- Он кого-нибудь пришиб?
- Точно не знаю: я туда не заходил. Когда проезжал мимо, у муниципалитета толпилось человек тридцать, самое меньшее, - так и липли к окнам. Я слышал только разговоры: происшествие в городе - не мое дело. Но Юго видел: один глаз чуть ли не выбит, губа рассечена, весь в крови. Унимали его, похоже, человек пять-шесть: он не давал надеть наручники, и лупили его всерьез.
Сейчас Джулиус закончит допрос, и Майка посадят.
- А что произошло?
О случайной драке не могло быть и речи. Даже здесь в прошлую субботу Майк вел себя агрессивно, и не будь он в кругу знакомых, дело, вероятно, кончилось бы плохо.
- Насколько я понял, у него были деньги, он перебрал и в "Погребок" ввалился уже тепленьким.
Чарли вспомнил человека, которого видел при свете неона, и ощутил нечто вроде укора совести.
- Тамошняя публика ради забавы накачала его и разговорила. Несколько субчиков увязались за ним. Кто-то подбил его отправиться в "Моуз": всем ведь известно, что такое старик Моуз и какой лоск он навел на свое заведение. Те трое, что сопровождали Юго, выглядели сущими голодранцами, и, конечно, их не впустили. Дальнейшее нетрудно себе представить. Юго завелся. Остальные, видимо, удрали вовремя: их не взяли.
Когда подоспела полиция, скандал был в полном разгаре. Женщины прятались под столиками, Юго швырялся бутылками и табуретами, у бармена хлестала кровь из раны на лбу.
Что, интересно, будет, если Чарли - а этого ему безумно хочется! - сгребет сейчас за горлышко бутылку, полную, тяжелую бутылку и разобьет ее о голову Джастина, который молча ликует в своем углу и словно наслаждается происходящим?
Итальянец злился на себя за то, что не решается это сделать. Какое было бы облегчение!
- Дорого это ему обойдется! - заметил столяр, изготовлявший гробы для похоронного бюро.
- Хулиганство в баре - два месяца, - не задумываясь, отрезал шериф. - Это норма. Если же, что очень похоже, он имел несчастье помять ребят из полиции - влепят полгода, а то и больше. И это только начало.
Брукс рассуждал с трезвостью человека, чье ремесло - отправлять других за решетку.
- Он уже натурализовался, Чарли?
- Не уверен, но, думаю, да.
- Хорошо бы! Иначе его могут выдворить из Штатов. Как бы то ни было, теперь им займутся. До сих пор он не высовывался, и все молчали, но я уже предвижу, как в него вцепятся женские организации. И начнут они с девчонки, которой он состряпал малыша, да еще до совершеннолетия.
- Родители ее были вроде бы не против, - вставил Чарли, сознавая, что говорит нечто чудовищное.
На него действительно посмотрели изумленно - как Чалмерс, когда речь зашла о фотоснимке, или Нордел, слушая сегодня его разоблачения, и он решил помалкивать.
- Санитарная комиссия в свой черед облазит его халупу, а муниципалитет заинтересуется, по какому праву Майк присвоил общинный участок. Впрочем, меня это не касается. Не знаю, отрезвел ли он от побоев, но был бы не прочь посмотреть на его видик, когда он проснется утром в каталажке. Парень-то он неплохой. Одна беда - от таких людей можно всего ожидать.
Чарли счел за благо отвернуться и глянуть на бутылки. Шериф начал, остальные поддержат. Рано или поздно все спохватятся.
- Пожалуйста, Чарли, стакан пива!
Одного Джастин таки добил! Чарли не раз видел, как люди годами платились за истории вроде той, в какую влип Майк.
В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье.
- Будьте повнимательней, Чарли!
И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей!
- Что с тобой? - удивился Кеннет.
- Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку.
Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста - их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит.
Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей - в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных - один Бог знает куда.
Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро - у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех!
Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане.
- Это должно было случиться!
- Удивительно, что не случилось раньше: ведь...
- Это действительно было чересчур!
- Неужели его жена не жаловалась?..
- Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре.
- Да брось ты, Саундерс!..
Штукатур - заслуженно или незаслуженно - слыл изрядным бабником.
- Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься.
Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи.
Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой.
В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык.
Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал:
- Он добился своего: Майка посадили.
Но она уже сладко спала и ничего не слышала.
Глава 8
В воскресенье утром Чарли позвонил Бобу Кэнкеннену, который, как каждый год, залег уже в постель на всю зиму, и в конце концов вырвал у него обещание явиться на следующее утро в окружной суд.
С первого тепла и до конца осени Боб заворачивал к Чарли в среднем три раза на дню, а иногда не вылезал из бара с утра до ночи. Особенно он любил, когда его принимали за хозяина, и охотно отвечал на телефонные звонки, сообщая котировку лошадей и принимая ставки.
Он был отпрыском самой старинной семьи в округе, и городской парк, в который со временем превратился ее сад, до сих пор называли парком Кэнкеннена. Он жил один под присмотром почтенной экономки, знавшей его еще мальчиком; дом его, насчитывавший самое меньшее дюжину комнат, был набит старинными вещами и совершенно запущен - Боб не давал себе труда привести его в порядок.
Трезвым Кэнкеннена видели редко. Пить он начинал с самого утра - еще лежа в постели, он, по его выражению, "прополаскивался". Употреблял Боб исключительно коньяк, притом определенной марки, которую благодаря ему можно было найти во всех барах округа.