Реи, слуга мой, дай мне этот уреус, не мой, нет, а двойной, который Фараон проиграл мне. Я надену его; он мой теперь, Менепта! Я победила тебя!
Мериамун встала, выпрямилась во весь рост и стояла так, освещенная светом ламп, с царственным уреусом на челе, смеясь над Менептой и протягивая ему свою маленькую руку для поцелуя. Она была так прекрасна, что Менепта перестал клясть богов и судьбу свою и удивленно смотрел на нее.
– Клянусь Пта, ты очень хороша! – вскричал он. – Я прощаю отцу его мысль сделать тебя моей супругой и царицей!
– А я никогда не прощу ему этого! – возразила Мериамун.
Но Менепта выпил слишком много вина.
– Ты будешь моей царицей, – произнес он, – и поэтому я поцелую тебя! По праву сильнейшего, я это сделаю! – и прежде чем Мериамун успела отскочить, обнял ее и поцеловал прямо в губы.
Мериамун побледнела, как мертвец. Сбоку у нее висел кинжал. Она быстро схватила его и ударила им Менепту. Если бы тот не успел отступить, то наверное был бы убит. Вместе с этим она крикнула: «Вот тебе, царевич, твой поцелуй!»
Ей удалось только проколоть его руку, и я схватил ее и удержал от вторичного удара.
– Змея! – произнес Менепта, побледнев от страха и ярости. – Я еще поцелую тебя, все равно, хочешь ли ты этого или нет! А за рану ты мне дорого заплатишь!
Она тихо засмеялась: ее гнев прошел. Я побежал за врачом, чтобы перевязать руку Менепты.
– Царственная госпожа, что ты наделала? – сказал я Мериамун, когда вернулся к ней. – Ты знаешь, что твой божественный отец предназначил обвенчать тебя с Менептой, которого ты ранила!
– Я не хочу этого, Реи! – ответила она. – Не хочу этого тупицу, который называется сыном Фараона. Кроме того, он мой сводный брат, и я не могу быть женой брата. Сама природа возмущается против этого обычая!
– Это нельзя изменить, госпожа! Таков обычай страны и царственного дома, такова воля твоего отца. Боги, твои предки, были обвенчаны, согласно этому обычаю: Изида стала супругой Озириса. Великий Аменемхат установил его и за ним все праотцы и весь их род. Подумай только, – я говорю это тебе потому, что люблю тебя, как родную дочь, – ты не можешь избежать этого, ведь ложе Фараона– это ступень к царскому трону. Ты любишь власть, а это – ворота могущества. Быть может, хозяин ворот умрет, и ты будешь одна сидеть на троне!
– Ах, Реи, ты говоришь, как советник царей! Как я ненавижу его! Ведь я могу руководить им, я знаю это! А наша игра сегодня ночью: все будущее было на этой доске. Смотри: его диадема на моем челе! Быть может, так должно быть, я отдамся ему, хотя ненавижу его. Я начну новую игру, и ставкой будет жизнь, любовь и все, что мне дорого, и выиграю… Уреус будет принадлежать мне, так же как двойная корона древнего Кеми, и я буду править страной, как Хатшепу, великая царица я сильна, а сильному боги даруют победу!
– Да – ответил я, – смотри, госпожа, чтобы боги не обратили силу твою в слабость. У тебя слишком страстная душа, а страсть в женском сердце – это дверь, в которую входит безумие. Сегодня ты ненавидишь, берегись, чтобы эта ненависть не обратилась в любовь!
– Любовь! – произнесла она насмешливо. – Мериамун не полюбит, пока не найдет человека, достойного своей любви! И тогда… Тогда любовь ее разрушит все, и горе тому, кто станет на ее пути! Прощай, Реи!
Вдруг она заговорила со мной на другом языке, которого никто не знал, кроме меня и ее, – на мертвом языке мертвого народа Страны Скал, откуда вышли наши отцы.
– Я иду, – произнесла она, и я задрожал при ее словах, потому что ни один человек не говорит на этом языке, когда у него добрые мысли на уме, – я иду просить совета у того… ты знаешь… – она дотронулась до царственного уреуса.
Я бросился к ее ногам и обнял ее колена, крича: – Дочь моя, дочь моя! Не совершай этого страшного греха! Молю тебя, за все блага мира, не буди того, кто почивает в Озирисе, не призывай к жизни то, что мертво и холодно!
Она кивнула головой и ушла…
Старый жрец побледнел, говоря это.
– Что же она задумала? – спросил Скиталец.
Реи закрыл лицо руками и некоторое время молчал.
– Да не буди и ты того, кто почивает в Озирисе, Скиталец! – произнес он, наконец. – Язык мой запечатан. Я сказал тебе более, чем надо было. Не спрашивай! Вот они идут! Пусть бог Ра и Амен пошлют им свое проклятие! Пусть Амепти поглотит их. Пусть зловещая рыба Себек вонзит в них свои зубы и пожрет их!
– За что ты проклинаешь их, Реи, и кто они такие? – спросил Одиссей. – Я слышу пение и шаги людей!
В самом деле, до них доносился топот ног и слова песни.
– Это проклятые богохульники – колдуны и рабы Апура, – сказал Реи, когда музыка и пение замерли вдали. – Их колдовство сильней нашей мудрости: их предводитель был одним из наших жрецов и изучил тайны нашей мудрости. Они ходят и поют только перед бедой. Еще до рассвета мы узнаем что-нибудь новое. Да истребят их боги! Хорошо было бы, если б царица Мериамун позволила им уйти отсюда навсегда, в пустыню, как они желают, но она хочет закалить сердце царя!
VII. Видение царицы
Наступило молчание. Реи молчал, пока шум и пение не стихли вдали.
– Я должен сказать тебе, Эперит, – произнес он, – чем кончилась история Менепта и Мериамун. Она смирила свою гордость перед отцом и братом, согласившись исполнить желание отца, но заявила свои условия. Ее должны считать во всем равной Фараону, – такова цена ее руки; и во всех храмах, во всех городах Кеми Мериамун провозгласили, вместе с Менепта, наследницей короны Верхнего и Нижнего Египта.
Торг был заключен, и цена назначена. После этого Мериамун очень изменилась. Она перестала смеяться над Менептой, стала кроткой и покорной его воле.
Время шло, и в начале месяца разлития вод назначен был день свадьбы. Побочная дочь Фараона с величайшей пышностью была обвенчана с его сыном. Но рука Мериамун, когда она стояла у алтаря, была холодна, как рука мертвеца. Гордо и холодно смотрела она, когда ехала в золотой колеснице через большие ворота Таниса. Только когда она услыхала, что громкие крики народа: Мериамун! Мериамун! совсем заглушили крики «Менепта», – она тихо улыбнулась. Холодная, гордая сидела она в своем белом одеянии на пиру Фараона и ни разу не взглянула на супруга, который ласково смотрел на нее.
Наконец, долгий пир закончился, началась музыка, пение, но Мериамун, извинившись, встала и ушла, сот провождаемая своими прислужницами. У меня было тяжело на сердце, я печально прошел в свою комнату и занялся делом; я ведь строю храмы и дворцы в стране! Едва я успел сесть, как в дверь постучали, и вошла женщина, закутанная тяжелым плащом. Она сбросила плащ: передо мной стояла Мериамун в своем подвенечном платье.
– Не пугайся, Реи, – произнесла она, – я освободилась на один час и пришла посмотреть, как ты работаешь. Не противоречь мне; я люблю смотреть на твое морщинистое лицо, на котором лежит отпечаток мудрости и познаний. Еще ребенком я наблюдала, как ты чертил планы великолепных храмов, которые переживут и нас, и, может быть, наших богов. Ах, Реи, ты – мудрый человек, ты избрал себе благую участь и строишь здания из крепкого камня и украшаешь их стены по произволу твоей фантазии. Но я, я строю здание в тайниках человеческого сердца, и моя воля написана во мраке сердца. Когда я умру, воздвигни мне памятник необычной красоты, какого не было никогда, и сделай надпись: «Здесь, в своем храме гордости, обитает измученный строитель его – царица Мериамун».