К невыразимому облегчению Просперо, препирательства закончились. Но это никоим образом не означало, что настал и конец всем треволнениям, созданным им самим.
Возвратившись после полудня домой, Просперо угодил в бурю, разыгравшуюся в отделанном слоновой костью кабинете матери. Вместе с ней там были его дядя Джоваккино Адорно, кардинал Санта-Барбары, и Райнальдо Адорно, которого сопровождали двое его долговязых сыновей, Аннибале и Таддео. Громкие голоса предупредили Просперо об их присутствии, едва он вошел, и нетрудно было догадаться, какая именно тема обсуждалась с такой горячностью. Однако он был готов к этому. Его уже подготовили другие. Вчера во дворце Фассуоло один из Гримани повернулся к нему спиной, не ответив на приветствие. При всем при том Агостино Спинола говорил с ним резко и без обиняков, как и подобает закаленному старому солдату:
— Итак, ваш благородный отец забыт, его враги прощены. Ха! Многие идут этим путем, когда манит выгода. Но я не думал, что это будет ваш путь, Просперо.
Просперо оправдывался:
— Только не это. Мне нет нужды искать выгоду.
— Это верно, ваш отец оставил вам богатство. Но какая еще может быть у вас причина лизать руки врагов?
— Были ли они врагами? Или только так казалось? Король Франции — вот кто нарушил слово.
— Так говорят они. И не сомневайтесь, в ваших интересах верить этому. — Спинола насмешливо ухмыльнулся и невозмутимо зашагал прочь. Просперо затрясло, и все же он проглотил это оскорбление. Сейчас не время требовать удовлетворения от одного из тех, кто был верным другом его отца.
Теперь, без сомнения, его ждало нечто подобное. Он смело шагнул навстречу новым нападкам.
Его мать резко обернулась, когда открылась дверь. Она раскраснелась и явно сердилась.
— Слава Богу, наконец-то ты пришел и можешь ответить им сам, — такими словами встретила она сына. — Я скоро сойду с ума, если мне придется и дальше вести споры вместо тебя.
— В этом нет никакой необходимости. — Он закрыл дверь и прислонился к ней спиной, совершенно невозмутимо рассматривая дядьев и кузенов. Но самообладание Просперо было напускным. Он еле сдерживался.
— Надеюсь, что всегда смогу сам отвечать за себя.
— Видит Бог, как раз сейчас это необходимо, — обрушился на Просперо дядя Райнальдо. Он был крупным крепким мужчиной с бородой и с толстыми щеками, ни капли не похожий на покойного отца Просперо. Большим сходством с умершим Антоньотто обладал кардинал, высокий и худощавый, чуть ли не изможденный, с кроткими темными глазами и чувственным ртом. Его губы сейчас что-то шептали, а изящная рука была вытянута в попытке остановить дородного брата. Но Райнальдо с раздражением оттолкнул ее.
— Это дело не для священников и женщин. — Он свирепо посмотрел на Просперо. — Что это за история с женитьбой на даме из рода Адорно?
— Разве вы прежде не слыхали об этом?
— Да, но поверил я только теперь.
— Тогда зачем вы спрашиваете меня об этом? Я помолвлен с монной Марией Джованной Мональди. Вы это имеете в виду?
— Что еще я должен иметь в виду?
— Вам это не нравится?
— Нравится? Вы смеетесь надо мной? Я узнаю, что сын моего брата собирается войти в дом его убийцы, и вы еще спрашиваете меня, почему мне это не нравится.
Кардинал вздохнул, печально и укоризненно.
— Зачем же преувеличивать, Райнальдо? Как-никак обвинения в убийстве не было…
— Позвольте мне судить самому! — заорал на него Райнальдо.
— Дама, — спокойно сказал Просперо, — из рода Мональди, не из рода Дориа.
— Это существенная разница, Райнальдо, — проговорил кардинал.
Но Райнальдо с грохотом обрушил кулак на стол, возле которого стоял.
— Черт возьми! Вы еще будете спорить? Разве она не стала племянницей Дориа после его женитьбы? Разве она не приняла его фамилию? Монна Аурелия остановила его.
— Я думаю, вы забыли о моем присутствии. Не кричите, синьор. У меня от вашего крика болит голова.
— Ваша голова, мадам? А как насчет вашего сердца? Или оно так же бесчувственно, как сердце вашего сына?
— Господь да ниспошлет мне терпение. Я не допущу, чтобы на меня повышали голос в моем собственном доме.
— Нет-нет, — поддержал ее кардинал. — Это непристойно. Весьма непристойно, Райнальдо. Вы должны считаться с Аурелией.
— Я думаю о нашей чести! — огрызнулся разъяренный Райнальдо.
— Стало быть, и о моей, наверное, — вмешался Просперо. — Удивляюсь только, почему вы находите это нужным. У дяди перехватило дух.
— За свое бесстыдство, — ответил он, когда снова пришел в себя, — вы заслуживаете короны наглецов.
— Говорите все, что вам угодно, — промолвил Просперо. — Меня это не трогает. Я считаю, что никто из вас не имеет права диктовать мне линию поведения.
— Мы не диктуем, — сказал Райнальдо. — Мы судим.
— Нет-нет, — не согласился кардинал. — Судить — не наше дело.
— Может быть, не ваше… — начал Райнальдо, но кардинал перебил его:
— Скорее уж мое, чем ваше, благодаря моей должности. Но я менее самонадеян. Я не присваиваю себе промысел Божий. Вы можете осуждать, но не богохульствуйте, Райнальдо, разыгрывая из себя судью, у вас нет на это права.
— Уткнитесь в свой требник, вы! Не суйте нос в дела, в которых ничего не смыслите. Говорите, я не имею права? Разве я не имею права на защиту приличий, чести, долга по отношению к нашему имени? Позор Просперо падает на каждого Адорно.
— Тем не менее вы не стесняетесь извлекать из него выгоду, — насмешливо бросил ему Просперо.
Райнальдо и оба его сына взревели в один голос. Просперо, успевший прийти в ярость, расхохотался в ответ на эту вспышку.
— Разве вы не бедствовали в ссылке, каждый из вас; разве у вас хватало смелости сунуться в Геную или потребовать своего признания, пока шесть месяцев назад мое примирение с Дориа не позволило вам вернуться назад? Я полагаю, вы знали об условиях. Или могли догадаться. Разве честь, приличие или долг перед нашим родом, о которых вы тут болтаете, помешали вашему возвращению сюда, когда отмщение еще не наступило? Не помешали, судя по тому, с какой поспешностью вы вернулись к спокойствию и достатку. И вы еще осмеливаетесь с презрением осуждать поступок, благодаря которому это стало возможным.
Плотно сжатые губы прелата скривились в усмешке. Прикрыв глаза, он сложил руки на груди.
— Подумайте об этом, мой добродетельный, самонадеянный брат, — кротко пробормотал он. — Поразмыслите об этом.
Но Райнальдо не обратил никакого внимания на эти слова. Его выпученные глаза уставились на Просперо. В них отражались изумление и ужас. Затем он перевел взгляд на своих нахохлившихся сыновей.
— Этот человек — сумасшедший, — провозгласил он.
— Нет, он не сумасшедший, — возразил Таддео. — Вы думаете, он искренен? Он достаточно хитер, чтобы спрятаться за доводы подобного рода. — Он двинулся к Просперо, и его голос повышался по мере того, как нарастала злость. — Разве мы знали, что за отмену приговора об изгнании нужно заплатить таким позором?
— А разве нет? Значит, вам не хватило любознательности. Но теперь вы все знаете. И что вы будете делать? Перестанете пожинать плоды? Снова станете бездомными скитальцами или будете есть хлеб, который дает вам мое предательство? А может, исполните свой долг каким-нибудь более героическим образом? До тех пор, пока вы пользуетесь плодами моего соглашения, забудьте о вдруг накатившем на вас презрении. Помните, что стоящий на страже у калитки — такой же вор, как и тот, кто отрясает деревья.
Все трое с ненавистью смотрели на Просперо. Глядевший исподлобья кардинал мгновение любовался их замешательством.
— Похоже, вы получили ответ, — проговорил он, заставив родственников очнуться.
Райнальдо протянул руку за шляпой, которую бросил на стол, и посмотрел на сыновей.
— Идемте, — позвал он. — Здесь нам больше делать нечего. Он шагнул к двери. Просперо отступил в сторону, давая дорогу. На пороге Райнальдо обернулся и бросил сердитый взгляд на высокую фигуру брата, облаченного в пурпурное одеяние.
— Вы, конечно, остаетесь, Джоваккино, — усмехнулся он.
— Только на минутку, — кротко ответил кардинал и добавил с мягкой иронией: — Не покидайте Генуи, не получив моего благословения.
Райнальдо и сыновья в ярости вышли.
Монна Аурелия, прямо и гордо сидевшая в кресле, посмотрела на сына Ее плотно сжатый рот полуоткрылся.
— Ты вел себя превосходно, — сказала она. — Это я готова признать. Но главное в том, что этот мальчишка Таддео прав: твои доводы были доводами хитрого адвоката, пренебрегающего истиной. Они не подействовали.
— По крайней мере, родственнички замолчали, — устало сказал Просперо.
— И доводы были убедительны, — поддержал его дядя. Он шагнул вперед, шелестя шелковой мантией, и положил изящную руку на плечо монны Аурелии. — Убедительны потому, что правдивы. Вы несправедливы, Аурелия, воспринимая их так. Легко быть надменным при вынесении приговора, когда это вам ничего не стоит. Райнальдо показал вам это. Теперь пусть судит себя по тем жестким меркам, которые сам же и установил, и отказывается от выгод, полученных от того, что он называет предательством. — Кардинал улыбнулся. — Думаете, он так поступит?
— Но предательство остается, — возразила женщина.
— Это как посмотреть, — услышала она в ответ. — Если на зло всегда отвечать злом, то нам незачем ждать смерти, чтобы очутиться в аду. — Он посмотрел на Просперо и вздохнул. — Мне неведомы ваши сокровенные побуждения, и я не намерен спрашивать о них. Даже будучи Адорно, я не уверен, что должен осудить ваш поступок. Но как священнослужителю мне все ясно. Я бы предал свой долг, поддерживая мстительность. Ну, а мнение священника более весомо, чем мнение обычного человека. — Он запахнул пурпурный плащ. — Следуйте голосу вашей совести, Просперо, что бы ни говорили люди. Господь с вами. — И кардинал поднял руку для благословения.
Монна Аурелия молчала, пока за прелатом не закрылась дверь. Затем она презрительно произнесла:
— Мнение священника! Что проку от него?
Но Просперо не ответил ей. Мнение священника глубоко потрясло его и заставило серьезно задуматься. Увидев, что сын печально понурил голову и молчит, мать заговорила снова:
— Лучше бы рассказать Райнальдо всю правду. Просперо очнулся.
— Чтобы он разболтал ее по всему свету?
— Но он сохранил бы доверие к тебе.
— Сохранил бы? — Просперо устало провел ладонью по лицу. — Разве их презрение имеет какое-то значение? Вы слышали, что сказал кардинал? Разве это неправда? Дядя и кузены раздулись от возмущения, не заметив во мне добродетели, которой, по их мнению, я обязан обладать. Но каковы их собственные добродетели? Принесли ли они хоть одну жертву? Каким образом предлагают они отомстить за поруганную честь Адорно?
Глава XVI. ВЫБОР
Просперо прогуливался со своим дядей Джоваккино в саду кардинала. Смятение, которое заронил в душу юноши кардинал, унять мог только он.
В исповеди искал Просперо избавления от своих мучительных сомнений, в качестве исповедника выбрав своего дядю.
Сейчас, когда они не спеша прохаживались подле аккуратной самшитовой изгороди, возраст которой измерялся веками, их разговор, касающийся темы исповеди, все еще ни к чему не привел. Сама же исповедь, честная и откровенная, оказалась бесполезной.
— Сын мой, я не могу даровать тебе прощение, — сокрушенно произнес кардинал. — Сперва ты должен выказать стремление к избавлению от порока. Пока ты не выбросишь из головы саму мысль о мщении, ты продолжаешь грешить.
— Нет иного пути, кроме пути бесчестья.
— Так может рассуждать человек. Меня же интересует точка зрения Господа. Я не могу ничего более сделать для тебя, дитя, пока ты не дашь мне понять, что в душе твоей произошли перемены.
Итак, притворно кающийся грешник поднялся с колен без отпущения грехов. Но, хотя кардинал и не мог более ничего для него сделать как священник, по-человечески он все еще пытался помочь Просперо и с этой целью привел его в сад.
— Из трудного положения, в которое ты попал, нет простого выхода. Было бы легче, если бы тебя вдохновляло благочестие. Поставив свой долг перед Богом выше мнения света, ты бы обрел достаточно сил для того, чтобы перенести осуждение с безразличием. Но твое единственное побуждение заключено в твоих страстях, в мирской любви. Даже откажись ты от мести, которую считаешь сыновним долгом, ты бы отказался не из христианских принципов, а ради собственного удовлетворения. Ты ненавидел бы грех не потому, что грех ненавистен, а из-за того, что он мешает осуществлению твоих желаний.
— Я не говорил всего этого, — возразил Просперо. — Я стою на распутье. То, от чего я должен отказаться, — не месть, а суд над убийцами моего отца. Иными словами, я должен отказаться от своих надежд на счастье. В этом и заключается мой выбор.
— Ты просто выразил другими словами то, что сказал я.
— Ваше преосвященство не только священник, но и Адорно. Усматриваете ли вы, Адорно, заслугу в том, чтобы отказаться от справедливого возмездия?
— В Писании сказано: «Мщение — не мой удел». Таков ответ священнослужителя. Это — закон Господа. Мирянин не может быть освобожден от его соблюдения, за исключением случаев, когда подвергается опасности его душа.
— Вы хотите, чтобы я поверил, что и не будучи священником вы посоветовали бы мне простить Дориа? Кардинал ласково улыбнулся:
— Как Адорно, возможно, и не посоветовал бы. Но, поскольку я все равно был бы не прав, какое это имеет значение? Хотя я и служитель Господа, но я все же и Адорно. Я все же — брат твоего отца. И клянусь тебе, что не жажду крови Дориа. Но, поскольку я слаб и подвержен страстям, как и все, я бы оправдал месть даже как священнослужитель. Если, разумеется, на Дориа и впрямь лежит ответственность за убийство.
Просперо в изумлении остановился.
— А разве он невиновен?
Кардинал тоже остановился и провел узкой изящной ладонью по верху изгороди из самшита, на которой все еще алмазно искрилась роса. Отняв влажную руку, Джоваккино вдохнул самшитовый аромат.
— Я считаю, что нет. Говорить, что Дориа — убийцы твоего отца, было бы преувеличением. Самое большое, о чем можно говорить с уверенностью, — это то, что Антоньотто погиб в результате некоторых их действий. Насколько я знаю, Андреа Дориа желал сохранить ему жизнь. Рано утром, после вашего побега, он высадился на берег с войсками.
— Для того, чтобы защитить жизнь моего отца? — Просперо произнес это едва ли не с насмешкой.
— А для чего же еще? Чтобы уничтожить его, Дориа достаточно было ничего не предпринимать.
Ответ был столь убедителен, что Просперо пришлось согласиться.
— Он обещал обеспечить сопровождение, — вспомнил Просперо. — Почему мне так и не сказали, что он сдержал свое слово? Кардинал улыбнулся.
— Твоя ненависть привлекает к тебе только врагов Дориа, которые хотели бы лишь разжечь твою злобу пуще прежнего.
— А их союз с Фрегозо? А отставка моего отца?
— Возможно, его принудил король Франции. У Дориа была одна цель — освобождение Генуи, и он полагал, что король Франциск будет содействовать этому. Король нарушил свои обещания.
— Так говорил Дориа. Вы верите этому?
— Я знаю, что это правда. Я приложил много усилий, чтобы удостовериться. — На аскетичном лице кардинала появилась примирительная улыбка. — В конце концов, я — Адорно и счел себя обязанным выяснить правду. Я надеюсь, что это тебе поможет.
— Мне нужны доказательства.
Его преосвященство понимающе кивнул.
— Ищи их, и Господь поможет тебе… Однако, каким бы ни оказалось окончательное решение, душевное спокойствие не возвращалось к Просперо. Хмурый и терзающийся, стоял он на другой день на берегу, дожидаясь высадки императора. Герцог Мельфийский указал ему одно из почетных мест среди знати и военачальников.
Под грохот орудий, фанфары и громкие возгласы толпы Карл V сошел на берег с огромной позолоченной галеры, которая в великолепии флагов и вымпелов вела сопровождавшую флотилию в порт, щедро украшенный по такому случаю знаменами.