– Скажите, верно я слыхал, будто ваш хозяин собирается в Италию?
– Не знаю. Странно, что он до сих пор ни разу туда не съездил. Итальянцы такие горячие родственники.
– Зайдем, выпьем кофе?
– Мне еще нужно прибрать в лавке. После праздника с утра всегда много народу.
– Ладно уж, ладно. Не будьте мелочным. Личный друг мистера Бейкера может позволить себе не торопясь выпить чашку кофе.
Он это сказал не так ехидно, как оно выглядит на бумаге. Он умел говорить любые слова самым невинным и дружеским тоном.
За все эти годы я ни разу не пил утром кофе в «Фок-мачте» – вероятно, я один из всего города. Пить кофе в «Фок-мачте» – обычай, традиция, это все равно что клуб. Мы взгромоздились на табуреты у стойки, и мисс Линч – я вместе с ней ходил когда-то в школу пододвинула нам чашки с кофе, ничего не расплескав. Рядом с каждой чашкой стоял крохотный сливочник, а два куска сахару в бумажных обертках она бросила вдогонку, словно игральные кости,
Мисс Линч, мисс Линч. «Мисс» уже стало частицей ее имени, частицей ее самой. Пожалуй, ей уже так и не удастся отделаться от этой частицы. Ее красный носик с каждым годом все красней, но это не алкоголизм, а хронический насморк.
– Доброе утро, Итон, – сказала она. – Что, сегодня какое-нибудь торжество?
– Это он меня затащил, – сказал я и, желая быть добрым, прибавил: – Анни.
Она дернула головой, как от револьверного выстрела, но потом, поняв, в чем дело, улыбнулась и, поверите ли, стала совершенно такой же, как в пятом классе, – и красный носик и все прочее.
– Приятно повидать тебя, Итен, – сказала она и высморкалась в бумажную салфетку.
– А я удивился, когда узнал, – сказал Морфи. Он снимал с сахара обертку. Его ногти блестели лаком. – Вот так, втемяшится тебе что-нибудь в голову, а там привыкнешь к этой мысли, и кажется, иначе и быть не может. Потом трудно поверить, что ты неправ.
– Не понимаю, о чем это вы.
– Я, пожалуй, и сам не понимаю. Черт бы побрал эти обертки. Почему не насыпать просто в сахарницу?
– Из экономии, должно быть, чтобы не брали слишком много.
– Разве что так. Я знал одного типа, он некоторое время только сахаром и питался. Пойдет в «Автомат», возьмет за десять центов чашку кофе, половину выпьет, а потом доверху добавляет сахаром. Все-таки хоть с голоду не умрешь.
И я, как всегда, подумал: не был ли этим типом сам Морфи – странный колючий человек без возраста, с наманикюренными ногтями. Он был как будто интеллигентным, об этом говорила его логика, ход его мыслей. Но язык у него был грубый, простецкий, с налетом вульгарности – язык человека из низов.
– Не потому ли вы пьете кофе с одним куском сахару? – спросил я.
Он ухмыльнулся.
– У каждого есть своя теория, – сказал он. – Самый распоследний голодранец разведет вам теорию, почему он попал в голодранцы. Едешь по дороге и вдруг упрешься в тупик, потому что считался с теорией, а не с дорожными знаками. Из-за этого самого и я, верно, дал маху насчет вашего хозяина.
Давно уж мне не случалось пить кофе не дома. Кофе был неважный. У него даже и вкуса кофе не было, разве что горячий и черный – в последнем я убедился, пролив немножко на свою сорочку.
– Честное слово, не понимаю, о чем вы.
– Хочу сообразить, с чего это мне вообще втемяшилось в голову. Верно, вот с чего: ведь он говорит, что приехал сорок лет назад. Тридцать пять или тридцать семь – это может быть, но не сорок, нет.
– Я, должно быть, очень туп.
– Если сорок, это выходит тысяча девятьсот двадцатый год.
Все еще не дошло? Знаете, когда работаешь в банке, нужно уметь сразу раскусить человека, он протянул чек, а ты уже знаешь, что это за птица. Вот и вырабатывается сноровка. Не приходится даже думать. Все само встает на место, но бывает, что и ошибаешься. Может, он и в самом деле приехал в двадцатом. Может, я ошибся.
Я допил кофе.
– Пора, а то не успею прибрать в лавке, – сказал я.
– Вы меня перехитрили, – сказал Морфи. – Стали бы допытываться – ничего бы я вам не сказал. Но вы молчите, придется, значит, сказать. В двадцать первом году прошел первый чрезвычайный закон об иммиграции.
– Ну и что?
– В двадцатом он мог сюда приехать. В двадцать первом – едва ли.
– Ну и что?
– Значит – так подсказывает мне смекалка, – он приехал сюда после двадцать первого, но с черного хода. И, значит, он не ездит на родину потому, что не может получить документа на обратный въезд.
– Слава богу, что я не работаю в банке.
– А от вас бы там было больше проку, чем от меня. Я слишком много болтаю. Словом, если он едет, значит, я ошибся. Погодите, выйдем вместе. За кофе я плачу.
– Привет, Анни, – сказал я.
– Заходи, Ит. Ты никогда не заходишь.
– Зайду.
Когда мы пересекали улицу, Морфи сказал:
– Вы не рассказывайте его макаронному святейшеству, что я прохаживался насчет его отношений с иммиграционными властями, ладно?
– Зачем я стану ему рассказывать?
– А зачем я вам рассказал? Что за драгоценности в этом футляре?
– Шляпа рыцаря-храмовника. Перо пожелтело. Хочу узнать, не возьмут ли его в отбелку.
– Вы масон?
– Семейная традиция. Хоули были масонами еще до того, как Джордж Вашингтон стал Великим магистром.
– Вот не знал этого про Вашингтона. А мистер Бейкер тоже масон?
– У Бейкеров это тоже традиция.
Мы уже вошли в переулок. Морфи полез в карман за ключом от боковой двери банка.
– Может, потому мы и отпираем сейф с такими церемониями, будто это заседание масонской ложи. Только что свечей нет. А так – форменное священнодействие.
– Морфи, – сказал я, – вы что-то сегодня ко всему придираетесь. Пасха не внесла мира в вашу душу.
– Увидим через неделю, – сказал он. – Нет, правда. Когда стрелка подходит к девяти, мы уже все стоим, обнажив голову, перед святая святых. А ровно в девять отец Бейкер преклонит колена, отопрет сейф, и мы все бьем земные поклоны Великому Богу Чистогана.
– Вы псих, Морфи.
– Может, я и псих. А, черт бы побрал этот замок! Его можно открыть чем угодно, только не ключом. – Он долго ворочал ключом в замке и пинал дверь ногами, пока она наконец не отворилась. Потом вытащил из кармана листок туалетной бумаги и затолкал его в замок.
Я едва удержался, чтобы не спросить: а это не рискованно?
Он ответил без моего вопроса:
– А то эта пакость захлопнется, когда не нужно. Понятно, после того, как открою сейф, Бейкер сам проверяет все замки. Смотрите же, не проболтайтесь Марулло о моих подозрениях. С такими клиентами шутить не приходится.
– Ладно, Морфи, – сказал я и пошел через дорогу к своей двери и оглянулся, ища кота, который всегда норовил прошмыгнуть в лавку, но кота не было.
Внутри лавки все как будто изменилось, все было новым для меня. Я видел то, чего никогда не замечал раньше, и не видел того, что меня всегда огорчало и раздражало. Ничего удивительного. Взглянешь на мир другими глазами или даже сквозь другие очки – и сразу перед тобой другой, новый мир.
В уборной из-за неисправного вентиля все время подтекала вода.