Я сидел молча. Передо мной, едва угадываемые через полупрозрачные спинки кресел, сидели женщина с ребенком. Мальчик лет пяти в пушистом голубеньком трико упорно смотрел на меня и мою соседку. Время от времени, старательно просачиваясь между спинками, пытался достать нас рукой. Сбоку пара мужчин в белых бурнусах и с фиолетовой кожей о чем-то яростно спорили между собой. Шум постепенно стихал. Все десять рядов кресел модуля были заполнены. По стенам и потолку забегали разноцветные тени. Я положил руки на подлокотники, затихающая музыка, дуновение цветочного аромата, предстартовое ожидание… Я забыл уже, что это значит – быть просто пассажиром. Мне все казалось чужим и враждебным.
Внезапно, начиная с передних рядов, стали исчезать спинки кресел. Волна дошла до нашего ряда. Соседка исчезла в молочном коконе. Мое кресло одновременно выбросило снизу два полушария, сомкнувшихся у меня над головой. Изнутри стенки были прозрачными. На уровне лица в воздухе вспыхнула надпись: СТАРТ. Тени на потолке и стенах побежали быстрее. Я ничего не почувствовал, но интуитивно понял, что мы уже летим. Я не думал, что все будет таким сложным. Уже несколько часов, как был разбужен, и недели ли полета в анабиозе, ураган ли амнезии, избороздивший мое сознание черными провалами небытия, а может быть, десятилетний прогресс, оставивший меня за порогом современной реальности, – но я все время отставал от происходящего. Я мгновенно научился контролировать себя и уже не пытался подпрыгивать к потолку, когда собирался встать со стула, а вещи уже не казались сделанными из бумаги. Но это было не самое важное.
Я неподвижно сидел и думал. Может быть, не следовало мне лететь в Мечтоград, может, я переоценил свои силы, давая обещание себе и Николаю? Нет, все правильно, и что будет, то и будет.
Внезапно полосы вдоль стен и на потолке растворились. Модуль вошел в атмосферу. Экран па потолке фиолетово расцвечивался медленно тускнеющими звездами. Стены заволакивала густеющая синеватая дымка. Девушка рядом уже освободилась от своего кокона и сидела в кресле. Я привстал. Кокон сверху тихо лопнул и исчез под сиденьем. Стюардессы медленно продвигались между рядов. Кое-где закурили. Дым от сигарет немедленно закручивался в узкую воронку и исчезал в потолке. Двое фиолетовых мужчин из соседнего ряда встали и пошли к корме. Стюардесса остановилась возле меня. Девушка рядом опередила:
– Коре, пожалуйста.
– Что вы будете пить? – мягко спросила меня стюардесса. – Есть коре, меланж, чай.
– Чай, пожалуйста.
– Если хотите поесть, я могу принести.
– Спасибо, я не хочу. Соседка потягивала свой напиток из выросшей трубчатой горловины. Я не заметил, как она это сделала. Жидкость в моем бокале плескалась на определенном уровне и не желала выливаться. Девушка протянула руку и коснулась пальцем моего бокала. В моей руке оказался такой же сосуд с плавно выросшей трубкой. Из всех чувств, бурлящих во мне, я выбрал благодарность.
– Теперь можете пить. Вы, наверное, издалека? К нам по делам или посмотреть столицу? – с легкой иронией спросила она. Наверное, лет восемнадцать-двадцать. Вся она была закутана в сиреневый прозрачный пух, чуть темнее на груди и животе. Камни в ушах зашлись от подмигиваний. Она была красива. Ее красота была совершенна и беспощадна. Спокойная, едва заметная уверенность – тоже. Чем больше я (незаметно для нее) всматривался, тем совершенней она мне казалась. Я не мог так скоро привыкнуть к виду свободных женщин, мне было неловко. Ее доброжелательность (в которой сквозило снисхождение) злила, откровенное внимание – настораживало. Она что-то почувствовала и сменила тему:
– Смотрите! Скоро прибудем.
Как я не заметил! Я видел это раньше по визору и помнил ошеломляющее впечатление от редкого и органичного синтеза красоты и утилитарности. Теперь я мог это видеть воочию.
Сквозь ставший прозрачным пол вошла ночь, в которую погружался наш корабль. Зеркало, отразившее танец радужных созвездий! Пыльца туманностей, светлячки одиноких гигантов, сумасшедшее фанданго протуберанцев – ночная столица соперничала красотой со звездным небом. Но не это, не это! Посреди, в центре искусственного мироздания вздымался одиноким колоссом пылающий массив немыслимого цветка, дрожащий от переливов красок; все цвета радуги, словно мираж, зябко дрожащий… или глаза не могли вобрать все… словно застывший взрыв салюта, лепестки, тяжело опадавшие вниз, тычинки колонн, пронзающие небо (каждая – с воронкой входного отверстия для ракет).
Мы стремительно падали вниз. Космопорт вырастал, хотя казалось, больше уже и невозможно. С такого расстояния что-то похожее на снаряды или пули пронзали его массив под разными углами, словно обстрел велся со всех сторон цветными трассирующими очередями. Наш модуль вдруг стал прозрачным. Даже кресла, переборки – словно несколько сот человек зависли, свободно летя в синхронной связке.
А затем, снизу, стала стремительно, но плавно вырастать воронка причального хобота, в который превратилась при приближении одна из стеклянистых тычинок цветка; рыльце – вначале все соразмерялось дистанцией – разбухло, словно надувное, – гигантская пещера приняла наш модуль.
Мы погрузились в сияющий туман – розовый, желтый, – золотистые разводы, сквозь которые угадывались исполинские прозрачные массы стен. Трудно было даже представить, что нечто подобное можно было сотворить искусственным путем. Впервые с того момента, как я решил прилететь сюда, мое настроение стало окрашиваться (все еще отстраненным) любопытством.
Внезапно сквозь мерцающую желто-золотистую мглу, проникшую и в модуль, ясно проступили голубые буквы. Мне показалось – прямо передо мной, но зашевелились все: КОНТАКТНЫЙ ПРИЧАЛ.
Сиреневая мадонна – моя соседка – уже уходила в цветном потоке пассажиров; я продолжал сидеть. Стюардесса чутко возникла рядом:
– Желаете задержаться? Напитки, или хотите покушать? Вы можете не торопиться.
Она склонилась без малейшего нетерпения или желания отделаться от надоедливого клиента, как обычно бывает в рейсовых маршрутах. Казалось, ей действительно хотелось меня задержать. Я разглядывал сиреневое пятно у выхода, контуры которого очерчивались дымным овалом.
– Нет, спасибо.
Я встал. Последние пассажиры перешли на перрон. Шум голосов стал глуше, но яснее доносился не столь громкий, но чувствовалось сразу – могучий рокот титанического механизма космопорта. Я был растерян. Я не представлял, что жизнь в пределах одной культуры может так отличаться, – и ничего не понимал. Сквозь начавшие медленно мутнеть стены модуля – словно, остывая, корабль терял прозрачность – я видел чего-то спокойно ожидавших пассажиров. Но дальше, дальше…
Зал был огромен. Да зал ли?! Ни потолка, ни стен – медленное, плавное перемещение титанических цветных масс. Но и перемещение было мнимым. Сквозь стеклянистые поверхности – колони? перекрытий? уровней? – мелькали вереницы расплывчатых теней. А ниже, выше, в некотором отдалении, подобно нашему перрону – больше, меньше, – казалось, без всякой системы сновали грузовые платформы, поднимали груз, иногда людей и стремительно уносились прочь. Видимо, то, что издали я принимал за подобие трассирующих снарядов, и было этими платформами, пронзающими необъятную массу помещения по "всем возможным направлениям. И все это сверхъестественным образом сотворенное великолепие существовало как идеально функционирующая деталь гигантского города.