Быстро приблизилась Виглиница, очень бледная, ростом выше брата, даже выше Гараиви. С загоревшимся взором поцеловал почтительно набатеянин ее мягкую влажную руку и удалился. Виглиница увела меж тем Управду, дрожа от волнения и радуясь, одновременно, видя его вернувшимся целым и невредимым.
II
Занавес, снизу прикрепленный к длинному ларю, стоявшему на каменных плитах пола, замыкал один конец обширного покоя. Яркий солнечный свет вливался в высокое решетчатое окно, отражался на крышке низкого стола с толстыми ножками, играл на утвари, беспорядочно расстеленной, на алых подушках, раскинутых по длинношерстным козьим шкурам, на треножных скамьях, варварских иконах Приснодевы и Иисуса в желтых выделявшихся на фоне стены венцах, на медном ведре, выпуклом, как щит, кувшинах, суживавшихся книзу, на разбросанных одеждах. Медленно поднялась Виглиница со смятого, окрашенного в ярко зеленый и Красный цвет ковра, на котором она лежала. Белолицая, с расшитым четырехугольником, украшавшим ее грудь, расправила она стан, чувствуя потребность движения, откинула широкие рукава своей одежды, распустила могучую волну золотистых волос, покрывавших плечи ее и нагие руки, ожививших ее молочно-белое лицо, усеянное веснушками, отличавшееся ясными очертаниями, низким упрямым лбом, закругленным двойным подбородком. Мимолетно скользили по просторному покою ее синеватые животно-прекрасные глаза, поочередно останавливаясь то на высоком решетчатом окне, то на суженных кувшинах и разбросанных одеждах, на медном ведре, на варварских иконах и скамьях, на покрывавших длинношерстые шкуры подушках. Пристально разглядывала она узоры, вырезанные в тяжелом дереве ларя, по углам окованного резным, высеченным, чеканным железом, замечательного своим причудливым замком, изображавшим пасть зверя поанта или крокодила или опосентора, – отпиравшуюся тяжелым ключом. Наконец, она направилась к ларю и открыла его, как бы желая развлечься видом содержимого.
В нем хранились: золотой сарикион – плоский венец, украшенный драгоценными камнями, держава из вызолоченного серебра, серебряный крест с вырезанными на его расширявшихся концах ликами Святых с главой Приснодевы, грудь которой украшалась рубином, в середине скрещения; медный меч с чеканным медным поясом, пурпурная хламида, туника и порты из голубого шелка, пурпурные туфли с вышитыми золотом орлами, евангелие на пергаменте, писаное киноварью; беспорядочно рассыпанные по всему ларю медали и монеты времен Базилевса Юстиниана.
Виглиница, довольная, извлекла все это на ковер, разостланный по плиточному полу, любовалась, перебирала в своих влажных пальцах. Потом украсила чело золотым венцом с драгоценными каменьями, открыла евангелие и начала расхаживать медленно и величественно, осанкой своей как бы требуя покорности народов, унижения людей. Наконец, положила золотой венец с драгоценными каменьями и Евангелие, писанное киноварью на крышку ларя, где их настиг и расцветил солнечный луч, и стояла, любуясь сверкающими самоцветными камнями и читая кроваво-алые письмена книги, на открытой странице которой начертано было имя Юстиниана. Она присела на корточки под нижним карнизом решетчатого окна, и ее волосы раскинулись золотистыми волнами. Издалека овевало ее обаяние золотого венца, Евангелия, креста, державы, хламиды, голубой туники, голубых шелковых портов, меча и туфель с золотыми орлами. Символы Верховной Власти, они предназначались скорее ребенку, чем взрослому. Меч был не длиннее лезвия кинжала, легкая хламида походила на женскую одежду. Туника и порты были укорочены, пурпурные туфли пришлись бы как раз впору брату ее Управде, а серебряный крест и серебряная вызолоченная держава не обременили бы его тонких рук.
Лишь золотой венец выделялся своей величиной, да Евангелие было тяжелым, и потому примеряла она венец и носила Евангелие в руках.
Она и брат родились на берегу голубой, хрустальной реки, в родовом поместье, уцелевшем от земельных владений, которые подарил два века перед тем Базилевс Юстиниан своей любовнице-славянке, спасавшей сына от ревнивой ярости лицедейки Феодоры, которая сделалась императрицею Востока. Сын этот носил подобно Юстиниану имя Управды и был славянского племени. Многочисленное потомство его из рода в род рождалось и подрастало в семейном поместье, которое таяло год от году, теснимое хищническими набегами кочевников, истощаемое пожарами жатв и строений. От отцов к сыновьям, от сыновей к внукам передавалось сказание о предке, статуя которого из золоченой бронзы искрометно высилась на Форуме Августа, как бы приглашая потомков к владычеству над Византией и через нее над всем миром. Из всего рода сейчас уцелели лишь Виглиница и Управда. Однажды ночью орды людей, желтокожих, с приплюснутым носом, узкоглазых, с волосами, заплетенными в косы – пришлецы, неведомо откуда, – напали на поместье и, усеяв его трупами, превратив все в развалины, увели скот и лошадей. Погибли отец их и мать, двое старших братьев и дед, в облике своем сохранивший черты древнего Базилевса Самодержца, изображенного на медалях, хранимых вместе с другими драгоценностями деревянного ларя, с которым издревле не расставались.
Уцелевшие от набега Виглиница и Управда выросли в кругу единоплеменных родов, беспрерывно теснимых кочевниками, бродившими от Дуная до Босфора, раскидывая шатры среди ковыля степей.
Они не забыли своего происхождения, и о нем напоминали им их славянские сородичи.
Случилось, что царствующий Самодержец Константин V решил влить свежие силы в население Византии, ослабленное мором, и повелел переселить сюда народы, бродившие на границах его Империи, чрезмерно великой, охватывавшей части Европы, Африки и Азии.
Отряды его войск ударами кнутов и натиском коней гнали к Византии целые славянские племена, рассеянные на Севере, и в числе других появились в столице Восточной Империи Управда и Виглиница.
Виглиница захватила с собой резной, кованый, деревянный ларь, в котором хранились символы власти, остаток родового богатства и много золотых монет с инициалами Юстиниана. В Аргопатрии – части города, замечательной двумя медными женскими статуями двадцати пядей высоты, – она обменяла их у менялы на золотые монеты, более современные. Сородичи славяне мало-помалу разбрелись и забыли ее с братом, но поведали, однако, беднякам предместий о двух потомках Юстиниана. Первым познал откровение некий фракийский носильщик, затем торговец ослами и, наконец, вожатый ученых медведей и собак – любимое развлечение византийцев в дни бегов. Они узнали набатеянина, после невероятных странствований прибывшего из Аравии. Гараиви был склонен к приключениям, способен к самопожертвованию, владел даром проповеди. Они вверили ему тайну, а дальше его, и остальных, познавших откровение, повлекло честолюбие. Оно рисовало перед ними те блага, которые дарует им Управда, сделавшись Базилевсом, а они надеялись, что сделать его Самодержцем удастся.
Гараиви, выслушав их, сошел со своей ладьи, заостренной с обоих концов, и, не говоря ни слова, не поблагодарив их, направился в монастырь во Влахерне, венчавший последний холм города. Он часто посещал его, привлекаемый учением, проповедуемым Игуменом и обсуждавшимся среди византийского народа. Строго говоря, он не совсем понимал его сущность, но чрезвычайная простота формы нравилась ему. По учению Гибреаса, религия Иисуса была религией Добра, борющегося со Злом.