На приглашении стояло время – с пяти до восьми, а сейчас было самое начало восьмого. Григорий решил пойти на проклятую вечеринку в последнюю минуту, оставив за собой еще и право передумать по пути. Но когда заносчивый швейцар со славянским носом взглянул на него, будто на какого-нибудь колхозника или бомжа, Григорий сказал себе, что непременно проникнет на эту попойку («вечеринку с коктейлями»), поскольку там ему самое место.
Или он не царедворец, таящийся под сенью телевизионного трона? Или не он вкладывает в уста Петра Пекаря добрую половину произносимых им с экрана слов? Или не он почти знаменитость, а вернее сказать, чревовещатель знаменитости? «Поди прочь, человече, – подумал Григорий. – В моих жилах течет кровь Романовых». (Хотя это вряд ли было так.)
Если вы держитесь уверенно, дело в шляпе. Швейцар заметил льдинки в глубоко посаженных глазах Григория, увидел, как тверды его осунувшиеся скулы, как расправлены тщедушные плечи, и признал в нищем принца. Он торжественно (хотя и не очень) простер длань и молвил, возвращая приглашение:
– Прямо через вестибюль, вторая дверь направо.
– Благодарю вас, – сказал Григорий и с веселым изумлением заметил, как швейцар соединил каблуки (ладно, пусть беззвучно, но все-таки). Миновав его, Григорий вошел в вестибюль, убранный плюшем и мрамором.
Шум выкатывал из международного зала клубами, будто чад из кухни деревенского постоялого двора. Болтают на вечеринках во всем мире одинаково – весело и ни к кому не обращаясь; эта болтовня создает некую особую окружающую среду, как бы деля белый свет на гуляк и никому не нужных чужаков. При мысли о том, что на сей раз он попал в число избранных, Григорий почувствовал радость и нырнул в это шумное облако. Оно не отторгло, а радушно поглотило его. Едва ли он сознавал, что какой-то человек у дверей забрал у него приглашение и провел вновь прибывшего под широкой аркой в просторную комнату с высоким потолком, убранную с таким расчетом, чтобы как можно ярче напомнить людям о царской роскоши и царском могуществе. Везде – золото и белая эмаль, вдоль стен – вроде бы неприметные, но величественные кресла, в которых восседали надутые, будто сизари, разодетые люди.
Две люстры по торцам комнаты перемигивались над головами официантов, облаченных в тускло-коричневые одеяния (здесь не было ни одной красной ливреи). Как будто владельцы замка впустили в главный пиршественный зал своих смердов, чтобы те могли отметить какое-то ежегодное торжество, подумал Григорий.
Можно ли извлечь из этого шутку? Конечно, можно, только пойдет ли она в дело? Теперь, когда всем видно, что пролетариат наломал дров, повсюду царит некое ошеломленно двойственное отношение к тому высокородному младенцу, которого выплеснули вместе с водой в 1917 году. Уже несколько месяцев и Григорий, и Петр Пекарь всячески пытались вплести в текучку дня сегодняшнего упоминания о царствах, царях и царственных фамилиях, но все шутки на эту тему выходили слишком плоскими и бледными.
Беда была в том, что они не могли выразить однозначного отношения к предмету. Разумеется, никому не хотелось вновь попасть под власть класса, искренне полагавшего, что между крестьянами и их скотом нет никакой разницы, но все же… Все же что-то не получалось со стилем. Со стилем, а не с сутью.
«Цари для нас и поныне – что ком в глотке. Ни проглотить, ни выплюнуть».
Это не смешно. Это всего-навсего правда.
Озираясь в поисках бара (ему разрешалось выпивать, но в меру – пока в меру; безудержные возлияния еще впереди), Григорий скользнул взглядом по миловидной девушке в центре забитой народом комнаты. Она оживленно беседовала с высоким, коренастым, тупорылым мужиком, который мог быть только легавым и никем иным. Возможно, даже из КГБ. Девушка была рослая, стройная, почти блондинка, с ясными глазами и очаровательным носиком; она прямо пыжилась от самоуверенности.
Наряд девушки производил впечатление сшитого на заказ и сидел, как влитой. «Американка», – подумал Григорий и стал продвигаться поближе к водке.
Русского, с которым беседовала Сьюзан Кэрриган, очень развеселила мысль о том, что девушка попала в Москву, одержав победу в объявленном журналом конкурсе. Звали этого русского Михаилом, и он преподавал экономику в МГУ. Высокий, худощавый, лощеный мужчина с приятно резкими чертами и мурлыкающим баритоном, которым он сейчас произносил безупречные английские фразы с легким оксфордским акцентом.
– Определение ценностей капиталистического общества, – вещал он, – наверное, никогда не будет понято моим поколением. Допустим, какая-то фирма гонит из картофеля водку. Чтобы продать эту водку, фирма наобум выбирает гражданина (случилось так, что в данном случае вас, гражданочка) и бесплатно отправляет в путешествие в Москву. Вы сами, при всем желании и даже крепчайшей в мире печени, никогда не сможете выпить столько водки, сколько нужно, чтобы покрыть расходы винодела по устройству этого предприятия. По сути дела, – он рассмеялся и указал на бокал в руке девушки, – вы и вовсе водку не пьете, а пьете белое вино.
– Да, – согласилась девушка, – я знаю, это может показаться глупым, но…
– Ничуть, ничуть. – Михаил подтрунивал над ней так прямодушно и дружелюбно, что девушка не могла обижаться на него. – Разделить общество любительницы белого вина весьма приятно, – заверил он ее. – А кроме того, в этой комнате нет ни одного человека, который продержится на ногах дольше вас, это несомненно. Однако вернемся к обсуждаемому вопросу. Производитель водки не может надеяться, что вы вернете ему потраченные деньги. Возможно, он считает, что другие граждане узнают о проявленной им по отношению к вам щедрости, воспылают к нему теплыми чувствами и станут покупать его товар в количествах, достаточных и более чем достаточных, для покрытия его расходов? И это – в дополнение к той водке, которую они купили бы и так.
– Понятия не имею, – честно призналась Сьюзан. – Что бы они там себе ни думали, я чудесно провожу время. Россия так прекрасна.
– Вы полагаете? – улыбаясь ее воодушевлению, спросил он.
– Музеи, картины, иконы! – воскликнула девушка. – А как красива река. Надеюсь, компания «Семенов» сторицей окупит свои расходы.
– Уже окупила, – произнес слева от нее голос с американским выговором. Девушка и Михаил повернулись и увидели бородача лет сорока с чем-то, облаченного в мятую спортивную куртку и белую сорочку. На шее – бордовый галстук-бабочка, а над ним – виноватая улыбка человека, без приглашения влезшего в разговор. – Простите меня, – добавил бородач, – я случайно услышал. Зная, что вы… ведь вы – Сьюзан Кэрриган, так?
– Совершенно верно.
– Джек Филдинг, – представился он. – Сотрудник нашего посольства. Мы выправляли кое-какие ваши бумаги. Так вот, я полагаю, что принцип тут следующий. Правда, я не экономист. – Он повернулся к Михаилу. – В отличие от вас, не так ли?
– Да, я занимаюсь экономикой, – ответил Михаил и представился еще раз, назвав какую-то немыслимо длинную фамилию. Мужчины обменялись рукопожатием, и Михаил продолжал: – Вы понимаете, как складывалась ценность подарка, сделанною мисс Кэрриган?
– Думаю, что да, – отвечал Джек Филдинг. – Главное тут – реклама и общественное мнение. Предложив людям столь желанную для многих награду, вы прославите свое имя. Когда покупатели пойдут в местную винную лавку, то скорее всего приобретут там именно ваш товар.