Ян едва смог вернуться в человеческий облик, и в изнеможении привалился к стене. Стоял он так долго, переводя дух, потом кое как доковылял до лошадиной поилки и морщась стал умываться. Слабость мешалась с досадой и злобой, а больше – с усталостью: устал он вот так зубами выгрызать себе право на жизнь, на волю, на то, что другие назовут достоинством…
Как оно все одно за одно цепляется! – подумалось ему, когда приведя себя в подобие порядка, Ян перешагивал через тела. Нехотя подошел, мрачно рассматривая причину кутерьмы: ведьмаченок все так же неловко лежал на лавке, бессильно свесив худую руку. Но ведь не привиделся же этот кошмарный взгляд с перепою!
Никогда еще не приходилось волколаку ни видеть подобное, ни слышать о таком.
Больше всего, Яну хотелось последовать примеру оставшихся в живых разбойничков, и никогда уже не видеть этого юнца с дьявольскими глазами. Нельзя не признаться, что мелькнула мыслишка добить ведьмину, пока не очнулся – а ну как он этот же трюк на своем спасителе попробовать захочет, да и мало ли еще на что способен…
И тут на него словно водой плеснули: видно ты так привык в крови пачкаться, что одна лишняя капля уже значения не имеет! Сказано в Писании: "Не судите, да не судимы будете; ибо каким судом судите, таким будете судимы, и какою мерою мерите, такою и вам будут мерить" От Матфея 7, 2. Каким судом, его судить будут если что,
– Лют знал слишком хорошо: через такой суд он сиротой остался, да и сам уцелел, только благодаря отцу Бенедикту. В чем парень виноват? В том, что защищался, как мог? Ты-то сам, много лучше?
Словно торопясь загладить неслучившуюся вину, Ян осторожно переложил юношу удобнее и начал приводить в чувство. Когда густые ресницы дернулись – едва не отпрянул: глаза у парня оказались страннее некуда – зрачок и тонкий ободок по краю радужки чернющие, а сама радужка просто невероятного, даже не серого, а грязно-белого, амиантового цвета. Вот только никакого колдовского тумана в них не было: стоявшая там муть была самой обычной и называлась горячкой.
– Не бойся, никто тебя не тронет больше, – Ян уже не испытывал ничего, кроме жалости, – Я тебя в обиду не дам.
Веки дрогнули, опускаясь, но прежде он уловил какую-то странную тень мысли, которую не успел понять, однако на сердце снова стало неспокойно.
6.
Только одному человеку на свете, а тем более в такой ситуации Лют мог довериться безоговорочно. Но, до бенедектинского монастыря Святого Духа еще надо было добраться.
Вынося рано по утру на руках своего подопечного, и устраивая в обнаруженной на хуторе телеге, Ян только вздохнул: парнишка был совсем плох, не помер бы дорогой.
Скажи ему кто, что он, Янош Лют, как-то выжегший по настроению целую деревеньку, будет выхаживать больного ведьмачонка – посмеялся бы. Между тем, мальчишка пока умирать не собирался. Он метался в жару, но продолжал цепляться за жизнь. Такое упорство вызывало симпатию, однако дороги не облегчало. Тем более, что тот, хотя и принимал помощь, но по-прежнему не сказал ни слова, не назвал имени, а в светлых глазах стояла едва ли не ненависть, со странной тоской.
Лют уже не сомневался, что юнец благородных кровей, – кто еще умеет так обдавать холодом в ответ на протянутую руку. Возишься с ним, возишься, – а он не то, что спасибо не скажет, а того и гляди, в рожу спасителю плюнет.
Помогая больному напиться, Ян вдруг заметил, что тот глотает с трудом, и устыдился своего раздражения на его молчание. Глотку ему, что ли повредили?
– Ты говорить не можешь?
Парень только отвернул физиономию, уткнувшись в борт телеги.
Ругаясь, Лют подгонял худую клячу, позаимствованную с хутора.
Лошадка была нервная, чуяла в нем подвох (оборотень знал о таком своем свойстве и лошадей всегда подбирал тщательно и осторожно, лишний раз обходясь без них). Когда они в первые остановились в поле на ночлег, – а Ян теперь старался избегать людей, – и он обернулся волком, лошадка, всхрапнула и резво прянула в сторону. Волк фыркнул на нее: животина, она не человек, ничего не знает, ни в чем не виновата, и объяснить не получится, а потом устроился рядом с юношей, согревая его своим телом.
Опасения, что парень испугается и опять что-нибудь выкинет, не оправдались. Ян спал чутко, по-звериному, но утром обнаружил, что тот свернулся под боком, запустив руки в густой мех. Норов норовом, а нужда заставит – забудешь и про спесь, и про страх. Ян даже почувствовал к этому странному мальчишке благодарность – заботясь о ком-то беспомощном, он вдруг ощутил себя… чище, что ли. Как в раннем детстве после молитвы.
"Знать, еще не совсем пропащая твоя душа, оборотень!" – усмехался Лют себе. …Всадники вылетели откуда-то с проселка, и окружили телегу в момент. Пятеро.
Разодетые, как на бал и увешанные оружием с ног до головы. Лошади – как на подбор – мечта цыгана! А вот лица их Люту сразу не понравились: несмотря на разный возраст, черты, у всех они казались одинаково блеклыми, пустыми, как будто чья-то рука стерла с них все краски. Только в глазах билось жадное пламя.
– Стой! Кто такой? Куда едешь?
Связываться с ними Люту ой как не хотелось! Авось пронесет… Он забито втянул голову в плечи, кивнул на свернувшегося на сене парнишку в рясе.
– Да вот, везу больного в монастырь к бенедектинцам.
И злорадно увидел, как при упоминании болезни, всадники сдали немного назад. "Брезгливые…" – Откуда едешь? Места эти знаешь? – так же отрывисто бросал тот, кто видно был за главного, тыча в сторону Яна кнутовищем и придерживая беснующегося жеребца.
– Как не знать! Вырос тут…
Подробности Янова детства их не заинтересовали.
– Здесь деревенька должна быть. Радковичи. Далеко она? В какую сторону? – выговор у него явно был нездешний, только какой Лют понять не мог.
Он повертел головой, добросовестно припоминая, где оно такое может быть и как туда добраться… и внезапно увидел, что его подопечный лже-монашек едва не с головой стек под кожух, только капюшон и торчал, а тонкие пальцы стискивали его с такой силой, что побелели костяшки. И не расцепились, даже когда всадники давно скрылись из виду в указанном Яном направлении.
Лют натянул вожжи, подсел к нему и сдвинул капюшон… Только белые глаза и жили на застывшем лице… И полыхало в них бешенным смерчем такое же неистовое пламя…
А еще страх. Не просто испуг, а именно страх…
– Та-а-к, – протянул Ян, – уж не по твою ли душу честная компания направилась?
Ответ был написан у парня на лице, страх стал еще очевиднее, – его просто затрясло.
– Может, соизволишь ответить-то? Я за тебя свою шкуру подставлял.
Мальчишка упорно молчал. Амиантовые глаза уперлись в желто-зеленые.
Ян усмехнулся:
– Ладно, молчун! Ты не красна девица, что б я с тобой в гляделки играл, – и натянул капюшон ему на нос, – Не выдам!
Ответом стал судорожный вздох, разжавшиеся наконец пальцы мелко дрожали.
Все странное Ян не любил: обычно оно заканчивалось плохо. А в этой истории странного было через чур многовато! За чем молодому господинчику таскаться по дорогам, гнуть спину? Кто его может искать и за чем? Возможных ответов было слишком много, – а значит, не было совсем. Но даже если речь шла о том, что бы всего лишь вернуть блудного юнца в лоно семьи, вспомнив лица этих "сыщиков" Лют рассудил, что он им павшую клячу добить не доверил бы, а не то что судьбу человека. Да и парень боялся их до нервного припадка: он и на разбойничков-то спокойнее реагировал.