Он был острым полемистом, опыт митингов, предвыборных собраний и парламентских зубодробительных стычек укрепили его веру в себя. Не прошло даром и его пребывание на вершинах властных структур. Однако сейчас Андрей Андреевич ощущал, что ему трудно разговаривать с этим Профессором, который на самом деле был никаким не профессором; он все время чувствовал какую‑то принижающую его властность и даже снисходительность в тоне собеседника, в неспешных длиннотах, которые позволял себе Профессор, даже во взглядах, которые он бросал исподлобья, поднося ко рту чашку кофе. И потому вопрос Шишковца прозвучал резче, чем того требовали обстоятельства, – ему просто нужно было переломить психологический настрой разговора, и тема давала для этого удачный повод.
Да, давала. Шишковец был связан с КПСС только формально: был, состоял, участвовал. Как все. И не более того. Он не сделал никакой партийной карьеры, хотя связи отца, второго секретаря обкома, давали ему эту возможность. Всего, чего он в жизни добился, он добился сам. В отличие от Профессора, который всю жизнь просидел в КГБ и внешнеполитическом отделе ЦК и лишь в финале драматических событий августа 1991‑го предпринял какие‑то меры для блокирования частей КГБ, подготовленных для штурма Белого дома. Что это были за меры, Шишковец не знал, о таких вещах не принято было расспрашивать, но президент очень высоко ценил Профессора и прислушивался к его мнению даже тогда, когда ни к кому не прислушивался. И все‑таки нужно было поставить этого старого грифа на место. Поэтому Шишковец повторил:
– А вы?
– Я был уверен, что он сделал благое дело, – добродушно, как говорят о погоде, ответил Профессор. – Во‑первых, сэкономил стране миллионы долларов, которые мы скармливали этим дармоедам, то есть дружественным компартиям. Во‑вторых, дал возможность Интерполу, ЦРУ и «Моссаду» ликвидировать самые опасные гнезда международного терроризма, которые создавались под видом центров национально‑освободительного движения.
И не столько его слова, сколько этот благодушный тон окончательно вывел Шишковца из себя.
– Благое дело, говорите? Прекрасно! Вы были в этом уверены? Прекрасно! Есть только один вопрос: как вы были в этом уверены – вслух или про себя?
– Я доложил о своих соображениях Юрию Владимировичу Андропову. В то время он возглавлял КГБ. Он согласился со мной.
– Как?! – вырвалось у Шишковца. – Вы доложили Андропову, и он… – Да, он согласился со мной. И информировал о моем докладе кое‑кого из секретарей ЦК. К сожалению, его позиция не нашла поддержки.
– Погодите, погодите! Вы хотите сказать, что Андропов уже тогда… – Я не хочу его ни хвалить, ни ругать. Но он был профессионалом. И уже тогда понимал, что нужно немедленно что‑то предпринимать, если мы не хотим того положения, которое имеем сегодня. И какое будем иметь завтра.
– Какое же положение мы будем иметь завтра? – сдерживаясь, поинтересовался Шишковец.
– Чтобы поговорить об этом, я и попросил вас прервать свое общение с дочерью и срочно приехать сюда. И для начала послушать эту пленку. Но прежде я хочу закончить тему. Так вот, полковник не сдал ни одного нелегала, хотя знал практически всех. Это было его условием. Мы не трогаем его семью, а он не мешает работать нам. Он и сегодня может провалить всю нашу сеть от Европы до Канады. Он свои условия выполнил. Мы своих, к сожалению, нет. Его жена, пятнадцатилетний сын и мать погибли в автомобильной катастрофе. Это было около десяти лет назад.
Я был резко против такого решения.
– И после этого… – Он продолжал держать слово. Он понимал, что ребята, разведчики, тут ни при чем и что решение принимал не я. Не знаю, как бы я поступил на его месте. Право, не знаю. Хочу надеяться, что так же. Но не очень в этом уверен… – Почему он вообще решил уйти на Запад?
– После вторжения наших войск в Чехословакию.
Это было около десяти лет назад.
Я был резко против такого решения.
– И после этого… – Он продолжал держать слово. Он понимал, что ребята, разведчики, тут ни при чем и что решение принимал не я. Не знаю, как бы я поступил на его месте. Право, не знаю. Хочу надеяться, что так же. Но не очень в этом уверен… – Почему он вообще решил уйти на Запад?
– После вторжения наших войск в Чехословакию. Пражская весна, если помните. Что я всем этим хочу сказать? Только одно. Полковник – человек, слову которого можно верить. И если он говорит: это серьезно – это действительно серьезно. Теперь вы разрешите мне включить запись?
– Включайте. Впрочем, еще секунду. Почему вы называете его полковником?
Насколько я знаю, он разжалован, лишен всех наград и заочно приговорен к смертной казни. Приговор не был отменен, просьбы о помиловании не поступало.
Какой же он полковник?
Профессор улыбнулся:
– Вот вы – политик. Если вас завтра назначат дворником, вы перестанете быть политиком? Нет. Просто вашей аудиторией будет не Госдума, а метлы и мусорные баки. Можно человека разжаловать, можно расстрелять. Но если он по духу своему полковник, а особенно полковник‑разведчик, им он и останется. Даже мертвый. Из этой же категории и полковник Аарон Блюмберг. Это у него сейчас такая фамилия.
– А настоящая? – спросил Шишковец.
– Арон Мосберг.
– О Господи!
– Это одна из самых старых и уважаемых чекистских фамилий. Отец Арона был расстрелян, мать отсидела двенадцать лет, сам он воспитывался в специнтернатах для ЧСИР. Знаете эту аббревиатуру? Член семьи изменника Родины. У него могла быть блестящая карьера в КГБ. Просто феерическая. Он был самым молодым полковником в истории советской разведки. Но он выбрал другой путь. И я сейчас даже не могу сказать: к сожалению или к счастью.
Шишковец нахмурился. Профессор явно позволял себе лишнее. К тому же он все время вел свою линию в разговоре, легко игнорируя попытки собеседника перевести речь в другую плоскость. И это тоже раздражало Шишковца. Пора было наконец поставить Профессора на место.
– Давайте будем придерживаться общепринятых терминов, – мягко предложил он. – Мы можем как угодно относиться к деятельности этого Блюмберга или Мосберга, но для России, которая объявила себя правопреемницей Советского Союза, он – преступник, осужденный на смертную казнь за измену Родине. Воспримем это как данность. Вы меня поняли? И давайте больше не возвращаться к этой теме.
Профессор допил кофе, вынул из диктофона кассету, сунул ее во внутренний карман своего коричневатого, бугрящегося на крупных мосластых плечах пиджака. Потом вызвал дежурного, приказал:
– Линию с Москвой, срочно.
Он назвал номер линии. Шишковец знал этот номер. Это был прямой канал связи с одним из ближайших помощников президента.
– И билет до Москвы на первый утренний рейс, – продолжал Профессор. – В туристский класс. Спокойной ночи, Андрей Андреевич. Извините, что попусту вас потревожил.
– Вы хотите сказать, что улетаете в Москву?
– Да.
– Но… заседания Балтийского клуба не закончились. И вы должны… Профессор усмехнулся:
– Пытаюсь припомнить такой же дурацкий разговор за последние хотя бы года три – нет, не припоминается. Я вам, голубчик, ничего не должен. И вы мне ничего не должны. Не знаю, как у вас, а у меня кредитор всего один. Я должник России. И только. Ваше положение выше моего. И вы можете отдать мне приказ. Но сделать это сможете единственным способом. Обратиться к своему руководству, оно обратится к моему, а мое руководство, если сочтет нужным, отдаст мне приказ. Вот этот приказ я буду обязан выполнить.