Я пришла из пустыни, и потому я здесь. Я понимаю, этого объяснения недостаточно. Очень мне хотелось бы сполна рассказать вам, как и что привело меня сюда. Но я не могу этого сделать. Не потому, что хотела бы о чем-то умолчать, не затрагивать того, что касалось бы моей совести. Нет, не поэтому. Когда я покидала отчий край, мне казалось, что ничто меня уже не связывает, ничто не обязывает ни перед кем. Должно быть, не сразу обрываются нити прошлого. Потребуется какое-то время. И я еще поборюсь с собой. А пока я не вправе открывать то, что не должно быть сейчас открыто. Простите меня, преподобная мать, я не вправе сказать больше. Если мое объяснение не убеждает, я не в обиде. Я пойму. Я уже благодарна за эти минуты общения. Вам решать. Одно могу сказать о себе: я не случайно оказалась здесь - вижу в том исход судьбы своей, - возможно, на роду мне так написано, я буду верной, неотступной послушницей среди вас. Призвание и прибежище хочу найти в Боге и, если смогу, - смысл своего существования во времени и пространстве. Иного дела жизни я теперь не представляю себе. С тем и явилась к вам...
Монахини очень внимательно слушали Бахиану. Ждали, что ответит настоятельница.
- Ну, что ж, слова твои не лишены разумности, - признала игуменья Митродора, немало удивленная вместе с тем услышанным, ибо никогда еще не сталкивалась она с подобным случаем. Обычно жаждущие попасть в монастырь сами первым делом рассказывают всегда со слезами, с излишними подробностями историю своей невыносимой жизни. И это выдвигается ими главным аргументом отречения от мира.
"А тут что-то другое, что заключается в ней, в ее словах, как вкус горечи в кристалле соли, - думала по ходу разговора многоопытная игуменья. - А ведь совсем молодая, отроковица, можно сказать. Прежде чем прибыть к нам, решала ведь - быть или не быть. Несчастная. Много потребовалось ей сил. Не так просто далось ей решиться. Надо помочь ей устоять на ногах. И все же неспроста ее появление. Может оказаться, совсем неспроста. Странно, что я так думаю..."
- Мы верим тебе, дитя мое, и нет никаких оснований сомневаться в твоей искренности, - говорила в ответ настоятельница. - Подробно расскажешь ли о своей жизни, или намеком, или вовсе сочтешь ненужным касаться этой темы дело твое. Настаивать никто не вправе. Каждый волен сам решать, как ему поступить. И если на то пошло, скажу тебе, Бахиана, у тебя еще будет время подумать, поразмыслить, что к чему. Как рассудят сестры на совете - захотят ли оставить тебя в нашей обители, - у тебя до пострижения будет свобода выбора, испытаешь себя, можешь в любое время покинуть монастырь, если не найдешь смысла в житие новом. Время на испытание у тебя будет, будет у тебя и духовный отец, куратор наш - святой отец Иов, что навещает нас из Константинополя, ему на исповеди можешь открыться, если опять же сочтешь нужным. Тебе лучше знать, когда и что сказать. Никакого принуждения на этот счет - потому как по доброте своей, не знающей границ, Всеблагий оставил нам свободу совести. Нелегкое людское свойство наше возвел Он к неприкосновенным принципам. Потому хвала и слава Ему во храмах и за стенами храмов за великодушие, простершееся на все времена вперед. - Она остановилась, собираясь с мыслями, должно быть, очень важными для нее, и добавила затем: - Оттого и вечное борение наше - всякий раз совесть отстранить желаем от свободы и всякий раз вопием, и гневаемся, и вступаемся за нее. И так всегда. А исповедь духовная на то, чтобы согласовать принцип с совестью самой. Я говорю это, чтобы ты была спокойна, Бахиана. - Игуменья сама удивлялась тому, что испытывала желание говорить столь охотно и пространно, и была довольна разговором, угадывая внутренне, что пришелица достойна этого, хоть и молода собою.
- А теперь скажи мне, дитя мое, поскольку разговор наш должен быть продолжен: откуда тебе стало известно про обитель нашу скромную и почему ты решила обратить стопы свои именно к нам, на далекий остров среди моря?
Монахини почувствовали, как, переборов себя, Бахиана подыскивала слова.
- Видите ли, к вам хотел добраться один человек, - пояснила она, прикусывая губы, - но ему не суждено оказалось прибыть. А я знала о его намерении и пыталась ему помочь в его замысле. Отсюда мне было известно примерно, как лежит путь. Я знала, что остров этот называется по-турецки Чешме-Ада. Родниковый остров.
- Да, Чешме-Ада. А где же теперь тот человек?
- Он не может прибыть. Его никогда здесь не будет.
- Кто этот человек - женщина или мужчина?
- Мужчина.
- Странно, - подивилась настоятельница, - что ему могло понадобиться в женском монастыре?
Бахиана промолчала. Это несколько насторожило игуменью:
- Так ты добиралась сюда, возможно, что-то сказать, что-то передать или... прости меня, допустим, что-то иметь за это? Если так, не скрывай.
- Нет, преподобная мать. Ни то, ни другое. Мне нечего ни сказать, ни передать, я сама по себе, и тем более нечего иметь. Я никогда ничего не буду иметь. От этого я свободна.
Монахини молча переглядывались. Разговор приобретал заинтересованный для них характер. В этот момент в дверях показалась трапезница монастыря, видимо, по какому-то делу к настоятельнице. Но та не стала даже ее выслушивать, отправила назад:
- Не сейчас, потом, потом придешь.
И когда трапезница ушла, игуменья снова обратилась к Бахиане:
- Скажи мне, дитя мое, ведь ты могла скрыть намерение того человека, не так ли?
- Простите, преподобная мать, что вы имеете в виду?
- Ничего особенного. Просто для уяснения. Ведь ты же могла не говорить нам о намерении того человека, собиравшегося сюда?
- Нет, не могла бы скрыть. Я бы здесь не появилась, если бы не тот человек.
- Стало быть, в этом не кроется ничего недосказанного, кроме благих пожеланий посетить наш монастырь, так ли я понимаю?
- Да, так, - подтвердила Бахиана. - В этом нет ничего недосказанного, напротив, я бы сказала, все исчерпано в определенном смысле. У человека было такое желание, а теперь его нет. Вот и все. Я же сама по себе.
Игуменью все же что-то беспокоило, и она даже спросила у сестры Иванны:
- Ты уверена, ты все точно переводишь?
- Все точно, преподобная мать, - заверила сестра Иванна. - Слово в слово. Как сказано, так и я.
Наступила некоторая пауза перед завершением разговора.
- Я надеюсь, наши сестры не откажут тебе, дитя мое, в крове и союзе монашеском, - сочувственно говорила настоятельница. - Если быть по тому, поживешь, присмотришься. Сдается мне, Бахиана, ты могла бы в нашей монастырской библиотеке поработать. Богатая у нас библиотека. Богословие, философия, история от византийских времен. Есть для ознакомления и эллинские сочинения.
- И на болгарском языке существуют такие книги?
- Да, и на болгарском. Но главный - греческий. И вообще - работы много с книгами. А теперь, дочь моя, ответь на несколько прямых вопросов, которые требуют прямых ответов. Скажи мне, была ли ты замужем?
- Нет, помолвлена была, но слово взяла назад.
- А теперь, извини меня, я должна знать, не несешь ли ты в себе зачатия? Пойми, у нас монастырь.
- Нет, преподобная мать. К сожалению, нет И, к сожалению, никогда не быть тому.
- Я понимаю тебя. Но таков обет наш и зарок наш изначальный перед Господом.
Бахиана понимающе склонила голову.
- Не оставила ли ты больных или сирот без попечения?
- Нет, преподобная мать. Родителей давно лишилась. Близких людей тоже не осталось. Я одна.
- Не больна ли ты, не страдаешь ли недугом каким?
- Нет, я здорова и не помню, чтобы когда-либо болела.
- Ну и слава Богу.