Некогда считали изменение, смену, становление вообще доказательством кажимости, признаком того, что тут должно быть нечто вводящее нас в заблуждение. Нынче, напротив, мы видим ровно настолько, насколько предрассудок разума принуждает нас применять единство, идентичность, постоянство, субстанцию, причину, вещность, бытие, некоторым образом впутывает нас в заблуждение,приневоливаетк заблуждению; как ни уверены мы на основании строгой проверки счета в том, что тут заблуждение. Дело с этим обстоит так же, как с движением солнца: там заблуждение имеет постоянным адвокатом наш глаз, здесь — наш язык. Язык, по его возникновению, относится ко времени рудиментарнейшей формы психологии: мы впадаем в грубый фетишизм, если вводим в наше сознание основные предположения метафизики языка, по-немецки:разума.Оно видит всюду делателя и делание: оно верит в волю как причину вообще; оно верит в “ Я”,вЯ как бытие, вЯ как субстанцию ипроецируетверу в субстанцию- Я на все вещи — оносоздаетвпервые этим понятие “вещь”… Бытие вымысливается,подсовываетсявсюду; из концепции “ Я ” вытекает впервые, как производное, понятие “бытия”… В начале стоит великое роковое заблуждение, что воля есть нечтодействующее —что воля естьспособность…Нынче мы знаем, что она — только слово… Гораздо позже среди в тысячу раз более просвещенного мира в сознание философов неожиданно прониклауверенность,субъективнаядостоверностьв применении категорий разума: они пришли к заключению, что последние не могут вытекать из эмпирии — ведь вся эмпирия находится в противоречии с ними.Откуда же вытекают они? —И в Индии, как и в Греции, сделали одинаковый промах: "“мы должны были уже некогда жить в высшем мире (- вместо того, чтобы сказать —в гораздо более низшем:что было бы истиной!0, мы должны были быть божественными,ибомы имеем разум”!.. В самом деле, ничто до сих пор не имело более наивной силы убеждения, нежели заблуждение о бытии, как оно сформулировано, например, элеатами: ведь за него говорит каждое слово, каждое изрекаемое нами предложение! — Также и противники элеатов подчинялись обольщению их понятием бытия: в числе других и Демокрит, когда он измыслил свойатом…“Разум” в языке — о, что это за старый обманщик! Я боюсь, что мы не освободимся от Бога, потому что еще верим в грамматику…
6
Мне будут благодарны, если я выражу кратко столь существенное, столь новое уразумение в четырех тезисах: этим я облегчаю понимание, этим я вызываю возражение.
Первое положение. Основания, в силу которых “этот” мир получил название кажущегося, доказывают скорее его реальность, —иной вид реальности абсолютно недоказуем.
Второе положение.Признаки, которыми наделили “истинное Бытие” вещей, суть признаки не-бытия, признаки, указывающие наничто:“истинный мир” построили из противоречия действительному миру — вот в самом деле кажущийся мир, поскольку он является лишьморально-оптическимобманом.
Третье положение. Бредить об “ином” мире, чем этот, не имеет никакого смысла, предполагая, что мы не обуреваемы инстинктом оклеветания, унижения, опорочения жизни: в последнем случае мымстимжизни фантасмагорией “иной”, “лучшей” жизни.
Четвертое положение.Делить мир на “истинный” и “кажущийся”. Все равно, в духе ли христианства или в духе Канта (в конце концовковарногохристианина — ), — это лишь внушение decadence — симптомнисходящейжизни… Что художник ценит кажимость выше реальности, это не возражение против данного положения.
Ибо “кажимость” означает здесь реальностьвдвойне, только избранную, усиленную, корректированную… Трагический художниквовсе непессимист, он говорит как разДавсему загадочному и страшному, он проникнут дионисическим духом…
КАК “ИСТИННЫЙ МИР” НАКОНЕЦ СТАЛ БАСНЕЙ
История одного заблуждения
Истинный мир, достижимый для мудреца, для благочестивого, для добродетельного, — он живет в нем,он есть этот мир.
Старейшая форма идеи, относительно умная, простая, убедительная. Перифраза положения: “я, Платон,есмьистина”.
Истинный мир, недостижимый нынче, но обетованный для мудреца, для благочестивого, для добродетельного (“для грешника, который кается”).
(Прогресс идеи: она становится тоньше, запутаннее, непостижимее, —она становится женщиной, она становится христианской…)
Истинный мир, недостижимый, недоказуемый, немогущий быть обетованным, но уже, как мыслимый, утешение, долг, императив.
(Старое солнце, в сущности, но светящее сквозь туман и скепсис: идея, ставшая возвышенной, бледной, северной, кенигсбергской.)
Истинный мир — недостижимый? Во всяком случае недостигнутый. И как недостигнутый, такженеведомый.Следовательно, также не утешающий, не спасающий, не обязывающий: к чему может обязывать нас нечто неведомое?…
(Серое утро. Первое позевывание разума. Петуший крик позитивизма.)
“Истинный мир” — идея, ни к чему больше не нужная, даже более не обызывающая, — ставшая бесполезной, ставшая лишней идея,следовательно,опровергнутая идея — упраздним ее!
(Светлый день; завтрак; возвращение bon sens и веселости; краска стыда Платона; дьявольский шум всех свободных умов.)
Мы упразднили истинный мир — какой же мир остался? Быть может, кажущийся?… Но нет!Вместе с истинным миром мы упразднили также и кажущийся!
(Полдень; мгновение самой короткой тени; конец самого долгого заблуждения; кульминационный пункт человечества; INCIPIT ZARATHUSTRA.)
МОРАЛЬ КАК ПРОТИВОЕСТЕСТВЕННОСТЬ
1
У всех страстей бывает пора, когда они являются только роковыми, когда они с тяжеловесностью глупости влекут свою жертву вниз, — и более поздняя, гораздо более поздняя пора, когда они соединяются брачными узами с духом, когда они “одухотворяются”. Некогда из-за глупости, заключающейся в страсти, объявляли войну самой страсти: давали клятву уничтожить её, — все старые чудовища морали сходятся в том, что “il faut tuer les passions”. Самая знаменитая формула на этот счёт находится в Новом Завете, в той Нагорной проповеди, где, кстати сказать, вещи рассматриваются отнюдь нес высоты. Там, например, говорится в применении к половому чувству: “если око твоё соблазняет тебя, вырви его” — к счастью, ни один христианин не поступает по этому предписанию.Уничтожать страсти и вожделения только для того, чтобы предотвратить их глупость и неприятные последствия этой глупости, кажется нам нынче в свою очередь только острой формой глупости. Мы уже не удивляемся зубным врачам, которыевырывают зубы, чтобы они больше не болели… С другой стороны, нельзя не признать с некоторой справедливостью, что на той почве, из которой выросло христианство, вовсе не может иметь места концепция понятия “ одухотворение страсти”. Ведь, как известно, первая церковь бороласьпротив “интеллигентных” на благо “нищих духом”; как же можно было ожидать от неё интеллигентной войны со страстью? — Церковь побеждает страсть вырезыванием во всех смыслах: её практика, её “лечение” естькастрация . Она никогда не спрашивает: “как одухотворяют, делают прекрасным, обожествляют вожделение?” — она во все времена полагала силу дисциплины в искоренении (чувственности, гордости, властолюбия, алчности, мстительности).