А делают они это только в одном случае — если мозга, который построил эту штуку внутри себя по заданной программе, более не существует в природе. Ни в живом, ни в мертвом виде. Полное распадение на элементарные частицы. Переход материи в виртуальное состояние. Небытие.
При таком положении вещей Кубик не надеялся спастись. Следующим бесследно пропавшим будет он… Как пришел сюда, так и ушел. Тайна великая тут.
Кубик безнадежно потыкал пальцем в открытых нараспашку внутренностях робота-уборщика и вздохнул. Ремонтника он вызвал еще час назад, но проклятого сима до сих пор не было. Самому ковыряться в микросхемах и проводках неподвижно застывшего пугала Кубику не хотелось — побаивался. Это был какой-то атавистический ужас перед высокими технологиями вообще и перед говорящей железякой в частности, страх, который Кубик пытался выдавить из себя, но пока не очень успешно.
Робот его нервировал. Не давал работать, пялился бессмысленными фотоэлементами в спину, будто нарочно сломался именно в этой позе — чтобы подглядывать за тем, как Кубик составляет расчеты на компе. Передвинуть же его в одиночку было трудно — тяжелый и ухватить неудобно.
В результате Кубик бросил работу, назло железному пугалу расковырял его панели и принялся ждать помощи.
Некоторое время спустя дверь открылась, и он облегченно выдохнул. Однако это оказался не сим, обслуживающий технику, а всего-навсего добрый приятель Раффл. Кубик страшно обрадовался и сразу повесил проблему на друга.
Раф обошел расхристанного робота кругом, вдумчиво дергая себя за ухо, и сказал:
— М-да.
— Что ты предлагаешь? — оптимистично спросил Кубик. Вдвоем против одного робота было уже не так страшно.
Раф глубокомысленно почесал в затылке.
— Нужно воскурение.
— Чего? — опешил Кубик.
— Воскурение, говорю. Жертвенный дым. Они это любят.
— Кто любит? — еще больше озадачился Кубик.
— Кто, кто, — проворчал Раф. — Духи любят. Которые внутри роботов сидят.
Кубик изумленно смотрел на товарища.
— Ты что, Раф? Я считал тебя… А ты… Ты суеверен, как… как горл. Ты веришь в эти… эти…
— Салага ты еще, Кубик. — сказал на это Раф. — Никакое это не суеверие. Значит, так. Жди здесь. Я сейчас.
И ушел.
Кубик подождал.
Через десять минут Раф вернулся. В вытянутой вперед руке он держал за длинный розовый хвост белую мышь. В другой нес плоское металлическое блюдо, почерневшее в центре.
— Подержи, — велел он Кубику и передал ему мышь. Кубик брезгливо сморщился. — Смотри не выпусти.
— Где ты ее взял?
— Там где все берут. На складе спецсекция работает. Ты думаешь, у тебя первого робот скисает? Тут у всех те же проблемы. А ремонтников всегда где-то носит. Воскурение проще сделать.
— Что, действует? — ехидно спросил Кубик.
— Проверено.
Раф положил блюдо на стул, стул придвинул к роботу, достал из куртки карманный нож.
— Давай.
Он осторожно взял мышь за мордочку и аккуратно перерезал ей шею. Кровь закапала на блюдо. Туда же Раф положил белое тельце. Снова полез в карман, вытащил настоящий лист бумаги и поджег его. Потом накрыл им мышиный труп.
— Нужно, чтобы топливо было натуральным. Масло или бумага. Горючка не годится. Запомнил? Потом сам будешь все это делать.
— Не буду, — покачал головой Кубик. Ему было жалко мышь. Живое существо.
По комнате поползла вонь горелой шерсти и плоти. Кубик закрыл нос ладонью и спешно вышел в коридор.
Пять минут он слонялся под дверью, прислушиваясь и изнывая от непонятных, но отвратительных ощущений. Наконец Раф позвал его.
— Готово. Принимай, — с гордостью показал он на оглядывающегося по сторонам робота. Вид у ожившей железки был не очень-то бравый, зато действия вполне осмысленные. Робот-уборщик запахнул свой панцирь и вежливо прогундосил:
— Благодарю вас.
Затем засосал в свои внутренние емкости для мусора обгорелую тушку и бумажный пепел. Впрыснул в воздух нейтрализатор задымления и запаха и укатил, забрав с собой воскурительное блюдо.
Кубик впечатлился. Воскрешение робота происходило по всем канонам чудосотворения и не могло не вызвать трепета. Нервического трепета, близкого к истерике или даже буйному припадку. К счастью, Кубик умел сдерживать свои бессознательные порывы.
Раф внимательно смотрел на него.
— Ничего, привыкнешь, — успокоил он Кубика. — Все привыкают. С первого раза тяжело, конечно. Тебе еще повезло, что ты здесь уже год обживаешься. А мне это показали почти сразу, как сюда попал. Меня потом по всем этажам разыскивали. Представляешь, иду с закрытыми глазами, аккуратно все углы обхожу. Без сознания! Это мне потом рассказывали. В себя пришел только в медблоке. Вот тебе и чудеса.
Кубик рассеянно покивал.
— Между прочим, — продолжал Раф. — Я чего к тебе пришел-то. Ты текущий процент по своему сектору получил?
— Сегодня не успел еще. С чучелом этим куковал. А вчерашний — восемьдесят пять. А что?
— А то. У меня сегодня девяносто четыре. У Тадика — девяносто пять. У Серого — девяносто три и восемь. Ну и так далее.
Кубик мрачнел на глазах.
— А чего ты хочешь. Высокая пластичность с самого начала в сценарии была задана. Думать же надо было.
— Надо было, — согласился Раф. — Только чего теперь жевать про это — надо было, не надо. Если до ста дойдет, мы все можем вылететь в задницу.
— А что… будет? — осторожно осведомился Кубик.
— Точно никто на знает. Потому что никогда раньше не доходило. Но предположения имеются. После сотни пойдет ускорение. Процент будет нарастать со скоростью единица в час. Это по прикидкам. Начнутся необратимые изменения. Если заснять разложение трупа в течение года, а потом прокрутить за две минуты — вот так это примерно будет со всем реалом. Он просто сбесится. Будет… как его… первобытный… первородный… хаос.
— А Конкурс? Он останется?
— Ничего не останется, — мрачно пророчествовал Раф. — Ни Конкурса, ни нас с тобой. Хорошо, если планета Земля не…тся совсем.
Кубик уселся на стол и скукожился.
— Страшно, — сказал он сипло.
— Поджилки трясутся, — поддакнул Раф.
— И это все устроили мы? В смысле — Центр?
— Ну уж нет. Лично я заламывать руки и ползать на коленях не собираюсь. Не мы же их всех лысыми неграми сделали. Народ хочет справедливости. Он ее получил. Так? Объективная самопроизвольная трансформации реала в соответствии с заданными параметрами. Ты вспомни, с чего это все началось.
— С чего?
— С зависти. Желание справедливости растет четырьмя ногами из зависти. И только одной ногой из чего-то еще.
— Да это понятно. — Кубик махнул рукой, словно муху отогнал. — Но почему же это все так… тупо? Как будто живем среди дебилов. Высшая школа сразу исчезла, ты помнишь? Как языком слизнуло… это… животное такое было… не помню название.
— Корова.
— Вот-вот. А ты заметил, что люди на улицах одеты… как страшилки на Хэллоуине?
— Одежда украшает человека. Справедливость требует, чтобы она украшала всех одинаково… или одинаково уродовала.
— Вот-вот, — повторил Кубик. — Почему же всегда выбирается минус, а не плюс? Уродство, а не наоборот? Вычитание, а не прибавление?
— Закон природы? — в шутку предположил Раф.
— Или великий принцип демократии, — серьезно ответил Кубик. — Считай: самоликвидировались — белые, молодые, красивые, слишком умные, кошки, собаки, цветущие деревья, третьего дня, кстати, не видел в воздухе ни одной «тарелки», все стали какие-то облезлые, несчастные, скучные. Глядят друг на дружку с опаской и злобой. Помнишь, две недели назад в Риме — история с инвалидами?
— Чуть весь город не стал инвалидом, — ухмыльнулся Раф.
— Хорошо хоть, локализация ареала произошла.