Сначала думаешь: какая дрянь, — но стоит несколько раз попробовать, и сразу познаешь всю прелесть. И вместе с тем кажется, что понимаешь Европу.
— Вам нравится все испытывать на себе?
— Точно. Кому-то же нужно, правда?
— Ну и как — получается?
— Получается, если потратить время.
«Вот бы и на меня потратить — сразу познаете всю прелесть», — едва не пошутил я, но сдержался. Не хотелось заходить далеко.
Однако женщина была красива. Сначала в глаза бросались широкий лоб и пухлые губы, но за беседой я ощутил силу ее взгляда. И время от времени ловил себя на том, что не отрываюсь от ее глаз. Глаза эти заставляли позабыть обо всех недостатках.
— У вас есть ученики?
— Если бы.
— Интересно, есть ли что-нибудь общее между людьми с экрана и простыми телезрителями? Когда говорят, что у всех этих паяцев или как их там есть куча учеников, что они серьезны и строги, начинается казаться, что из меня делают дуру.
— У меня нет. Думаю, нужно объяснить...
— Нет, не нужно.
— Я даже не знаю, вы одна или нет?
— Смотрите, какой сильный ожог, — тут же промолвила она и приложила к груди руку. — Вот здесь больнее всего. Залепила пластырем, но шрам остался и сойдет нескоро. — Она залпом допила бокал. — Не то чтобы дружба соседей, но на прошлой квартире один человек заметил, что я — одна, и постепенно стало душно...
Я подыскивал слова.
— Впервые... захотелось похвалить... этот дом.
— Налейте коньяку.
— Сейчас поменяю бокалы. — Я налил. — Я всех разогнал вот, встретился с вами. Вы сейчас так хорошо говорите. С того самого момента, как сюда зашли. Мужчины, которым до пятидесяти рукой подать, вряд ли способны провести вечер с такой красивой молодой женщиной.
— И, кроме того, поняли, что женщина — ущербная. А раз так — бояться нечего.
— Этого я не говорил. Я не в смысле секса.
— Почему бы и не в смысле? В темноте все получится. Сзади у меня ожогов нет. Пристраивайтесь, так должно получиться.
Некоторое время она не шевелилась. Я тоже. Затем осторожно, чтобы не нашуметь, она поставила бокал на стол.
Я опять подыскивал слова.
— Я всегда так, — тихо сказала женщина, — все порчу сама. Кстати, можно водички?
Она попыталась встать.
— Я сам...
И я сходил на кухню за водой. А когда вернулся, она поменяла позу и опустила руки на колени.
— Вот, пожалуйста. Или положить льда?
— Нет, спасибо.
Она отпила глоток.
— Извините, я пойду.
— Останьтесь, выпьем еще.
— Если я так напьюсь — хуже некуда.
— Да ладно. К тому же... причем здесь «порчу сама», «хуже некуда». Если хочется — все будет красивым.
По правде говоря, я не ощущал в ее словах ни капли развратности. Попытался сказать, но сдержался — слова не сорвались с губ. А вместо этого:
— Ты очаровательная.
— Тогда поцелуй, — ответила она и потупила взгляд.
— Конечно, — спешно сказал я, боясь паузы. При этом поцелуй мой был похож на порыв неопытного юнца. Опыта явно не хватало. — Ты — прелестная.
— Потому что не смотришь.
Она откинулась, будто падая. Присев сбоку, я обнял ее плечо.
— Прелестная.
— Перестань...
В самом деле, чрезмерное восхваление красоты можно воспринимать и как укор за уродство. Но других слов я не находил.
Что я мелю? В такие минуты женщинам не нужны слова. Ведь так? Они прекрасно чувствуют, что вложено в поцелуй.
Додумав до этих пор, я ее поцеловал. Долгий поцелуй — словно переход к сексу.
Я едва не коснулся ее груди, но она отшатнулась и повернулась спиной.
— Ожог... не ты же виноват.
Ситуация комичная. Я впервые сталкивался с таким при сексе.
— Я в душ, — кратко сказал женщина. — А перед прикрою полотенцем.
И она скрылась в душевой.
Я в норме. Каким бы ни был келоид, я не думал, что при его виде испытаю отвращение. Наоборот, женщину мне жаль.
Пусть и увижу. Кончить сзади, не глядя на след ожога, — не по мне.
За дверью журчал душ.
Может, зайти? А вдруг испугаю? Нет, резкости нужно избегать. Сначала посмотреть на шрам, сказать, что ничего страшного в нем нет.
Но тут она вышла из душевой и, прикрывая наготу голубым полотенцем, строго сказала:
— Полотенце снять совсем нетрудно. Только обещай, что ты этого не сделаешь. Дай слово!
— Думаю, нет ничего страшного, если даже я увижу шрам, каким бы он ни был. Мое отношение к тебе при этом не изменится.
— Не хочу, — не шевелясь, ответила она — тоном, исключавшим даже шаг, пока я не дам ей обещания.
— Ну... раз так... — кивнул я.
— Честно?
— Честно.
Но и теперь она не шелохнулась.
— Конечно, это весьма иносказательно, но... есть же такое в мифах: мужчина видит то, что не должен. И между ними происходит непоправимое.
— Я слыхал о таком. Причем совсем не из мифов.
— Например?
— Молодая женщина считает себя гадкой. Хотя вполне симпатична... глазами взрослого человека. Подумывает даже покончить с собой из-за толстоватых бедер. Не хочет жить из-за несходящих прыщей.
Женщина стояла, опустив голову. Злится? Или не верит мне и жалеет, что приняла душ.
Затем она подняла на меня слегка усталые глаза.
— Не буди лиха.
— Извини, лишнего сказал.
— Обещай, что ни за что не посмотришь.
И она медленно подалась — белым плечом вперед. В движении угадывалось легкое опьянение.
Женщина остановилась передо мной. На широком лбу блестели капельки воды. Я попытался обнять ее, но она проворно показала мне спину. На левом плече открылась маленькая родинка.
— Красивая.
Я коснулся этой родинки, а она:
— И на боку, а еще на попке.
И, будто расслабляясь, женщина взъерошила волосы и едва заметно улыбнулась.
— Правда-правда. На боку тоже красивая.
Неброская, потерявшая свою черноту родинка. Я встал на колени.
— И на попке.
Я коснулся соблазнительной попки. И начал, коснувшись языком третьей родинки.
Глава 6
Потратив на сценарную разработку два дня, на третий ближе к вечеру я поехал в Асакуса.
После ночи с Кей желание оказаться там поутихло. Как и наоборот — после Асакуса исчезли мои опасения, касавшиеся ее.
Разумеется, забыть о тех людях я не мог. «Приезжай еще...» «Нет, правда приезжай...» Нежность этих двух голосов запала мне в душу сама собой. Мне теперь уже не требовалось утешение, как тогда, — просто хотелось удостовериться в реальности моего странного опыта. И в знойный полдень я вышел из дому, чтобы столкнуться с действительностью при свете дня. Вдобавок ко всему, я побаивался встречи с ними ночью.
Как бы там ни было, они сильно походили на отца и мать, тридцать шесть лет живших в моей памяти. Даже не так — одной памяти двенадцатилетнего подростка недостаточно для того, чтобы до мелочей осознавать, похожи они или нет. Несмотря ни на что, иллюзию отца и матери во мне создал тот душевный покой, что поселился во мне при нашей встрече.
Помню, как-то раз в детстве я вернулся с форсированного марш-броска, скинул с плеч ранец, перешитый материнскими руками из военного вещмешка, разделся и, позабыв о всякой скромности, растянулся на татами. Да так и задремал, наблюдая за матерью, хлопотавшей на кухне. Давешней ночью меня переполняло похожее чувство.
Не помню, чтобы с тех пор со мной происходило нечто подобное. Разве только с бывшей женой, когда спадало напряжение. Но то родительским крылышком не назовешь.
Может, это моя боязнь требовать от жены чего-то подобного отбивала у нее всякое желание меня опекать. Среди моих предрассудков имелось убеждение, что материнство должно применяться к детям; а если мужу потребны материнские инстинкты жены, отношения между ними извращаются. «Конченый мужик. Как такого бросишь...» «Играешь на женских чувствах...» Сколько раз я слышал нечто подобное, но подхода к собственной жене так и не нашел.