Посланец как будто даже лениво выпростал вторую руку и наставил ее на крикуна. Не было ни грома, ни вспышек, ничего такого. Но храбрый горл тут же осел на пол неаккуратной кучкой вялой плоти. Кожа на лице и на руках пошла трещинами, из которых начала сочиться кровь. Красные ручейки резво текли из носа, ушей, рта. Стена позади упавшего тоже растрескалась, и из нее сыпалась густая пыль.
Пока остальные глядели изумленно на руины своего товарища, посланец успел исчезнуть за дверьми. Из коридора послышалось грозное «На колени, раб!» и наконец все улеглось.
Потихоньку оживавшие члены обоих кланов гуськом, по одному, потянулись к выходу из залы. В коридоре их несчастным взорам явилась еще пара таких же иссеченных неведомым лезвием тел.
— А куда оно ушло? — спросил Кубик. Теперь и он был растрепан и взволнован не меньше приятеля.
Раф в ответ так сильно закатил глаза, что расшифровки не потребовалось. На небеса ушло, куда ж еще. Хоть и не бывает этого. Не предусмотрено. А вот.
— А может, правда?… — Кубик до боли укусил губу.
— Что правда? — вздрогнул Раф.
— Ну… самозванец.
— Кому это надо. — Раф совсем сник и сгорбился, как мартышка, на своем кресле.
Кубик подумал.
— Горлам надо. Они хотят укрепить свои позиции и потеснить наши. Для этого нужно… в общем, аргументы нужны. Ну вот и предъявили аргументы.
— И своего не пожалели? И зачем же он заорал про самозванца?
— А для достоверности.
Раф поразмыслил и покачал головой.
— Нет. Во-первых, такого оружия не существует. Во-вторых, им не нужно укреплять свои позиции. Наше мироустройство и без того пропитано их ортодоксией, как пирог вареньем.
— Как это? — не поверил Кубик.
— Про колесо Сансары я тебе рассказывал?
— Ну.
— Про карму тоже. Ты думаешь, почему воров и убийц не наказывают? Нету даже тех, кто бы этим специально занимался.
— Почему?
— Считается, что бандит сам себя наказывает, ухудшая свою карму. В следующем реале он получит статус ниже прежнего. Будет нищим, побирушкой, с голоду дохнуть будет, заболеет чем-нибудь… неприятным, шарахаться от него все станут. Идея кармического воздаяния. Имеет негласно-официальный статус. Другими словами, в это верят все, поголовно.
— А мы? — осторожно поинтересовался Кубик. Ортодоксия ирчей на сей счет ничего не говорила.
— Негласно, — предупредил Раф. — А теперь скажи, что из этой идеи следует?
— Что?
— Что задача каждого — улучшение кармы. И когда ты ее улучшишь по самое некуда… — Раф примолк, давая Кубику возможность сообразить самому.
— Стану бессмертным? — выпалил Кубик, делая большие глаза.
— Будешь наслаждаться в полях неземных, — иронично и в то же время серьезно пообещал Раф. — В это тоже верят поголовно, даже если не знают об этом. Но уж точно знают, как улучшать карму.
— Как?
— Просто. Жрать, спать, развлекаться. Работать — ни-ни. Суета сует — работа. Первородный грех это. Понял? Они все там, — Раф махнул на окошко, — заняты истреблением первородного греха. Так вот. — И умолк, загрустив.
— Тогда кто же это был? — совсем запутавшись, спросил Кубик.
— Вот и я говорю — кто? — мрачным голосом шарлатана-пророка изрек Раффл.
Камил протянул женщине бутылку.
— На, хлебни лекарства.
Она не смотрела на него. Вообще никуда не смотрела. Сидела на заднем сиденье «тарелки» и вытворяла всякие разные штуки со своим расписным лицом. То глаза прижмурит, то, наоборот, выпучит и брови диагонально поставит, то зубы оскалит, то щекой начнет дергать, будто такая вот у нее манера подмигивать, а то и вовсе перекосит физиономию так, что под раскраской не разобрать — где нос, а где уши.
Бутылку она не взяла. Скорей всего, и слов его не слышала.
— Ну и похабный у тебя видок, милая.
Толстяк отвернулся от тихо блаженствующей дамы и углубился в составление меню завтрашнего обеда. Кухню Камил считал своей второй родной стихией. О первой пришлось почти забыть двадцать лет назад, когда господин Морл, тогда еще никакой не господин, наставил на него свой длинный палец и сказал проникновенно, от души: «Даже и не думай. Все равно не успеешь». Впрочем, какая там душа.
Кухню же ему никто не мог запретить. Одно было неудобство. Одно — но могло перевесить сотню других, поменьше. Синтетическая пища. Питательно и, если научиться комбинировать параметры, можно получать сносный вкус. Только разве это еда? Восемнадцать лет назад открылась эта трагическая страница в истории человечества. Натуральное мясо бродило по лесам, но никто его не промышлял. Что такое рыбная ловля, сейчас кто-нибудь знает? Нет. А скажи первому встречному, что еда может расти прямо из земли, — состроит глупую рожу и убежит. А если смелый, что, кстати, редкость, — грудью попрет убеждения отстаивать.
Вот и приходится самому из кожи лезть. Огород за домом, охота (слабое напоминание о первой профессии). Рыбалку, правда, так и не освоил. Слишком непредсказуемый клиент — рыба.
А поваром он был непревзойденным. Конечно, кто же из этих синтетически кормящихся остолопов мог превзойти его?
И кому как не ему знать о трагичности подобного положения вещей?
— Ну все, приехали, — сообщил толстяк, оборачиваясь к женщине.
Та и ухом не повела.
Камил вылез из машины и выволок за руку свою добычу. Она была покорна, как дрессированная лошадь.
— Мне нужна молочная ванна, — вдруг объявила женщина.
— Будет тебе и молочная ванна, и золотые зубочистки, — пообещал Камил. — Пошли морду отмывать. Нельзя, милая моя, пред Божественным супругом такой страшилкой являться. Он хоть и безглазый, а непотребства все ж не любит.
В доме женщина опять надолго замолчала. Но выполняла все, что велел толстяк. Три раза принималась тереть лицо, убирая въевшуюся краску. Разделась догола и булькнулась с головой в горячую благоухающую ванну. Не молочную. Камил разъяснил, что для начала сойдет и такая. Понемногу она приходила в себя.
— Сиди тут и не вылезай, пока не вернусь. Для подогрева воды вон ту ручку покрутишь. А я пойду с Божеством побеседую. Оно у нас, знаешь ли, строгое. Порядок любит.
Камил спустился на этаж ниже, прошел по длинному коридору и постучал в дверь.
— Войди.
Морл сидел все в той же неизменной позе перед зажженным камином. В немаленьком помещении было жарко и удушливо. Камил взял на заметку, что нужно проверить вентиляцию.
— Она здесь, хозяин.
— Знаю. — Слепой обратил лицо к слуге, и стекла его очков словно превратились в глаза, большие, несоразмерные глаза насекомого, изучающие толстяка. Прошло четверть минуты. — Ты наряжался в эту игрушку Дана — контур? Зачем? Хотел попугать их?
Привыкнуть к этому невозможно. Ни за двадцать лет, ни за всю жизнь. Обыкновенный зрячий по сравнению с его хозяином — несчастный слепец.
— Я всего лишь хотел избежать недоразумений и неуважения к вашей воле, господин Морл. — Толстяк почтительно склонил голову.
— Ну и как — избежал? — усмехнулся Морл.
— Вы правы, не избежал, — сознался Камил. — Сопротивление было ничтожным, и все же… — он замолчал, сделав вид, будто не решается говорить.
— И все же, — медленно повторил слепой, — мне стоит их наказать?
— Эти хамы были со мной грубы. Между тем я ясно дал им понять, что исполняю волю их Божества. Они заслуживают вашего гнева, хозяин. — На лице у толстяка было написано вдохновение.
Морл, не отвечая, поднялся с кресла и прошелся по зале. Движения его были уверенными, в них отсутствовала та робость, нечеткость, изломанность, присущая большинству слепцов.