Ксения работала над третьей картиной — нечто в стиле «Русское возрождение»: на холме по колено в траве, стоял странник с посохом в руке, с ликом святого, и смотрел на сожженное поле до горизонта, над которым на фоне креста церквушки всходило солнце. Картина была почти закончена и создавала непередаваемое чувство печали и ожидания.
Ксения, одетая в аккуратный голубой халатик, под которым явно ничего не было, почувствовала вошедшего и обернулась, глядя отрешенно, потусторонне. Волосы ее были собраны короной в огромный пук и открывали длинную загорелую шею, тонкую, чистую, красивую. Взгляд девушки прояснился, она узнала «больного», ради которого по просьбе Такэды везла молоко чуть ли не через весь город.
— Никита? Вот не чаяла видеть. Проходи, не стой у порога.
Как самочувствие?
— Привет, — смущенно сказал Сухов. — Все нормально. Выжил.
Вообще-то, друзья зовут меня короче — Ник. Я вас не отрываю от дел?
Ксения засмеялась, сверкнув ослепительной белизной зубов.
— Конечно, отрываете, но пару минут я вам уделить смогу. Если хотите, встретимся вечером, поговорим не торопясь.
— Идет. Я заеду за вами…
— Часов в семь, не раньше.
— Тогда покажите мне хотя бы, над чем работаете, и я удалюсь.
— Только в обмен.
— В обмен? На что?
— Толя говорил, что вы гениальный танцор, и мне хотелось бы посмотреть на одно из ваших шоу.
— Он у меня еще схлопочет за «гениального», — пробормотал Никита. — Конечно, я достану вам билет на очередное представление, только не рассчитывайте увидеть что-то сногсшибательное: программу и сценарий составляю не и и танцую под чужую музыку.
На лице девушки отразилась гамма чувств: вопрос, удивление, улыбка, понимание, интерес. Как оказалось, Сухов плохо разглядел ее в прошлый раз, и теперь с восторгом неожиданности наверстывал упущенное, жадно отмечая те черты облика, которые слагаются в термин «красота».
Кожа у Ксении была смуглая, то ли от природы, то ли от загара (а может быть, печать татаро-монгольского нашествия?), глаза зеленые, с влажным блеском, поднимаются уголками к вискам, брови черные, тонкие, вразлет, изящный нос и тонко очерченный подбородок. И маленькие розовые уши. Шедевр, как любил говорить о таких женщинах великий их знаток Коренев. У Никиты вдруг гулко забилось сердце: он испугался! Испугался того, что Толя познакомил его с Ксенией слишком поздно, и у нее уже есть муж или, по крайней мере, жених. Такая красота обычно не бывает в свободном полете…
— … — сказала девушка с тихим смехом.
— Что? — очнулся Никита, краснея. — Простите, ради Бога!
— Так и будем стоять? — повторила девушка. — Картины показывать уже не нужно?
— Еще как нужно! Просто вспоминал, где я мог вас видеть?
Вы, случайно, не приносили молоко одному больному?
Ксения с улыбкой пошла вперед, а Никита, как завороженный, остался стоять, глядя, с какой грацией она идет. Казалось, таких длинных и красивых ног он еще не видел. Не говоря об остальном.
И снова страх морозной волной взъерошил кожу на спине: а если она и Такэда — не просто друзья?!.
— Так вы идете? — оглянулась художница, открывая дверь перегородки подвала.
Соседнее помещение оказалось галереей, вернее, складом картин, из которых лишь часть висела на стенах в простых белых или черных рамках, а остальные были составлены пачками, лежали на столах или закреплены в станках. Но и того, что увидел Сухов, было достаточно, чтобы сделать вывод: Ксения не была любителем, она была Мастером, талант которого не требовал доказательств.
Правая стена помещения держала на себе портреты: Никита узнал молодых Лермонтова и Пушкина, Петра Первого, а также современных писателей и артистов.
На левой были закреплены пейзажи, не уступавшие по эмоциональному дыханию и точности рисунка пейзажам классиков этого жанра; особенно приглянулся танцору один из них: прозрачный до дна ручей, опушка леса, сосны, тропинка через ручей. Этот пейзаж напоминал родину отца под Тамбовом.
А на противоположной стене… Никита подошел и потерял дар речи. То, что было изображено на холстах, названия не имело,это можно было лишь обозначить словами: смешенье тьмы и света! буйство форм и красок! магия жизни и смерти! Картины не были абстрактными, хотя на первый взгляд ничего не изображали, но они имели смысл, а главное — создавали определенный эмоциональный фон и впечатление. Одна звала к столу — Никите вдруг захотелось есть и пить. Вторая навевала сон. Третья заставила тоскливо сжаться сердце, четвертая — почувствовать радостный прилив сил. Пятая звала к женщине да так, что в душе зарождалось желание и неистовое волнение!
— Колдовство! — хрипло проговорил Никита, вздрогнув от прикосновения девушки к плечу; ее вопроса он снова не услышал:
— Спасибо, — серьезно ответила та, пряча лукавую усмешку в глазах; она заметила, какое воздействие оказала на гостя последняя картина. — К сожалению, ваше мнение отличается от мнения маститых, от которых зависит судьба молодых художников и их персональных выставок. За шесть лет работы, а я рисую с пятнадцати, мне разрешили сделать всего две выставки: в Рязанском соборе и в Благотворительном фонде, остальные, самодеятельные, в общежитиях и студиях, не в счет.
Сухов покачал головой, с трудом отрываясь от созерцания картин.
— Это действительно колдовство. Как вы это делаете? Я читал, что существуют какие-то методы инфравлияния на подсознание человека, используемые в рекламе на телевидении и в кино. Может быть, вы тоже шифруете в картинах нечто подобное?
— Я не знаю, как это называется, я просто чувствую, что должно быть изображено на холсте ддя создания необходимого эффекта. Мой учитель говорил, что это прорывы космической информации. Годится такое объяснение?
Никита улыбнулся.
— Я бы назвал это проще — прорывами таланта в неизведанное, но если вас это смущает, не буду повторяться. Однако вы меня поразили, Ксения, честное слово! Можно я еще раз приду сюда, полюбуюсь на картины, подумаю?
— Почему бы и нет?
— Тогда до вечера. — Никита направился вслед за художницей, оглядываясь на галерею картин и чувствуя сожаление, что не насмотрелся на них до наполнения души. — Кстати, как вы познакомились с Толей?
— На улице, вечером. — Ксения оглянулась через плечо, и Никита не успел отвести взгляд от ее ног. — У гастронома на Сенной ко мне подошли ребята… м-м, очень веселые, и Толя… уговорил их не шалить.
Никита представил, как уговаривал парней Такэда, фыркнул.
Ксения тоже засмеялась. Заметила его жест, кивнула на руку с отметиной.
— Как ладонь, не беспокоит? Очень интересная форма у ожога, вы не находите?
Сухов глянул на звезду, упорно сползающую к запястью, посерьезнел: показалось, что после вопроса девушки звезда запульсировала, послав серию уколов, добежавших по коже руки до шеи.
— По-моему, это не ожог. Толя говорит что-то странное, но не объясняет, что имеется в виду. Потом поговорим. Итак, в семь?
Художница кивнула, глядя на него исподлобья, испытующе, серьезно, без улыбки. Этот взгляд он и унес с собой, сохранив его в памяти до вечера.
Дома его ждал Такэда.
— Тебя уволили? — удивился Никита, привычно хлопая ладонью по подставленной ладони приятеля.
— Я свободный художник, хожу на работу, когда хочу. Был у «три К»?
— Слушай, не зови ты ее больше так… технически, а?
— Хорошо, не буду. Так ты был?
— Только что от нее, смотрел картины.
— В студии? Или в запаснике?
— Ну, там их было много, десятка три.
Такэда хмыкнул.
— Надо же! Ксения не всем показывает свои работы, несмотря на приветливость и наивность.