Слабый шорох прервал его мысли. Он подумал, что это крыса, и несколько раз стукнул каблуком об пол, чтобы прогнать отвратительное животное. Но на стук из темноты откликнулся чей-то голос:
— Кто здесь?
Сакр аль-Бар вздрогнул от неожиданности.
— Кто здесь? — повторил тот же голос и с раздражением добавил: — Здесь темно, как в аду. Где я?
Теперь Сакр аль-Бар узнал голос Джаспера Ли и немало удивился тому обстоятельству, что его последний рекрут в ряды мусульман оказался в одной с ним темнице.
— Чёрт возьми! — сказал он. — Вы находитесь на баке «Серебряной Цапли», хоть я и не знаю, как вы сюда попали.
— Кто вы?
— В Берберии меня знали под именем Сакр аль-Бара.
— Сэр Оливер!
— Полагаю, теперь меня будут называть именно так. Возможно, и к лучшему, что меня похоронят в море, иначе этим христианским джентльменам было бы нелегко решить, какую надпись начертать на моём могильном камне. Но вы-то каким образом оказались здесь? Мы договорились с сэром Джоном, что с обеих сторон никто не пострадает, и едва ли он нарушил слово.
— Что до вашего вопроса, то я не знаю, как на него ответить. Я даже не знал, куда меня запрятали, пока вы не растолковали. После того как я всадил клинок в вашего милого братца, меня сшибли с ног, и я потерял сознание. Вот всё, что я могу вам сообщить.
— Что? Вы убили Лайонела?
— Похоже на то, — прозвучал равнодушный ответ. — Во всяком случае, я вогнал в него пару футов стали. Это случилось, как только первые англичане прыгнули на галеас и началась драка. Мастер Лайонел был в первом отряде — вот уж где я не стал бы искать его.
Наступило продолжительное молчание. Наконец сэр Оливер тихо проговорил:
— Несомненно, он получил от вас по заслугам. Вы правы, мастер Ли, головной отряд — последнее место, где его следовало бы искать, разумеется, если он намеренно не бросился искать сталь, чтобы избежать верёвки. Уж лучше так! Да упокоит Господь его душу!
— Вы верите в Бога? — с некоторым волнением спросил старый грешник.
— Я почти уверен, что за это они вас и забрали, — продолжал сэр Оливер, словно не слыша вопроса. — Пребывая в полном неведении о его истинных заслугах и почитая его святым мучеником, они решили отомстить за него — вот и приволокли вас сюда. — Он вздохнул. — Право, мастер Ли, я не сомневаюсь, что, зная за собой немало грехов — чтобы не сказать преступлений, — вы уже давно готовили свою шею к петле и встреча с ней не будет для вас неожиданностью.
Шкипер неловко заёрзал и застонал.
— О Боже, как болит голова, — пожаловался он.
— У них есть верное лекарство от этого недуга, — успокоил его сэр Оливер, — Кроме того, вас вздёрнут в лучшей компании, чем вы заслуживаете, поскольку меня тоже утром повесят. Мы оба, мастер Ли, заслужили такой конец. И всё же мне жаль вас, потому что это не входило в мои планы.
Мастер Ли шумно вздохнул и некоторое время молчал. Затем он повторил свой вопрос:
— Вы верите в Бога, сэр Оливер?
— Нет Бога, кроме Бога, и Магомет пророк его. — По тону сэра Оливера мастер Ли не поручился бы, что тот не издевается над ним.
— Но это языческий символ веры, — с отвращением произнёс испуганный шкипер.
— Вы ошибаетесь. Это вера, по законам которой живут исповедующие её люди. Их поступки не расходятся с убеждениями, чего нельзя сказать о тех христианах, каких мне доводилось встречать.
— Как вы можете говорить так на пороге смерти? — воскликнул возмущённый мастер Ли.
— Ей-богу! Когда же и говорить правду, как не перед смертью? Говорят, это самое подходящее время для откровенности.
— Значит, вы всё же не верите в Бога?
— Напротив, верю.
— Но не в истинного Бога? — настаивал шкипер.
— Не может быть иного Бога, кроме истинного, а как люди называют его — не имеет значения.
— Но если вы верите, значит, боитесь?
— Чего?
— Ада, проклятия, вечного огня! — проревел шкипер, объятый несколько запоздалым страхом.
— Я всего лишь исполнил то, что в безграничном всеведении своём предначертал для меня Всевышний, — ответил сэр Оливер. — Моя жизнь была такой, какой Он её задумал. Так стану ли я бояться проклятия и вечных мук за то, что был таким, каким создал меня Творец?
— Это языческий символ веры, — повторил мастер Ли.
— Он приносит утешение, — ответил сэр Оливер, — и вполне годится для такого грешника, как вы.
Но мастер Ли отверг предложенное ему утешение.
— Ох, — жалобно простонал он, — как бы я хотел верить в Бога!
— Ваше неверие так же не способно уничтожить его, как вера — создать, — заметил сэр Оливер. — Но коль скоро вы впали в такое настроение, может быть, вам стоило бы помолиться?
— А вы не помолитесь со мной? — попросил шкипер, страх которого перед загробной жизнью нисколько не уменьшился.
— Я сделаю нечто лучшее, — немного подумав, ответил сэр Оливер. — Я попрошу сэра Джона Киллигрю сохранить вам жизнь.
— Он вас и слушать не станет. — Голос мастера Ли дрогнул.
— Станет. Тут задета его честь. Я сдался с условием, что никто из моих людей не пострадает.
— Но я убил мастера Лайонела.
— Верно. Но это случилось в суматохе и до того, как я предложил свои условия. Сэр Джон дал мне слово и сдержит его, когда я объясню ему, что это дело чести.
Шкипер почувствовал невыразимое облегчение. Страх смерти, тяжким бременем лежавший у него на душе, отступил. А с ним исчезла и внезапно обуявшая мастера Ли тяга к покаянию. Во всяком случае, он больше не говорил о проклятии и вечных муках и не предпринимал дальнейших попыток выяснить отношение сэра Оливера к вопросам веры и загробной жизни. Возможно, он не без основания предположил, что вера сэра Оливера — личное дело сэра Оливера и даже если он не прав, то не ему, мастеру Ли, наставлять его на путь истины. Для себя шкипер решил повременить с заботами о спасении души, отложив их до той поры, когда в них появится более настоятельная необходимость.
Придя к такому заключению, мастер Ли лёг и, несмотря на сильную боль в голове, попытался заснуть. Вскоре он понял, что заснуть ему не удастся, и хотел продолжить разговор, но по ровному дыханию соседа понял, что тот спит.
Мастер Ли был искренно удивлён и потрясён. Он отказывался понимать, как человек, проживший такую жизнь, ставший отступником и язычником, может спокойно спать, зная, что на рассвете его повесят. Запоздалое благочестие и христианский пыл побуждали шкипера разбудить спящего и убедить его посвятить последние часы примирению с Богом. С другой стороны, простое человеческое сострадание подсказывало ему не нарушать благодатный сон, дарующий осуждённому покой и забвение. Шкипера до глубины души тронуло, что сэр Оливер на пороге смерти нашёл в себе силы подумать о нём и о его судьбе; и не только подумать, но и попытаться спасти его от верёвки. Вспомнив, как велика его собственная вина во всех несчастьях сэра Оливера, мастер Ли растрогался ещё больше. Пример чужого героизма и благородства оказался заразительным, и шкиперу пришло на ум, что и он, пожалуй, мог бы услужить своему капитану, откровенно рассказав обо всём, что ему известно про обстоятельства, в силу которых сэр Оливер стал отступником и корсаром. Такое решение воодушевило мастера Ли, и — как ни странно — воодушевление его достигло крайнего предела, когда он сообразил, что, давая показания, рискует собственной шеей.
Так он и провёл эту бесконечную ночь, сжав руками раскалывающуюся от боли голову и черпая мужество в твёрдом намерении совершить первый в своей жизни добрый и благородный поступок.
Но злой рок, казалось, решил сорвать его планы. Когда на рассвете пришли за сэром Оливером, чтобы препроводить его на суд, требования Джаспера Ли отвести и его к сэру Джону оставили без внимания.
— Тебя не приказано, — грубо оборвал его один из матросов.
— Может, и нет, — возразил мастер Ли, — но только потому, что сэр Джон понятия не имеет, как много я могу сообщить ему. Говорят тебе, отведи меня к нему, чтобы, пока не поздно, он услышал правду кое о чём.
— Заткнись! — рявкнул матрос и с такой силой ударил шкипера по лицу, что тот отлетел в угол. — Скоро придёт и твой черёд, а сейчас мы займёмся этим язычником.
— Всё, что вы можете сказать им, не будет иметь ровно никакого значения, — спокойно сказал сэр Оливер. — Но я благодарен вам за дружеское участие. Если бы я не был связан, мастер Джаспер, то с удовольствием пожал бы вам руку. Прощайте.
После кромешной тьмы солнечный свет ослепил сэра Оливера. Из слов конвойных он понял, что его ведут в каюту, где будет разыграна короткая комедия суда. Но на шкафуте их остановил офицер и велел им подождать.
Сэр Оливер сел на бухту каната, конвойные встали по обеим сторонам от него. На баке и люках собрались простодушные моряки; они во все глаза глядели на могучего корсара, который некогда был корнуоллским дворянином, но потом стал отступником, мусульманином и грозой христианского мира.
По правде говоря, когда сэр Оливер, облачённый в парчовый кафтан, белую тунику и тюрбан, намотанный поверх стального остроконечного шлема, сидел на шкафуте английского галеона, в нём было довольно трудно узнать бывшего корнуоллского джентльмена. Он небрежно покачивал загорелыми мощными ногами, обнажёнными по колено, и на его бронзовом лице с ястребиным профилем, светлыми глазами и чёрной раздвоенной бородой отражалось невозмутимое спокойствие истинного фаталиста. И грубые моряки, высыпавшие на палубу из желания поглумиться и насмеяться над ним, смолкли, поражённые его невиданным бесстрашием и стойкостью пред лицом смерти.
Если промедление и раздражало сэра Оливера, то он не подавал вида. И если взгляд его жёстких светлых глаз блуждал по палубе, проникая в самые укромные уголки, то отнюдь не из праздного любопытства. Он искал Розамунду, надеясь увидеть её перед тем, как отправиться в последнее путешествие.
Но Розамунды не было видно. Уже около часа она находилась в каюте, и именно ей сэр Оливер был обязан затянувшимся ожиданием.
Глава 24
СУДЬИ
Когда Розамунду в бессознательном состоянии принесли на борт «Серебряной цапли», то ввиду отсутствия на корабле женщины, чьим попечениям её можно было бы вверить, лорду Генри, сэру Джону и корабельному врачу мастеру Тобайесу пришлось взять на себя заботы о ней.
Мастер Тобайес прибегнул к самым сильным укрепляющим средствам, какие были в его распоряжении, и, уложив Розамунду на кушетке в просторной каюте на корме, посоветовал своим спутникам не нарушать сон молодой женщины, в котором, судя по её состоянию, она очень нуждалась. Выпроводив из каюты владельца судна и королевского наместника, он спустился в трюм к более тяжёлому больному, требующему его внимания. Этим больным был Лайонел Тресиллиан, чьё почти бездыханное тело принесли с галеаса вместе с четырьмя другими ранеными из команды «Серебряной цапли».
На рассвете в трюм спустился сэр Джон справиться о своём раненом друге. Он застал врача на коленях у изголовья Лайонела. Заметив сэра Джона, мастер Тобайес отвернулся от раненого, ополоснул руки в стоявшем на полу металлическом тазу и, вытирая их салфеткой, поднялся на ноги.
— Больше я ничего не могу сделать, сэр Джон. — В приглушённом голосе врача звучала полная безнадёжность. — Ему уже ничем не поможешь.
— Вы хотите сказать, он умер? — воскликнул сэр Джон.
Врач отбросил салфетку и принялся не спеша расправлять закатанные рукава чёрного колета.
— Почти умер, — ответил он. — Поразительно, что при такой ране в нём всё ещё теплится жизнь. У него сильное внутреннее кровотечение. Пульс постоянно слабеет. Состояние мастера Лайонела не изменится. Он отойдёт без мучений. Считайте, что он уже умер, сэр Джон.
Мастер Тобайес помолчал и, слегка вздохнув, добавил:
— Милосердный, тихий конец.
На бледном гладко выбритом лице врача отразилась подобающая случаю печаль, хоть в его практике такие сцены были отнюдь не редки и он давно к ним привык.
— Что касается остальных раненых, — продолжал он, — то Блер умер, а трое других должны выздороветь.
Но сэр Джон, потрясённый сообщением о близкой кончине своего лучшего друга, не обратил внимания на последние слова мастера Тобайеса.
— И он даже не придёт в сознание? — спросил он таким тоном, словно уже задавал этот вопрос и тем не менее повторяет его.
— Как я уже сказал, сэр Джон, вы можете считать, что он умер. Моё искусство не в состоянии помочь ему.
Голова сэра Джона поникла, лицо болезненно исказилось.
— Так же, как и моё правосудие, — мрачно добавил он. — Оно отомстит за Лайонела, но не вернёт мне друга. Месть, мастер Тобайес, — сэр Джон посмотрел на врача, — один из парадоксов, из которых состоит наша жизнь.
— Ваше дело, сэр Джон, — правосудие, а не месть, — возразил мастер Тобайес.
— Это игра понятиями, а точнее — уловка, к которой прибегают, когда больше нечего сказать.
Сэр Джон подошёл к Лайонелу и посмотрел на его красивое бледное лицо, уже осенённое крылом смерти.
— О, если бы он мог заговорить в интересах правосудия! Услышать бы от него самого показания, которыми, если потребуется, я бы мог подтвердить то, что мы не преступили закон, повесив Оливера Тресиллиана.
— Уверяю вас, сэр, — отважился заметить Тобайес, — этого не потребуется. Но если и возникнет такая необходимость, то будет достаточно слов леди Розамунды.
— О да! Его преступления против Бога и людей слишком чудовищны. Они не дают ни малейшего основания подвергать сомнению моё право покончить с ним на месте.
В дверь постучали, и слуга сэра Джона сообщил ему, что леди Розамунда желает срочно видеть его.
— Ей не терпится спросить про Лайонела, — простонал сэр Джон. — Боже мой! Как мне сказать ей! Сразить её роковой вестью в самый час её избавления!
Он тяжёлыми шагами направился к двери, но у порога остановился.
— Вы останетесь с ним до конца? — не то спросил, не то приказал он.
Мастер Тобайес поклонился:
— Конечно, сэр Джон. — И добавил: — Ждать осталось недолго.
Сэр Джон ещё раз посмотрел на Лайонела, словно прощаясь с ним.
— Упокой, Господи, его душу, — хрипло проговорил он и вышел.
На шкафуте сэр Джон остановился и, подойдя к группе свободных от вахты матросов, приказал им перекинуть верёвку через нок-рею и привести Оливера Тресиллиана. Затем, чувствуя тяжесть в ногах и ещё большую тяжесть на сердце, пошёл к трапу, ведущему на ют, который был построен в виде замка.
Над окутанным полупрозрачной золотистой дымкой горизонтом вставало солнце, заливая ярким сиянием водный простор, подёрнутый лёгкой зыбью. Свежий рассветный ветер весело пел в снастях, и галеон на всех парусах летел на запад. Вдали, по правому борту, едва виднелись очертания испанского побережья.
Когда сэр Джон вошёл в каюту, где его ждала Розамунда, его длинное изжелта-бледное лицо было неестественно серьёзно. Он снял шляпу и, церемонно поклонившись, бросил её на стул. За пять последних лет в его густых чёрных волосах появились седые пряди, особенно поседели виски, что в сочетании с глубокими морщинами на лбу придавало ему вид пожилого человека.
Сэр Джон подошёл к Розамунде, которая поднялась ему навстречу.
— Розамунда, дорогая моя! — нежно сказал он, беря её руки в свои и со скорбным сочувствием глядя на её бледное взволнованное лицо. — Вы хорошо отдохнули, дитя моё?
— Отдохнула? — повторила Розамунда, удивлённая тем, что подобная мысль могла прийти ему в голову.
— Бедняжка! Бедняжка! — пробормотал сэр Джон и с отеческой нежностью привлёк её к себе, поглаживая её каштановые волосы. — Мы на всех парусах спешим в Англию. Мужайтесь…
Но Розамунда стремительно отодвинулась и, прервав сэра Джона на полуслове, заговорила с такой пылкостью, что сердце рыцаря упало в предчувствии рокового вопроса.
— Из разговора двух матросов я недавно узнала, что сегодня утром вы намерены повесить сэра Оливера Тресиллиана.
— Не тревожьтесь, — успокоил Розамунду сэр Джон, абсолютно неверно истолковав её вопрос. — Моё правосудие будет быстрым, а мщение — верным. На нок-рее уже готова верёвка, на которой он отправится в ад, где его ждут вечные муки.