опера да и только. Как мы старались снимать поменьше таких...
Однако Мамия существовал по ту сторону телеэкрана. Он встал, извинился еще раз и низко поклонился.
— Желаю тебе успехов.
Я тоже ляпнул какую-то нелепость. Ведь и я живу на его стороне, в том же мире сериалов.
— Если можешь, прости.
Мамия опрометью устремился к двери.
Все по законам жанра. Вот он обувается. Сейчас закончит, выпрямится и начнет ломать комедию, силясь что-нибудь сказать на прощание. Но его переполнили чувства и он, не в силах выдавить из себя ни слова, лишь извинился и, будто вырываясь из плена собственных эмоций, распахнул дверь. Стиль того мира, который мы с ним пытались сломать.
Мамия проделал все по его канонам прямо у меня на глазах. Я стоял и смотрел.
Дверь захлопнулась.
Поэтому в ту ночь, а именно — в двадцать четыре минуты одиннадцатого — я не испытывал желания ни с кем видеться.
Когда в дверь позвонили, комната была в том же состоянии, что и накануне: я не стал ни бить стакан, из которого пил Мамия, ни готовить еду и, разумеется, ужинать, а, завалившись на постель в шеститатамной [2] комнатке — единственной помимо гостиной-кабинета, — слушал радио.
Раздался звонок в дверь. Я посмотрел на часы — десять двадцать четыре. Интересно, кто бы это мог быть? Вряд ли кто-нибудь с моей студии. Всякого рода торговцы внутрь здания не проникнут — парадная дверь на замке. Иногда они пытаются заскочить вслед за жильцами, но, как правило, дальше внутренней двери с домофоном не попадают. Так что едва ли кто-то из них.