— Ты что, маленький? Сам найти не можешь? — тут же взвилась Герта, перестав выть. Мальчик выслушал окрик равнодушно и сразу исчез.
— Навязался на мою голову, — сердито пожаловалась Герта.
Кубик понимающе покивал.
— Да-а. Дети. Мне кажется, мы должны их любить… И временами мне кажется, что нам не дают их любить.
— Почему это тебе так кажется? — с подозрением спросила Герта, снова поворачиваясь к нему черно-рыже-голубым лицом. — Кто не дает?
— Законы природы. — Кубик пожал плечами. — Не очень приятно в это верить.
— Может, ты веришь в байки про Божество?
Кубик поугрюмел.
— Нет. Просто мне кажется, что лучше матерям самим растить своих детей. И отцам. И любить их.
— Да за что их любить?
Кубик подумал.
— У тебя в прошлых реалах были дети?
— Не помню, — мрачно отозвалась Герта.
— Вот. А если бы были, ты бы знала, за что их любить… Если это законы природы, значит, у природы нет детей. Поэтому она так бесцеремонно распоряжается чужими. И вообще всеми… — Кубик прикусил язык: чуть было не сорвалось с него «всеми вами», — всеми нами.
Но Герта не преминула съязвить:
— Да уж, особенно тобой. Вон какой беленький да ладный. — Она вздохнула. Немного погодя продолжила: — А может, этот, — махнула рукой на дверь, — мой и есть. Сын. Да. Вот так. Я же была беременна. Кажется. Давно. Не помню. — Звучный всхлип.
Кубик протянул руку и погладил ее по рыжей голове.
Странные все-таки эти законы природы. Если, конечно, это законы, а не что другое. Противоестественные. Ненормальные.
Да и вот еще что: откуда он знает, что это ненормально? Сколько Кубик в себе ни копался, а сказать не мог — откуда. Просто знает. Такой уж родился. Или это сам он — ненормальный? Урод?
Детства своего Кубик не помнил. Впрочем, как и все. Но наверняка оно не отличалось от жизни сегодняшних мальчишек и девчонок. Тех, что попадают в случайные руки, как тот, в соседней комнате, тех, что шайками шныряют по улицам, тех, что временно живут в приютах под наблюдением апатично-тупых симов. Каждый новый реал рвет все устоявшиеся за месяц связи, разбрасывает людей, как щепки, соединяет их в произвольном, невычислимом порядке. И стирает память за тот же месяц. Новый сценарий, новая реальность, новая жизнь.
Кубик был рад, что попал в Центр. За год работы там он убедился — служащие Центра обладают бесценными привилегиями.
Баловни природы? Кубик искренне сомневался в этом. Даже принадлежа официально к клану ирчей, толкователей законов природы, — сомневался…
— Я хочу есть, — мальчик снова укоризненно смотрел на них исподлобья и теребил губу.
Герта без слов встала, накинула халат и отправилась кормить подкидыша.
Кубик продолжал страдать, валяясь в чужой постели и размышляя о причудах реальностей.
Взять хотя бы это самое «Торжество справедливости». За вчерашний день он не встретил на улицах ни одной привлекательной женщины… Гм, о присутствующих лучше даже и не думать. Только высокий градус мог так пошутить над ним. Рыжая негритянка с испорченными зубами, обвислыми щеками и большим горбатым носом… Да что там привлекательной. Молодость тоже шла по разряду «вопиющей несправедливости». Как же — мозолит глаза тем, кто потерт и пожеван жизнью. Белая кожа… о! тут особая статья. Почему особая, Кубик не знал, но каждый волосок на теле, играя роль антенны для затаенного и невысказанного, сообщал ему: да, это статья особая. Поэтому — если ты не желтый, то непременно черный. Ну и, конечно, лысый. И это только по мелочи.
Но и мелочей хватает, чтобы сполна огрести свое, законное, по физиономии.
Потому что законы — они для всех. Потому что демократия. Абсолютная демократия. А не палец в жопе.
Герта вернулась, сунула Кубику в руку большую чашку с кофе, сняла халатик и опрокинулась животом на постель. Полежала немножко молча, внимательно глядя, как он жадно глотает огненную жидкость. А когда он поставил чашку на пол, рука ее медленно поползла в его сторону. Залезла под простыню. И решительно пошла на штурм.
Кубик бесстрастно отбил нападение. Рука уползла обратно.
— Мне пора на работу, — сказал он, не двигаясь с места.
— Ты работаешь? — поразилась Герта.
— Ну… — Кубик понял, что, разнежившись, проболтался и теперь она от него не отвяжется. — В общем да.
Герта рассматривала его как диковинную зверушку. Работает! Неслыханно. Людям не полагается работать. Они же не роботы. И не симы какие-нибудь.
— И где ты работаешь?
— Там. — Кубик махнул рукой. Выразиться яснее он не имел права.
— Значит, — в голубых глазах прыгала потрясающая догадка, — вот почему ты не такой, как мы все. И чем ты занимаешься?
— Конкурсом. — Кубик сказал правду. Это была примерно одна десятая часть правды.
Герта насторожилась. Спина напряглась и светлые на фоне черной кожи соски вислых грудей оторвались от постели. Кубику было неинтересно и неприятно на них смотреть. Он хотел уйти. Удерживала лишь стыдливая благодарность к этой некрасивой женщине, вырвавшей его из лап несчастных и злобных громил. В конце концов, все они, в этом городе и в этом мире, так или иначе несчастны. А в несчастье нужно держаться друг за друга. Пока позволяют законы природы.
— Ты — организатор Конкурса? — уточнила Герта.
— Один из.
Кубик отчетливо видел, как женское существо наполняется пылом, гневом и едкими словами.
— Тогда скажи мне вот что, — отчаянно кусая губы, начала Герта. — Что за сучки… сочиняют всю эту дрочильню? Какого… мы должны жить в этом…? Себя-то вы, как понимаю, огородили от этого… А мы?! Мне вот так уже… быть негрой. Чего им не хватает, этим дурам…? Дырок между ног? Перца на…? Сколько нужно иметь недостачи в мозгах, чтоб вставать в очередь на траханье с Божеством? У него ж небось елда как целое бревно. Так насадит, что не встанешь потом…
— Мне показалось, ты не веришь в его существование, — перебил ее Кубик.
— Зато эти дурынды… верят, — парировала Герта.
Конечно, она преувеличивала. Сценарии далеко не всегда были дрочильней. Бывали и хорошие. Если вспомнить… вспомнить… но ведь были же… только вспомнить… потом. И конечно, она просто не могла знать всего. Коротко говоря, она не знала ничего. Кубику стало очень грустно. Так грустно, что…
— Нет никаких дурынд, — спокойно и отрешенно произнес Кубик. — Сценарии пишут райтеры. Трое или четверо, точно не знаю. И все — мужчины. Судя по их виду, и без того затраханные службой, чтоб еще набиваться в гарем к Божеству.
Сказал — и похолодел. Сам не заметил, как выдал случайной любовнице, да какой там любовнице, просто, что называется, первой встречной бабе, секретные сведения служебного пользования. Тайну, свято и нерушимо хранить которую обязывался каждый сотрудник Центра. Под страхом лишения жизни.
Кубик сжал зубы и решительно встал с постели.
Герта притихла, словно тоже все поняла, и приклеилась к нему округлившимися глазами. Только пискнула:
— Зачем?
— Затем, — веско ответил Кубик, влезая в одежду. — Затем, что демократия. Ты знаешь, что такое абсолютная демократия?
— Нет.
— Это такое общество, которым управляют законы лотереи.
— А…
Попыталась возразить?
— Фальшивой лотереи, — уточнил Кубик, не дав ей заговорить. — Про которую все должны думать, что она настоящая. Или делать вид, что так думают, — добавил он, пристально глядя на женщину. — Ты поняла?
— Поняла. А если…
— Это все равно ничего не изменит. Эта тайна сама себя хранит. Новый реал сотрет ее из твоей памяти. И из памяти тех, кому ты успеешь проболтаться.
Да, хранит, горько подумал Кубик.