— Это все, что ты мне можешь предложить?
— Черт… Я не вижу…
— Ладно, не утруждай себя…
Броском ноги она отшвырнула одеяло и пошла к туалетному столику.
— Ева… мне хотелось бы…
— Чего? Чего тебе хотелось бы?
Тон ее был таким враждебным, что вся его добрая воля сразу испарилась. Лицом к лицу с этой женщиной, которая смотрела на него так, словно видела в первый раз, он закаменел.
— Не теряй времени, — сказала она уже более миролюбиво. — Тебе надо работать… Оставь меня… Пожалуйста, иди в гостиную, хорошо? И доставь мне удовольствие, порепетируй «Прелюдии»… Остальное… касается меня…
И чтобы заставить его решиться, она поцеловала его в висок.
— Можно подумать, что я должен выпрашивать за что-то прощение, — проворчал он.
— Как знать, может, и должен.
Она подтолкнула его, держа за плечи, и закрыла за ним дверь. Лепра стал играть, сначала как автомат, потом все больше увлекаясь и светлея душой. Когда им завладевала музыка, он ощущал, что в нем нет злобы, знал, что не он виноват в случившемся… и вообще, ну да… остальное касается Евы. Его дело играть, а не отвечать на допросах. В конце концов он просто забыл о Еве и вздрогнул, когда она дотронулась до его локтя.
— Ты великолепен, — шепнула она ему на ухо. — Волей-неволей тебя приходится любить.
— Увы! — пошутил он.
— Увы, — серьезно повторила она. — Продолжай. Я иду к парикмахеру. Встретимся в «Мариньян», вместе пообедаем.
Она ушла, он был не прочь остаться один. Он импровизировал одной рукой… и сразу подумал о Фожере. Он играл на инструменте Фожера. Не в этой ли самой комнате Фожер записывал пластинки? Неужели этот кошмар никогда не кончится? Он поднес к губам сигарету, и в эту минуту раздался звонок. Почта! Ладно. Это час, когда ее приносят. Придется открыть. Откуда этот внезапный спазм, прилив крови к лицу? Лепра отбросил сигарету, вышел в прихожую. Консьержка передала ему стопку писем и газет.
— Подождите… Есть еще бандероль.
Лепра узнал бумагу, почерк, почтовый штемпель… Господи! Да это какой-то фарс, ведь Мелио мертв. Прижав бандероль к груди, еле ступая, как человек, которому вспороли живот, Лепра вернулся в гостиную. Стены ходили ходуном. Он положил свою ношу на стол и сел. Хриплый звук его собственного дыхания в тишине комнаты еще увеличивал его ужас. Нет, это невозможно, или что-то в мире сошло с катушек. Мелио мертв, Лепра точно известно, что он мертв. Бандероль была совершенно такая же, как предыдущие, такая же безобидная, безвредная с виду. Лепра не смел шевельнуться. Если бы Ева была здесь!… Но он был один. Один наедине с Фожером!
Он пошел в кухню за ножом, но все же еще колебался, настороженно глядя на пакет, словно ему предстояло защищать от него собственную жизнь. Наконец резким взмахом ножа разрезал бечевку и обертку. Извлек из картонной коробки пластинку. Колени и ноги у него стали ватными, веки обжигал пот. Фожера нет, Мелио нет. И эта пластинка!… Он поставил ее на проигрыватель, приподнял звукосниматель и подарил себе минуту отсрочки — ровно столько, сколько понадобилось, чтобы закурить сигарету, наполнить легкие дымом. Он постарался придать своей позе больше достоинства, мужественности. Ему казалось, что на него смотрят, его оценивают. Потом он включил проигрыватель и, стоя, кулаки в карманах, стал ждать.
На этот раз Фожер приступил прямо к делу.
«Ева, любимая… У тебя было много дней на размышление… Уверен, что ты все обдумала… Конечно, сейчас ты не одна… Вы слушаете меня вдвоем… Но малыш Лепра не в счет… Я обращаюсь к тебе… Я написал письмо прокурору Республики».
Голос умолк. Лепра, наклонив голову, ждал удара, как животное, приведенное на убой. Фожер кашлянул. Наверно, он курил в эту минуту одну из своих маленьких едких сигар и стряхивал пепел.
«Я мог отправить это письмо, не предупредив тебя, — вновь заговорил Фожер.
— Но ты часто укоряла меня в неискренности. Поэтому я не хочу ничего от тебя скрывать. Вот текст письма:
Господин прокурор!
Когда Вы получите это письмо, я буду мертв. Я обвиняю в моей смерти мою жену. Может, она содействовала ей, может, просто ей не помешала. Но моей смерти она желала давно. Когда Вы ее допросите, она все Вам расскажет. Я хорошо ее знаю. Она охотно воспользуется этой возможностью Вас поразить. Она согласилась бы принять мученический венец, лишь бы это произошло прилюдно. К несчастью, меня она уже давно не может поразить, и это-то и непоправимо. Если я требую правосудия, то только для того, чтобы последнее слово осталось за мной. Я знаю, это мелко. Но я все еще ее люблю, и моя жалость се бы оскорбила.
Примите уверения и прочее…»
Фожер сделал короткую паузу. Лепра, затаив дыхание, следил за поблескивающей пластинкой. Но худшее было еще впереди.
«Письмо это, — продолжал Фожер, — будет отправлено через неделю. Ты можешь воспользоваться этой неделей, чтобы жить, заниматься любовью или готовиться к защите — по твоему усмотрению. Уверен, что ты найдешь красивое решение. Жаль, милая моя Ева, что мы не смогли столковаться. Но я на тебя не сержусь… слышишь… больше не сержусь… Прощай… Ева…»
Лепра все еще вслушивался. Он понял, что это конец, что Фожер никогда больше не заговорит. И все же он не останавливал проигрыватель. Наконец пластинка замедлила ход, потом блики на ней застыли. Комната вокруг Лепра начала приобретать свой обычный вид. Он увидел рояль, цветы в вазе, кресла, пепел от своей сигареты на ковре и снова пластинку, больше уже не крутившуюся. Что-то похожее на рыдание перехватило ему горло. Он тяжело опустился на табурет, сдвинул ладони. «Зачем я встрял между ними? — подумал он. — Неделя… Еще неделя… А потом!…»
И вдруг ему захотелось увидеть свет солнца, услышать шум жизни других людей. Он вбежал в спальню Евы, еще пропитанную влагой вожделения и сна, умыл лицо, причесался, прошел через гостиную. Черная сверкающая пластинка была похожа на свернувшуюся кольцами змею. Лепра бесшумно вышел в прихожую и запер дверь на ключ. Один поворот. Второй. Но опасность вышла из дому вместе с ним, отныне она будет следовать за ним повсюду. На террасах кафе все места были заняты. Мужчины разглядывали женщин, женщины — мужчин. Каждый человек — добыча. Лепра выбрал солнечную сторону тротуара. Ему совершенно не хотелось встречаться с Евой. Он завидовал бездомному бродяге, спавшему в здании вокзала. Бездумно, бесцельно, почти не страдая, шел он вдоль магазинов, и его отражение скользило рядом с ним по поверхности витрин. Увидев афишу, он почти не удивился. На ней крупными буквами выделялось его имя. Жан Лепра. Дальше шел перечень исполняемых авторов: Бетховен, Шопен, Лист… Блеш не пожалел труда. Лепра долго стоял у афиши. Сольный концерт никогда не состоится. Газеты никогда не будут о нем писать. Или, вернее, будут… Но только на первой странице. Он разом лишился всего. Пока еще это не причиняло сильной боли. Судороги придут позднее. В полдень Лепра вошел в «Мариньян». Ева его ждала. Она издали помахала рукой в знак приветствия. Он сел против нее.
— Ты плохо выглядишь, — заметила она с затаенным задором в голосе. — Ты переутомился!
Лепра пытался читать меню, но буквы дрожали, слова казались бессмысленными: говяжье филе… фирменное рагу… сердце по-шаролезски.
— Цыпленка, — сказал он машинально. Ева отобрала у него меню.
— Жан… что с тобой?
— Ничего… Со мной ничего… Будем считать, что я немного устал.
Ева смотрела на него, и никогда еще ее глаза не были такими ясными, не лучились такой влюбленностью.
— Странный ты мальчик, — продолжала она обиженным, чуть надтреснутым голосом, который так проникновенно пел о неудачах и о разочарованиях.