— Вы, право, прекрасно осведомлены! И вы ждали целую неделю, чтобы посвятить меня в это прелестное открытие?
— Я ожидала ответа от вашей матери, — сказала она, весело смеясь. — Теперь, сударь, у меня есть права, и дело так Дальше не пойдет!.. Но шутки в сторону, Люсьен: вам надо начать немножко выходить. Не проходит и дня без того, чтобы отец не передал мне похвал, которые всюду рассыпает по вашему адресу полковник Приэр. Вы неутомимый работник! Это прекрасно, но мне вовсе не хочется, чтобы вы расхворались. Вам надо развлекаться, кое-где бывать.
— Где же я должен бывать, по-вашему?
— Уж, конечно, не в Табари. Но здесь есть очень милые люди. Послушайте, хотите доставить мне большое удовольствие?
— Я слушаю.
— В субботу я буду делать визиты. Эго приемный день адмиральши, жены ливанского губернатора. Приходите, мы встретимся как бы случайно. Это будет очень забавно.
— В субботу, Мишель, невозможно.
— Почему? Вы начинаете отказывать мне в моих просьбах?
— Завтра утром я уезжаю в автомобиле на два дня, вернусь в воскресенье. Надо выполнить маленькое поручение к алауитам.
— Ну вот, вы уже и уезжаете! Смотрите, будьте осторожны. В стороне алауитов идут стычки.
— Я буду благоразумен, не беспокойтесь.
— Надеюсь. Во всяком случае, вы пообедаете сегодня вечером здесь и будете здесь завтракать в воскресенье. Вы вернетесь к тому времени?
— Вернусь.
— Прекрасно. Во время вашего отсутствия я составлю вам список необходимых визитов. В конце сезона состоится три-четыре бала. Мне хочется, чтобы вы были на них приглашены. Я предпочитаю, чтобы вы танцевали со мной, а не с прелестными подругами майора Гобсона.
— Мишель, я и не предполагал, что вы так легкомысленны. Она взглянула на меня, сделавшись вдруг серьезной.
— Я тоже не предполагала, что могу быть такой, — заметила она. — Это от радости.
— Вспомните же, — сказал я, — то, что вы повторяли мне без конца все эти дни: «Я боюсь, Люсьен, я боюсь». Теперь-то вы вполне спокойны за нашу судьбу? Вы не отвечаете? Разве я вас огорчил этим вопросом? Отвечайте же, Мишель, иначе теперь уже вы меня огорчите.
— Правда, странно! — пробормотала она тихо. — Странно, как трудно мне поверить в свое счастье!
Из своего путешествия в алауитский край я вернулся разбитым, но с таким чувством, что времени даром не потерял. В воскресенье утром я пришел к полковнику Эннкену как раз к завтраку. Мы провели вместе веселый, мирный день, погруженные в планы, которых, казалось, ничто на свете не могло бы изменить. Было составлено ответное письмо матери. Полковник имел право на отпуск с ноября месяца; я отсрочу свой до этого же времени. Тогда мы втроем уедем во Францию и отпразднуем свадьбу в конце декабря или в начале января. Потом… но что нам за дело до того, что будет потом!
— Теперь, дети мои, — сказал полковник, радость которого била через край, — думаю, вы согласитесь, что теперь можно посвятить в это кое-кого из ближайших друзей: Приэра, генерала Лафоре.
— Но если узнает мадам Лафоре, — заметила Мишель, — то завтра же утром будет знать весь город.
— Вам это неприятно? — спросил я.
Она взглянула на меня и, улыбаясь, пожала плечами.
— Мне хочется, — сказал полковник, — устроить у себя маленький обед. О, вовсе не помолвку, — на ней, разумеется, должна присутствовать ваша матушка, а просто обед, на который мы пригласим друзей. Так лучше всего объявить эту новость тем, дорогой мой, кто проявил к вам внимание, когда вы находились в госпитале, и при вашем поступлении в Главный штаб. Разумеется, если среди офицеров найдется двое-трое ваших друзей…
— Двое-трое найдется, — сказал я. — Но не более того. При этих словах мне вдруг представилась осуждающая физиономия Вальтера.
Около одиннадцати я вернулся в депо. Я был бы счастлив сейчас же завалиться в постель после четырех дней тяжелой работы.
Но об этом и думать не приходилось. Мне надо было немедленно изложить в кратком рапорте результаты моей поездки к алауитам. Усталость увеличивалась по мере того, как я работал. Около половины второго я потушил лампу, вполне удовлетворенный законченным делом.
На следующее утро, в восемь часов, я уже стоял в кабинете полковника Приэра.
— Уже вернулись, Домэвр?
— Еще вчера, г-н полковник.
— Вам удалось сделать что-нибудь интересное за такой краткий срок?
— Судите сами.
— Клянусь, вы меня интригуете. Какое впечатление вынесли вы от алауитов?
— То, что восстание идет к концу.
— Вы побывали и в Сафите?
— В Сафите, в Тартусе и в Баньясе, г-н полковник.
— Черт возьми! Вы не теряли времени!
— Тем более что по дороге я задержался в Триполи на Целых полдня.
— В Триполи? Зачем?
— В Триполи, г-н полковник, я намеревался возобновить отношения с одним старым знакомым — старым вахмистром из спаи, который трижды спас мне жизнь и которому мне случилось отплатить за эту услугу тем же.
— А! И что же он там поделывает, этот ваш вахмистр?
— Он вышел в отставку, г-н полковник, и, так как пенсия его невелика, он открыл маленькое кафе рядом с главной мечетью, крошечное кафе, где бывают исключительно мусульмане.
— Он и сам мусульманин?
— Да, мусульманин — шиит. Но он не хвастается этим перед своими посетителями, почти исключительно суннитами. Даже моему другу майору Гобсону не известна эта подробность.
— Гобсон? Ему-то какое дело до этого?
— Гобсон, г-н полковник, ужасно интересуется древними камнями. Когда он приезжает в Триполи — что случается довольно часто, — чтобы полюбоваться развалинами замка графа Тулузского, он всегда заезжает выкурить кальян в маленьком кафе Уда эль-Джебара. Это имя моего вахмистра.
— Вы — драгоценный человек, Домэвр.
— Вы слишком снисходительны, г-н полковник.
— Итак?
— Итак; Уд эль-Джебар рассказал мне много интересного о другом нашем друге, Салиде Али Кхелфе.
— О Салиде Али Кхелфе, нашем агенте в Тартусе?
— О нем самом.
— Он ненадежен?
— Я бы не затруднял себя этой поездкой, если бы во мне не возникло сомнений на этот счет.
— Слушайте, Домэвр. Салид Али Кхелф — один из наших старейших агентов. Майор Тробо пользовался его услугами в Руаде с 1917 года.
— Это правда, г-н полковник, но с этого времени не мы одни использовали его. Он, что называется, двух маток сосет.
— Он сносился и с Англией?
— Да. Тогда дело еще не имело такой важности, так как цели войны были одинаковы. Теперь же мы, если можно так выразиться, получаем жалованье за то, чтобы убедиться, что цели мира различны. Салид Али Кхелф изменяет нам, но его измена, увы, понятна. Мы не умеем вознаграждать наших агентов, г-н полковник. Хотелось бы мне знать, какими суммами располагает мой приятель Гобсон для такого же дела, как мое?
— Неограниченными, — ответил полковник Приэр, — беспредельными!
С минуту мы оба молчали.
— Салид Али Кхелф! — снова начал полковник. — Право, я доверял ему. Даже, помнится, это я сделал его мундиром. Он теперь видное лицо в Баньясе и Тартусе.
— Да, г-н полковник, и то влияние, каким он обязан нам, он обратил против нас.
— Фактически, что он сделал?
— Он переправил повстанцам военную контрабанду — ружья и амуницию.
— Английская контрабанда, разумеется?
— Конечно, г-н полковник. Все горы Ансарии были вооружены его стараниями.
— Негодяи!
— Кроме того, он сообщил шейху Салеху маршрут отряда лейтенанта Эстева, который едва не был убит близ Тель-Калаата. Маршрут этот он мог достать без особого труда, непосредственно, — раз он был нашим агентом. Но не меньше вероятий предполагать, что он получил его от нашего приятеля Гобсона.
— Подумать только!.. — воскликнул полковник Приэр.