– Кто бы ни был! – Отец Торольв оглянулся на Рагнара. – Мы христиане. И он христианин. Мы должны ему помочь. Помогая же, обретем спокойствие.
А Рагнар с сомнением сказал:
– Какой же он игрец! Будут ли вешать игреца? Вешают вора. Оставим его здесь…
Пока велся такой разговор, Эйрик осмотрел тело найденного человека. Но не нашел ни переломов, ни глубоких ран или вывихов. Осторожно осмотрел раздавленные пальцы, принялся оттирать мокрой тряпицей засохшую кровь.
Гёде заметил:
– Иного игреца бьют сильнее вора. Важно, о чем он играет. И важно – кому.
Тут Эйрик воскликнул:
– Смотрите, у него мозольки возле ногтей! Я знаю, это мозольки от гусельных струн. Он игрец – не вор!
Тогда Рагнар кивнул и стал спускаться к реке. Рагнар был согласен взять игреца на корабль. Из нескольких палок наскоро связали носилки. И шестеро подняли Береста на плечи.
Отец Торольв сказал:
– Всевидяще око твое, Создатель! Остановил, не дал пройти мимо гибнущего, не погасил свечу. И малое поставил испытание: достойным совершить достойное. Не из корысти делаем мы доброе дело, но от чистого сердца… Малые мозольки убедили неверующего, отогрели холодного. Выходит, не только мы спасали несчастного, а и он нас. Так уж ведется, Господи, от твоего распятия…
Глава 2
Так листок, сорвавшийся с ветви, падает, падает к земле – вот-вот ляжет на траву, на траву-сестрицу, с которой был рожден одной землей, с которой вместе рос и с которой увядать должен был бы вместе и после смерти возродиться самой первой нежной зеленью березы или вербы… Но вдруг подняло листок неожиданным ветром и увлекло, закружило над лесом. Успей, опомнись!.. Словно крылья разбросил – парил, покачивался. А как осмотрелся, то из дали своей не смог уже увидеть ни родных ветвей, ни земли вскормившей, ни сестрицы-травы.
Лег на реку листок. И погнали его волны.
Сначала игрец понял, что лежит на мешках с мехами. Мешки были набиты так туго, что не проминались под тяжестью тела. Оттого тело болело. Потом Берест подумал, что тело его болит не от жестких мешков. Он вспомнил Митрохову ватажку, вспомнил скрип песка на зубах и сосну над высоким берегом. Дальше память обрывалась.
Он увидел много загорелых бородатых людей на веслах. Люди работали не спеша, без натуги – так можно было грести с утра до вечера и не знать усталости. И они ее не знали, гребли с заметной легкостью. Под негромкий счет все клонились назад и тянули за собой весла, не сгибая рук в локтях. Некоторые гребцы переговаривались между собой и кивали на Береста, и кивали ему, улыбались, подмигивали.
Это были купцы из Свитьод. В Смоленске игрец знал много таких. Они жили в Смоленске издавна, несколькими поколениями. У них были свои церкви, свои стороны и ряды, ремесла и промыслы. Игрец водил с ними дружбу, хотя люди из Свитьод всегда старались держаться особняком и с первого знакомства показались ему злыми и нелюдимыми. Они были немногословны и дружны, много работали, много ели и пили, могли ночь напролет проводить в своих плясках – становились гуськом, затылок в затылок, положив руки на плечи впереди стоящему, и так прыгали по избе и все вместе выкрикивали бесконечные присказки. Они много любили своих женщин, не прячась от посторонних глаз – их любовь была проста, как еда. Жили тесно: большим числом под одной крышей. И лучшей жизни не искали. Люди из Свитьод любили слушать игреца. Они легко придумывали складные слова – висы – и пели их друг другу, и висами же друг другу отвечали. И чем больше людей сходилось на висы, тем веселее становилось. А игрец с гуслями был для них всегда желанным гостем.
Опершись на локти, Берест попытался сесть. Очень болели кисти рук. Игрец посмотрел на них и увидел только толстые, бурые от засохшей крови узлы тряпиц.
Попробовал пошевелить пальцами. Но не смог. Слишком туго были затянуты узлы.
Чьи-то сильные руки подхватили Береста сзади под мышки и помогли сесть. Берест оглянулся. Увидел знакомые глаза. Вчера или позавчера, или два дня назад в этих глазах было много сострадания – сострадания к нему.
Игрец забеспокоился – как далеко он от своих мест. Окинул взглядом незнакомые берега…
Молодой купец взял его за плечо, сказал:
– Эйрик.
И ткнул себя пальцем в грудь.
У него были очень красные губы. Они резко выделялись из-под редких еще, выгоревших усов и бородки. Указательный палец купца коснулся груди Береста.
– Ты из Смалескья?
Берест назвался:
– Из Смоленска, Петр.
Купец удовлетворенно кивнул и улыбнулся. Показал рукой вниз по течению реки.
– Мы идем на Киэнугард!..
Тогда игрец сказал:
– Киев далеко. Мне не нужно в Киев! – Он поднял к самым глазам Эйрика свои перевязанные руки. – Мне нужно обратно! В Смалескья!
Эйрик покачал головой и посмотрел назад из-под ладони, что, по-видимому, означало: «Назад – это уже далеко». Позвал кого-то.
Берест с трудом поднялся на ноги. И сказал гребцам:
– Я нужен там! Осталась жена… Мне нельзя в Киев. Гребцы при этих словах только рассмеялись. А Эйрик смотрел на игреца с сочувствием и разводил руками.
Тут подошел священник и с ним высокий, с короткой бородкой старик. Лицо у старика было широкое, с множеством глубоких морщин под глазами и на висках – сеть морщин, как раскинутые крылья бабочки. Будто всю свою долгую жизнь старику пришлось простоять лицом к ветру и солнцу – щурясь. Берест заметил, что тело у старика еще крепко, а руки у него молодые. Руки были моложе лица.
Эйрик часто называл старика по имени – Гёде. Объяснял про Береста им двоим, но обращался только к старику. А священник, вставляя отдельные слова, смотрел на старого купца как бы снизу вверх, хотя был одного с ним роста.
Выслушав Эйрика, Гёде обратился к игрецу:
– Ты назвался Петром. Это славное, крепкое имя! – Купец посадил Береста обратно на мешки с мехами. – Но ты слаб еще, Петр. Ты не осилишь и половины пути до Смоленска. А встречные корабли нам еще не попадались.
Сейчас все идут на юг. И далее, посмотри, ветер…
Здесь Гёде указал на парус, раздувшийся от попутного ветра.
Берест покачал головой, но не сумел возразить. Ведь старик был прав: подняться к Смоленску по суху-берегу под силу не всякому здоровому человеку, а тому, кто еле стоит на ногах, идти через путаные заросли, через топи и кручи, когда повсюду рыщут дикие звери, – неминуемая гибель. Купцы в ладьях и челнах-однодеревках уже давно спустились из верховий Днепра. И теперь стоят они в торговых рядах Киева. А если случайный кто-нибудь и станет подниматься навстречу, вряд ли он отважится подойти близко к незнакомому многолюдному скейду – прижмется к берегу, спрячется.
Гёде сказал:
– Пойдешь с нами на Киев. Там оставим тебя. Если будешь удачлив, вернешься. Если будешь умен, останешься в Киеве. Если приглянешься Рагнару – возьмем с собой на Миклагард. А теперь подумай о моих словах.
И священник сказал:
– Смелость твоя похвальна. Не всякий будет стремиться туда, где ему едва не устроили Голгофу… Я тоже когда-то был молодым и попадал в переделки. И, прежде чем надеть ризу, стер себе кольчугой кожу на плечах. Я оплакивал потери, как оплакиваешь их теперь ты. Но однажды мне стало понятно, что судьба – это провидение Господа. И человек нужнее всего там, куда его направляет провидение. Тогда я и стал отцом Торольвом и посвятил себя тем, чья судьба, как моя, начиналась с потери… А ты знаешь, с чего началась твоя судьба и куда влечет она?
– Нет.
– Тогда не оглядывайся назад со слезами и не говори, что вчерашняя трапеза была слаще сегодняшней.