А за "Черным квадратом" - все, что хочешь: хоть новорожденного кенгуру, хоть Пизанскую башню. В этом все дело.
- Раз, господа, заговорили о Черном квадрате, - учительским тоном произнес Лева Ордовский, - тогда все в порядке. Если в интеллигентном обществе не вспоминают о Квадрате, - значит, что-то разладилось и жди неприятностей, вплоть до землетрясения. Аминь.
- "Черный квадрат" - это точка отсчета, - зорко глядя перед собой, сказал знаменитый писатель и, выдерживая паузу, отфыркнулся в усы. - Первый день Новой эры. Да! Но - знак культуры, а не произведение искусства.
- Толкование номер тысяча два! - объявил Савицкий. - А что интересно...
Каждому было, что сказать и что возразить. Застольный круговой разговор распался на звенья. Вот уже почти целый век судят-рядят искусствоведы и домохозяйки, ученики старших классов и философы, метафизики и реалисты, что же все-таки имел в виду Казимир Малевич, изображая Черный квадрат на своем холсте. Судят и рядят, и, описывая круги, не продвигаются ни на миллиметр к разгадке. Но каждый уверен в своей промежуточной правоте.
- Зачем дурака-то валять! - сердито глядя, сказала художница Юля Маслова, скандальная во хмелю. - Он был теософ, Посвященный, и это все знают. Черный квадрат - сгусток Энергии. Ну что - достаточно?
Возражать напрямую никто не решился - Юля могла и вазой засветить в голову, были такие случаи. Только молодой поэт из Калуги, нео
будетлянин, промямлил подходящее к случаю:
- Квадрат - выход в Космос, черный провал...
Юля Маслова уперлась в будетлянина подозрительным взглядом.
- Сам Малевич называл "Квадрат" иконой, - примирительно сказал Лева Ордовский и потянулся наливать. - В переносном, конечно, смысле.
- Вот это дело другое! - согласилась Юля Маслова, подставляя порожнюю рюмку. - В переносном! - И одобрительно посмотрела на старинную икону, висевшую на стене, - закопченную, темную, как глубокая вода.
Первое отступление о Черном квадрате, 1668
Икона - старинная, темная, как глубокая вода, - висела посреди неба и облаков, на стене молельни. Бревенчатая молельня с дюжиною изб, жавшихся к ее ароматному сосновому телу, таилась в лесной чащобе, в северной глухомани, в трех днях пути от краснокирпичных стен Москвы. Сюда, в медвежье царство, в волчье вольное княжество, где и Соловью-разбойнику пришлось бы не по себе, привел Тихон полсотни упорных людей и икону принес в красном сундуке с медными гвоздочками, с золотыми шляпочками.
Молельню звали в лесу Шатром, Тихона - Наставником.
До леса, и до Шатра, и до церковной гнусной смуты звался он Тихоном, богомазом Тишей. Иконопись давалась ему радостно, святую строгость ликов он смягчал и расцвечивал лазоревыми, розовыми, зелеными красками, которые сам и растирал в бронзовых круглых горшочках. Его страсть к неуместному праздничному многоцветью была замечена начальством Строгановского монастыря; его предупредили, одернули: новизна в таком деле была не к месту, как в огороде репей. Все закончилось, когда Тишка, святой дурак, нарисовал голубую корову с золотыми рогами и петухом на голове. В Вифлеемском хлеву скотина глядела на Младенца человеческими глазами, подернутыми любопытством и жалостью. Это было уже чересчур. В тот же день, еще до постного обеда, Тишка ходко шагал по степной дороге прочь от монастыря. За спиной у него болталась, как серое порожнее вымя, тощая котомка, через шею была перекинута на берестяной веревочке пара запасных лаптей.
Годы спустя ему пришло в голову поменять имя, но быстро и бесповоротно он отказался от этой идеи. Приближенные соратники вкрадчиво ему советовали, доброжелательно понукали - он отворачивался. Традиции всегда его настораживали, раздражали. Традиция намертво связывает старое с новым, запечатывает глаза и уши, не дает мыслям живой воли.
Новое имя - новый человек; и все минувшие радости и печали, дурное и хорошее, раздумья и разгулья, лазоревые облака над красными елями и даже та золоторогая корова в хлеву - все это, вместе со старым именем, будет смыто, сметено мертвым ветром в тартарары... Зачем? Ведь на вытоптанном пустыре и трава не растет. А Бога все равно не обманешь, хоть горшком назовись и в печку полезай. А людей обманывать ни к чему, это грех истинный. Да и милых родителей, сохранившихся еще в кругу внутреннего взгляда, придется истребить из памяти. Поменять данное тебе при рождении имя - все равно, что оттолкнуть мать, ударить отца: они тебя нарекли с любовью, а ты их ослушался и предал. Вот что значит поменять имя, насыпать могильный холм над прошлым.
В северный лес, к волкам и медведям, привел Тихона не запрет писать святых на липовых досках, а недоуменная обида: почему нельзя писать так, как нравится? Что преступного в том, что скотина глядит синими по-человечьи глазами, а влюбленный старик летит к молодой барышне по воздуху, не касаясь земли изношенными ногами! Разве же это ересь, которую следует полосовать кнутом, выжигать огнем очистительного костра?! Смиренно поклоняться из рода в род бездарной мазне, третьесортной картинке - вот это ересь, отупление души. Не на рукотворной доске надо искать Бога, а в себе самом; и богочеловек станет сродни человекобогу.
Опасными своими мыслями тертый Тихон не делился ни с кем до поры, до времени. А в раскат церковной смуты под крики и ругань попов собрал вокруг себя упорных единомышленников и решил селиться вместе с ними вдали от людей и их церквей, в лесной неприступной глуши. И стал - Наставником.
На новом месте все началось со строительных хлопот. Леса кругом - на дни и дни пути, дивный лес, мачтовые стволы один к одному. Шутили, помахивая топорами: тут и Ковчег можно построить, и пережить потоп... Заготовив лесины, задержались: где ставить храм? И какой? Куда разворачивать фасадом? Под какую крышу подводить - под двускатную, плоскую? Под какое навершие? Ждали слова Наставника, а Тихон медлил.
Наконец, собрал людей, сказал, как о бесповоротном:
- Бог не ждет, а Шатер подождет. Начнем не с Шатра, а с изб. До снега должны управиться, а то померзнем в зиму вместе с детьми.
Люди удивлялись благодарно, скребли в затылках: ну и Тихон, круто берет! Богу - Богово, а человеку все же человеково. И то правда.
А под храм расчистили покамест площадку над рекой - под крепкий избяной дом в одну комнату, с сенями.
- Хоть чистым золотом стены обшей, - назидал Тихон за вечерней едой похлебкой из дичины, сухарями, - Бога не умаслишь, не подкупишь. Спесь это, люди, спесь и лукавство! Хоть выше Ивана Великого колокольню подыми, ближе к Богу не станешь ни на шаг, ни на полшага. К небу - да, но не к Богу.
Весной, после снега, застучали молотки над рекой. Через месяц без малого все было готово. Шатер святить не стали: собрались перед входом в чистой одежде, праздничной. Тихон сказал: "Ждите!" - и вошел в дом, затворив за собою дверь: по чину ему.
Ждали молча: никто вслух не гадал, что там делает Наставник. И ко
гда Тихон позвал, вошли торжественно, не буднично. Огляделись, сдержанно ворочая головами.
Против двери, на дощатой стене, выкрашенной в небесный голубой цвет, с вольно плывущими розовыми, зелеными и белыми облаками, висело нечто, мешковато закрытое серой завесой. Наставник стоял у завешенного, глядя, как люди наполняют Шатер.
- Здесь мы будем говорить к Богу, - дождавшись, когда вошел последний, сказал Тихон. - Это трудно - говорить к Нему, а услышать Его - и вовсе не в наших силах. Но видеть Его внутренним нашим взором может каждый, кто этого хочет: такими Он нас создал когда-то, в далекие времена.