., в не» обузданном тунеядстве, сумасбродстве и разврате, что запятнали нашу страну.
– Тяжкое обвинение, клянусь мессой! – вскричал Джослайн; его отчаянную смелость нельзя было смирить надолго. – Ловко это заставлять Уила из Стрэтфорда, старого любимца нашего хозяина, отвечать за все поцелуи, которые только были сорваны за все время, что прошло со дней короля Иакова! Нелегкий подсчет! Ну, а кто же отвечает за то, что парни и девушки до него делали?
– Не болтай чепухи, – остановил его солдат, – не то я поддамся голосу совести и разделаюсь с тобой за твои насмешки. Истинно говорю тебе: с тех пор как сатана низвергнут с небес, у него нет недостатка в помощниках на земле, но нигде не встречал он колдуна, так безраздельно властвующего над душами людей, как этот омерзительный Шекспир.
Ищет женщина пример неверности – тут она его и найдет. Нужно человеку узнать, как сделать своего приятеля убийцей, – здесь его научат. Захочет знатная девица выйти замуж за чернокожего язычника – пример уже готов. Захочет человек хулить творца – эта книга и ему подскажет издевку. Захочет он поднять руку на родного брата – его научат, как скрестить с ним оружие. Хочешь ты выпить – у Шекспира найдется для тебя тост, захочешь предаться плотским удовольствиям – он усыпит твою совесть, одурманит не хуже похотливой лютни. Говорю тебе: книга эта – источник и причина всех зол, которые затопили страну нашу, из‑за нее люди стали насмешниками, безбожниками, нечестивцами, убийцами, развратниками, пьяницами, посетителями злачных мест и пьянчугами‑полуночниками. Долой его, долой, люди Англии!
В Тофет его грешную книгу и в долину Енномскую его проклятые кости! Поистине, если бы в тысяча шестьсот сорок третьем году мы с сэром Уильямом Уоллером не проходили через Стрэтфорд так стремительно, если бы мы не проходили так поспешно…
– Потому что за вами гнался принц Руперт со своими кавалерами, – пробормотал неисправимый Джослайн.
– Говорю тебе, – продолжал рьяный вояка, возвышая голос и простирая вперед руку, – если бы мы не получили приказа спешить и не сворачивать в сторону, а следовать сомкнутым строем, как подобает солдатам, я бы уж вытащил из могилы кости этого проповедника порока и разврата и бросил бы в первую попавшуюся навозную кучу. Я посмеялся бы над памятью о нем, освистал бы его.
– Ну, наконец‑то сказал острое словцо! – заметил егерь. – Для бедного Уила свист – хуже всего!
– Долго еще этот господин говорить будет? – шепотом спросила Фиби. – Право, он здорово рассуждает, вот только бы понять, что к чему. Счастье его, что барон не видит, как он обращается с его книгой.
Благослови нас боже, тут уж не миновать бы кровопролития. Ох, спаситель, посмотри, как у него лицо дергается. Как ты думаешь, Джослайн, это у него колики? Может, дать ему стаканчик водки?
– Помолчи‑ка, девушка, – сказал егерь, – он сейчас заряжает пушку для следующего залпа, и пока он так закатывает глаза, крутит головой, сжимает кулаки, шаркает и топает ногами, он ничего вокруг не замечает. Клянусь, если бы у него был кошелек на поясе, я бы его срезал, а он бы ничего и не заметил!
– Полно, Джослайн, – остановила его Фиби, – если случится так, что он поселится здесь, осмелюсь сказать, такому господину легко будет прислуживать.
– Ну, уж это не твоя забота, – прервал ее Джослайн. – Лучше скажи‑ка мне скорее, что там есть в кладовой?
– Особенно не разживешься, – ответила Фиби, – холодный каплун, немножко варенья, пирог с олениной и со всякими приправами, да еще пара караваев хлеба – вот и все.
– Ну, на худой конец и это сойдет! Прикрой‑ка свою стройную фигурку плащом, доложи в корзину пару тарелок и полотенец – у них ведь там нет ничего, снеси туда каплуна и хлеб, пирог пусть останется мне и этому солдату, а вместо хлеба будет у нас корка пирога.
– Лучше скажи‑ка мне скорее, что там есть в кладовой?
– Особенно не разживешься, – ответила Фиби, – холодный каплун, немножко варенья, пирог с олениной и со всякими приправами, да еще пара караваев хлеба – вот и все.
– Ну, на худой конец и это сойдет! Прикрой‑ка свою стройную фигурку плащом, доложи в корзину пару тарелок и полотенец – у них ведь там нет ничего, снеси туда каплуна и хлеб, пирог пусть останется мне и этому солдату, а вместо хлеба будет у нас корка пирога.
– Ладно, – согласилась Фиби, – тесто для пирога я сама готовила, корка толстая, как стены башни Прекрасной Розамунды.
– Значит, две пары челюстей ее не сразу перегрызут, – сказал егерь. – А что там есть выпить?
– Только бутылка аликанте, да еще бутылка белого вина, да глиняный кувшин водки, – ответила Фиби.
– Забери бутылки в корзину, – сказал Джослайн, – не лишать же баронета вечернего стаканчика, и лети в хижину, как птица. На ужин хватит, а утро вечера мудренее. Что это? Мне показалось, будто этот парень косится на нас… Нет, он только глазами ворочает – видно, задумался. Глубоко задумался! Все они больно уж глубокие! Ну, а этот‑то, черт возьми, бездонный, не знаю уж, измерю ли я его глубину до рассвета! Ну, беги, Фиби!
Но Фиби была сельская кокетка, она понимала, что положение Джослайна не давало ему возможности должным образом ответить на вызов, и шепнула ему на ухо:
– Ты как думаешь, друг нашего баронета, Шекспир, и вправду изобрел все те дурные штуки, о которых говорил этот господин?
Шепнув это, она побежала прочь, а Джолиф, погрозив ей пальцем в знак того, что рассчитается с ней, пробормотал:
– Беги‑ка, Фиби Мейфлауэр, никогда по траве Вудстокского парка не ступала нога легче твоей, никогда здесь не было сердца простодушнее твоего. Ступай за ней, Бевис, проводи ее к нашему господину в мою хижину.
Огромный пес, как слуга, получивший приказ, последовал за Фиби через холл, сначала лизнув ей руку, чтобы дать знать о своем присутствии, а затем пустился рысью, поспевая за легким шагом той, которую он охранял и которую Джослайн не без основания превозносил за ее живость. Пока Фиби и ее страж пробираются по лесной просеке, мы вернемся в замок.
Индепендент как будто вернулся с небес на землю.
– А девушка ушла? – спросил он.
– Ушла, видите ли, – ответил егерь. – Да, ушла.
А если у вашей милости есть еще распоряжения, вам придется довольствоваться мужской прислугой.
– Распоряжения… Гм… Думаю, что девушка могла бы немножко подождать, – сказал солдат, – у меня было серьезное намерение наставить ее на путь истинный.
– Ну что ж, сэр, – ответил Джослайн, – в воскресенье она придет в церковь, и если вашему солдатскому преподобию будет угодно опять разглагольствовать, она воспользуется вашими поучениями вместе со всеми прихожанами. Но здешние девушки наедине проповедей не слушают… А что вам угодно сейчас? Не хотите ли осмотреть другие комнаты и остатки столового серебра?
– Гм.., нет, – сказал индепендент, – уже поздно, и темнеет… Ты можешь раздобыть нам постели, приятель?
– Раздобуду такую, какой у тебя в жизни не бывало, – пробормотал егерь.
– И дров для очага, и свечу, и скудной пищи Для удовлетворения грешной плоти? – продолжал солдат.
– Непременно, – отвечал егерь, выказывая благоразумное рвение угодить этой важной особе.
Через несколько минут на дубовом столе появился огромный подсвечник. Внушительный пирог с олениной, приправленной петрушкой, был водружен на чистую скатерть, фляга водки и кувшин эля послужили достойным добавлением.