На длинной, жилистой и загорелой шее у него всегда высоко держалась вытянутая голова с широким утиным носом, - он будто постоянно соображал: откуда поддувает? Подбородок и щеки у него обрастали так быстро и таким жестким медным волосом, что его брили всем отделением и уже попортили все бритвы.
- Встать и стоять! - раздумчиво, простуженным голосом повторил Умрихин слова отделенного и, когда все обернулись к нему, еще раз повторил: - Встать и стоять! Ну, это как придется! Сказывают, сила силу берет. Что ты сделаешь, если у них силы больше? Вот завтра, глядишь, двинет он танки...
- Ну и что? - сердито оборвал его Юргин. - Опять пугаешь? Ты мне брось, каланча пожарная, пугать людей! Что за привычка?
- Где мне, товарищ сержант, людей пугать! - мирно и грустно возразил Умрихин. - Я сам боюсь!
- Какого же ты черта боишься? Отчего?
- Опять же через свой рост, - степенно поведал Умрихин. - Я же самый приметный в полку. В три погибели согнусь на перебежке - все одно хребет мелькает выше кустов. Меня, товарищ сержант, очень уж на большую дистанцию видно!
- Да, нерасчетлив был твой папаня! - весело подхватил Дегтярев. Экую детину породил! Вместо одного вполне бы два бойца вышло!
- Во! - охотно согласился Умрихин. - И было бы лучше!
- Главное, у каждого поменьше бы придури было, - сказал Юргин, - а то у тебя одного чересчур много.
Умрихин вздохнул, шумно очистил в сторону вместительный утиный нос и ответил без обиды, сумрачно:
- Нет, не понимаете вы моей участи! - Он высоко поднял палец. - А фамилию мою вы в счет кладете? Умри-хин! Попробуй-ка с такой фамилией на войне! С ней, бывало, и дома-то жить страшновато. Нет, дружки-товарищи, мне не миновать смерти!
- Конечно! - захохотал Дегтярев. - Лет через сто!
- Тебе, Семен, смешки все! Придется тебе туго в бою, ты в любую мышиную нору юркнешь - и был таков!
- Мне не будет туго! - дерзко ответил Дегтярев. - Уж если зачнется как следует бой, не полезу в нору, я не твоей породы!
- Ты что - мою породу?
- Ну, будет! - прикрикнул Юргин. - Сцепились дружки.
Все время молчавший Андрей, не вытерпев, тоже вмешался, - не любил он споров:
- Будет, будет, ребята! Вот охота! Давайте-ка лучше доедим, что у меня осталось. А ну, садись!
Все присели у окопа. Андрей развязал свой мешок и начал угощать товарищей домашней снедью: жареной говядиной, пирогами с морковью и калиной. "Как у нас дома там? - вздохнул он про себя, как вздыхал уже много раз за день. - Может, там уже немцы?" Подошли еще бойцы отделения Мартынов, Вольных, Глухань. Все они давно скучали о домашней стряпне и с удовольствием - второй раз за день - налегли на подорожники Андрея.
Солнце уже стояло низко над дальними урочищами. По всему рубежу продолжались работы. На ближнем пригорке, что был справа, злобно простучал пулемет: началась пристрелка.
- Вот и опять остановились, - невесело отметил Умрихин.
- Эх, много уж за неделю-то отшагали!
- И все отходим, все отходим!..
- А что сделаешь? - сказал Умрихин. - Сила!
- Да откуда у них больше сил-то! - вступил в разговор и Андрей. - У нас же больше народу! А машины...
- Машина дура, да немец на ней хитер!
- Хитрее его нет нации.
- Вот он и идет! И катит!
Дегтярев с досадой ударил костью в землю.
- Эх, да какой уж кусок отхватил!
Разламывая пирог с калиной, Матвей Юргин заметил на это угрюмо и резковато:
- Большим куском скорее подавится!
- Теперь он, этот Гитлер, - с видом старшего, больше всех пожившего, заговорил Умрихин, издали кидая в рот крохи, - теперь он прямо на Москву метит!..
- Метит? - воскликнул молоденький белобрысый боец Мартьянов. - Голов у них не хватит, чтобы дойти до Москвы!
- Москвы им не взять, пусть и не думают!
- Оно и пусть думают, да не взять!
- Нет уж! - закипел Дегтярев. - Чего-чего, а Москвы им не видать, как своих ушей! Не для немцев она создана.
Весь народ наш встанет, а Москвы не отдаст. Не бывать этому никогда!
- Да, Москва... - задумчиво сказал Андрей, выбрав минутку, когда бойцы немного подзатихли. - Хороша же, говорят! Отдать ее - это вроде свою душу отдать. Я так понимаю.
И опять зашумели все солдаты.
Один Юргин, слушая их, молча трудился над пирогом с калиной. А когда солдаты начали, как бывало часто, толковать о том, что надо бы, дескать, сделать для спасения Москвы, для разгрома фашистских полчищ, идущих к ней, он заметил:
- А вот теперь чепуху начали городить. Да мы сами, если разобраться, во всем виноваты! - Он встряхнул на ладони маленький серый кремень: Видите? Иной подумает: на что он годен? Пустой камешек.
Юргин вытащил из кармана обломок рашпиля, подобранный на кресало, и ударил им по кремню. Во все стороны посыпались крупные искры. Коротко взглянув на бойцов, Юргин начал бить по кремню размеренно и часто...
- Видали?
- Это к чему же? - спросил Глухань.
- Каждому бы из нас, - сказал Юргин, - вот таким быть, как этот камешек! Каждому иметь в себе вот столько огня, силы да крепости! Да злости побольше! Черной, как деготь. Чтоб всю душу от нее мутило! И война сразу повернет туда! - Он махнул рукой на запад. - Повернет и огнем спалит всех этих фашистов, будь они трижды прокляты! Голову даю на отрез!
Он отодвинул мешок к Андрею, показывая этим, что пора кончать с едой, и мрачновато добавил:
- Их не лапшой кормить надо...
У Андрея запылало все лицо.
- Опять ты...
В это время со стороны долетел голос:
- Во-оздух!
И сразу, вскинув головы, все услышали тягучее шмелиное нытье моторов в далекой небесной вышине. Выйдя из-под серой, дымчатой тучи, немецкие бомбардировщики, черные на фоне неба, направились напрямик к рубежу обороны полка. По всему рубежу послышались привычные протяжные команды:
- Во-оздух!
- По ще-елям!
- Во-оздух!
Вскочив, Юргин сказал тихонько:
- В окопы!
Не доходя до рубежа, где остановился полк Волошина, ведущий "юнкерс" начал вырываться вперед. Во всех окопах скрылись каски. Но "юнкерс" дошел до обороны, не сбавив высоты, и, только пройдя еще немного над лесом, что был позади, круто пошел в пике, - и над округой пронесся дикий вой его сирены. Должно быть, летчик хорошо знал цель, на которую шел: он не тратил времени для осмотра ее с высоты. Только начали все остальные самолеты вытягиваться цепочкой, он уже сбросил свой смертный груз: далеко за лесом что-то рухнуло, как в пропасть, и еще раз, и еще, и окрест прокатилось гулко осеннее эхо...
XIV
Проводив самолеты глазами обратно до тучи, все бойцы отделения Юргина, взволнованно поругиваясь, опять потянулись к окопу Андрея.
- Переправу бомбили, - сообщил Андрей. - На Вазузе.
- Далеко ли до этой Вазузы? - спросил Матвей Юргин.
- Километров семь будет.
- Глубока?
- Где перейдешь, а где и плыть надо, - ответил Андрей. - Сейчас она, под осень, и глубока и быстра. Пехоте еще ничего, а с машинами да орудиями плохо.
Солдаты вновь заговорили было наперебой, но Матвей Юргин, взглянув на запад, начал подниматься со своего места.
- И верно, ребята, - сказал Умрихин. - Поговорим в другой раз. А теперь и отдохнуть надо. Сегодня отмахали вон сколь да тут наработались вволю - руки и ноги гудят. Как чужие. Пора и на покой.
- Отдохнешь немного после, - сказал Юргин.
- Это когда же?
- После войны.
- Фью-ю!.. - протяжно свистнул Умрихин. - А сейчас?
Юргин сверкнул зрачками:
- Встать!
Солнце село. Багрово-дымные потоки зари затопили все урочища на западе. Отовсюду потянуло сумеречью. Унялась дрожь земли. Затихло и в небе. Метров за двести позади стрелковой линии отделение Юргина, растянувшись цепочкой, вновь начало рыть окопы.
- Вот двужильный, дьявол! - ворчал Умрихин.
- Не гунди! - просил Дегтярев, копавший рядом. - Надоел.