Ленка Черкизова, подружка конопатой Ресницыной, сказала:
– Дураков больше нет. Один в больнице, другой – того хуже, третьим быть кому охота? Никто не пойдет.
Винька подумал, что он пошел бы. Но его не звали. Да и барабанить он не умел, а учиться поздно – скоро конец смены.
Вернулась из города Валентина. Побледневшая, неулыбчивая, но по-прежнему решительная. Видимо, начальство рассудило, что виновата она не очень.
А за два дня до прощального костра в лагере появилась худая, очень загорелая деревенская жительница. За руку она вела (вернее тащила) белобрысую девчонку в длинном выгоревшем платье. Маленькую, лет семи. Увидела на крыльце начальника лагеря – и прямо к нему.
– Вот... она рассказывает – (И дерг девчонку за руку!) – Была на берегу, значит, с маленьким братом, с Костюшкой двухлетним, да не углядела, тот в воду. И помочь – толку нету. А с вашего берега – какой-то мальчонка! Выпихнул его на мелкое место... Ленка Костюшку в охапку да бежать... И ничего не говорила цельную неделю. Вчерась только призналась. Мы с бабкой спрашиваем: а где этот пионер-то, хоть спасибо сказать ему. А она ревет: “Не знаю”, – говорит. А потом очки мне дает. “Только вот они, – говорит, – у воды в песке нашлися”... Уж не тот ли это парнишка, упаси Господь, про которого сказывают, что утонул:
Платон Андреевич взял очки.
– Тот...
– Пресвятая Богородица, прости нас грешных, беда какая... Цельный день в поле, разве углядишь за ими окаянными... – Села на ступень, концы косынки прижала к щекам...
Как Глебка это смог? Каким отчаянным рывком он, совсем не умеющий плавать, преодолел хотя и узкую, но быструю Лебедку? Наверно, с последней силою толкнул бестолкового Костюшку на отмель (и при этом слетели очки), а сам от отдачи – на глубину... Обнаружили его быстро: колхозный сторож за поворотом реки рыбачил посреди русла, и тело зацепилось за лодку...
Наступила справедливость.
Был теперь Глеб Капитанов не утонувший по своей вине нарушитель дисциплины, а барабанщик-герой, который ценою жизни спас двухлетнего мальчишку.
Про это написали письмо Глебкиной маме, и подписался весь третий отряд.
На вечерней линейке Платон Андреевич сказал:
– Значит, не зря он, да... Это, конечно, меняет картину. И мальчик тот, Костя, будет жить ради нашего Глеба... Но все-таки, родные мои, будьте вы, пожалуйста, осторожнее. Очень уж больно это, когда героями делаются в десять лет. Это нашей мирной жизни вовсе даже лишнее...
Накануне отъезда Валентина позвала Виньку.
– Ты вот что, Греев... ты возьми очки Глеба. Вы ведь были друзья. Пусть будут на память... Или его маме отнесешь. Пусть хранит...
Винька взял очки осторожно, даже с опаской. Глебки нет, а они... вот... все такие же...
Стекла были круглые, в оправе из тонких пластмассовых ободков. А дужки – длинные и гибкие. Они мягко зацепились за Винькин мизинец.
– Я... ладно. Отнесу...
Дом над оврагом
1
Винька не отнес очки Глебкиной маме. Он смалодушничал и схитрил...
Сперва-то он твердо решил, что отнесет – сразу, как вернется из лагеря. Ну, не совсем сразу, а на следующий день. Виньке казалось, что это его долг. При таких мыслях он даже испытывал печальную гордость.
Вернулись в воскресенье, а утром в понедельник Винька и в самом деле пошел на Октябрьскую улицу. Прошагал через весь город и оказался в пристанском районе. Глебкина улица тянулась над речным обрывом.
Адреса Винька не знал. Он понимал, что самое правильное – пойти на станцию Река и спросить диспетчера Капитанову. Если ее нет на работе, то скажут, где живет.
Но тут сомнения и страхи, которые и раньше копошились в душе, стали сильнее решимости.
Что он, Винька, скажет, когда увидит Глебкину маму? Она, конечно же, сразу заплачет. А он? Будет стоять и переминаться? Или... тоже?
У Виньки заскребло в горле.
Он сердито зашагал по Октябрьской и вышел на самый край обрыва.
Отсюда все виделось так, как рассказывал Глебка.
Справа был речной вокзал: зеленое деревянное здание с часами, дебаркадеры, пыхтящий пассажирский пароход “Орджоникидзе”. Чуть дальше – грузовые причалы, краны, эстакады, кирпичные башни и водокачки... Внизу под обрывом лежали в несколько рядов рельсы, и по ним неспешно двигались маневровые паровозы. Толкали туда-сюда вагоны, платформы и цистерны. А между рельсами и откосом стоял коричневый домик с башенкой. Сверху видна была его крутая поржавевшая крыша.
Это и была станция Река. К ней вела извилистая деревянная лестница.
Ну что? Идти?..
А правильно ли он сделает, если сунется с очками теперь к маме Глеба? У нее ведь горе-то совсем свежее. Надо ли бередить еще сильнее?
Винька в эти дни то и дело вспоминал книгу “Мальчики” писателя Достоевского. Мама подарила ее зимой, на Новый год. (Винька уже потом узнал, что книжка эта – часть большого романа под названием “Братья Карамазовы”). Там рассказывалось про ребят старого, еще “царского” времени. Один из этих мальчиков, Илюша, в конце книжки умер от неизлечимой болезни... И как убивался его отец! Просто невозможно было про это читать...
У Глебки отца нет, но мать-то страдает, наверно, еще сильнее. Отцы они все-таки мужчины...
Винька постоял у верхней площадки лестницы и отошел в сторону. Сел над обрывом, на лужайке среди пыльного клевера и мелкой городской ромашки.
Внизу шла своим чередом портово-паровозная жизнь. С пыхтеньем котлов, лязганьем буферов и частыми гудками.
Было интересно... В самом деле интересно! Винька теперь понял, почему Глебке нравилось глядеть отсюда на движение дышащих п а ром великанских механизмов. На все эти переплетения рельсовых стрелок, фонари, шлагбаумы и диспетчерские будки. На могучие колеса и шатуны, на трубы, топки, тендеры, выпуклые крыши вагонов и штабеля грузов на платформах...
Все это связано было между собой каким-то сложным взаимодействием, словно там, внизу, обитало исполинское существо, занятое малопонятным для посторонних делом.
Это существо пахло угольным дымом, теплым железом, просмоленным деревом шпал и масляной смазкой. Запах долетал сюда, наверх, и смешивалося с привычным запахом лета: речной воды и песка, ромашек и клевера, тополей и сохнувших на солнце поленниц.
Была во всем этом завороженность и сказочность. Ясно, почему Глебка в лагере уходил к Лебедке: его тянуло на берег. Пускай он там невысокий, без всяких паровозов, но можно ведь было сидеть и вспоминать. Можно было смотреть на бегущую воду и представлять движение составов... И Глебка сидел и смотрел. Сквозь эти вот очки...
Винька вынул очки из нагрудного кармана и надел.
Он поступал так уже не первый раз. Вначале это было трудно – приходилось преодолевать суеверное опасение. И Винька преодолевал – он не хотел, чтобы хоть что-то связанное с Глебкой внушало страх. От Глебки – только хорошее.
И теперь надел он Глебкины очки спокойно, как свои.
Хотя какие там свои! У него-то, у Виньки, зрение было отличное без всяких очков, а за круглыми стеклами весь мир размазался в зыбкие цветные пятна. Кучевые облака над рекой растеклись желтым киселем.
Зато, если снять очки и смотреть в одно стеклышко как в лупу, близкие предметы виделись увеличенно и четко. Винька поразглядывал засохшую ссадину на колене и севшее рядом с этой ссадиной семя одуванчика. Потом – головку клевера и божью коровку на сухом стебле. Надо было сказать: “Божья коровка, улети на небо...” – “Они летают только при солнышке...”
Сейчас было яркое солнце, и божья коровка послушалась. Улетела... Куда?
Может, на то самое небо, где теперь Глебка?
Пионер Винцент Греев прекрасно знал, чтотакого неба нет.