Мщение? С какой стати? Она не знает. В голове у нее пусто. Она замирает на месте, напрягшись, как та, другая, которая оперлась рукой о дверной косяк и ждет.
Если бы прислуга сразу же спустилась, Антуанетта Руэ была бы вынуждена войти в спальню, хлопотать, как всегда, отмерять капли, наливать полстакана воды, перемешивать, поддерживать голову мужчины с бесцветными усиками.
Но г-жа Руэ - старшая разговаривает! Подушка у нее под спиной не то слишком высоко, не то слишком низко. Надо поправить. Прислуга исчезает в глубине комнаты. Сейчас спустится. Нет. Приносит старухе иллюстрированный журнал.
А Руэ все никак не умрет - вот он даже привстал; одному Богу известно, откуда у него такая энергия! Может быть, он слышал легкий шум по ту сторону двери - во всяком случае, смотрит в ту сторону. Разевает рот; Доминика готова поклясться, что глаза его наполняются слезами; он выгибается и замирает без движения. Умер, иначе и быть не может - но не сразу падает на кровать, а медленно опускается по мере того, как обмякают мускулы.
Его мать этажом выше ничего не почувствовала: она показывает прислуге какую-то страницу в журнале. Что это за страница? Может быть, кулинарный рецепт?
Квартиранты проходят через гостиную. Сейчас, как всегда, хлопнут за собой дверью. Когда-нибудь они сорвут ее с петель. Весь дом так и трясется.
По ту сторону улицы невозмутимо спокойная Антуанетта медленно поднимает голову, слегка встряхивает каштановыми волосами, делает шаг вперед. В этот миг Доминика замечает у нее под мышкой полукруг пота, и сильнее ощущает, до чего вспотела она сама - у них у обеих одежда прилипла к коже.
Кажется, Антуанетта и не взглянула на постель, она и так все знает, подтверждения ей не требуется. Зато она замечает на ночном столике белый флакон, хватает его, с неожиданным беспокойством озирается по сторонам.
Прямо перед ней камин из шоколадно-коричневого мрамора. На каминной доске, посреди, бронзовая статуэтка-женщина лежит, опершись на локоть - а по обе стороны от статуэтки цветочные горшки, в них растения с длинными тонкими листьями, Доминика нигде больше не видела таких растений.
Над головой у Антуанетты слышны шаги. Сейчас спустится служанка.
Лекарство откупорено. Капли падают медленно. Антуанетта встряхивает бутылочку, жидкость вытекает в зеленоватую землю одного из горшков и тут же впитывается.
Все кончено. Доминика охотно присела бы, но ей хочется все видеть; она поражена тем, как просто все произошло, с какой естественностью та женщина, по другую сторону улицы, капнула последнюю каплю лекарства в стакан, плеснула туда же воды, а потом пошла к дверям.
Доминика чувствует, почти слышит, как она кричит: "Сесиль!.. Сесиль!.."
Никого. Она уходит. Исчезает из виду. Возвращается со служанкой. По дороге она нашла платок и покусывает его, трет глаза.
- Сходите к свекрови, скажите ей...
Не может быть, чтобы колени у нее не дрожали так же, как у Доминики.
Сесиль бросается на лестницу, а Антуанетта держится в сторонке от кровати и даже не смотрит туда; она рассеянно выглядывает в окно, взгляд ее на миг задерживается на жалюзи, за которыми притаилась в засаде Доминика.
Неужели их взгляды встретились? Выяснить это невозможно. Позже этот вопрос не раз будет тревожить Доминику. У нее кружится голова. Она была бы рада ничего больше не видеть, наглухо затворить ставни, но не может: внезапно ей в голову приходит, что несколько минут назад она рассматривала в зеркале свою голую грудь, ей становится стыдно, совестно, ей кажется, что в такую минуту этот поступок был особенно постыдным; кроме того, ей.
Бог знает почему, приходит в голову, что Антуанетте нет еще и тридцати. А она-то, которой скоро сорок, часто чувствует себя маленькой девочкой!
Никогда ей не удавалось себя убедить, что она взрослая, такая же взрослая, какими были ее родители, когда она была маленькой. И вот теперь другая женщина, гораздо моложе ее, у нее на глазах ведет себя с обезоруживающей простотой. Появляется свекровь, которую ведут, поддерживая с обеих сторон, Сесиль и горничная, и Антуанетта плачет, сморкается, оправдывается, показывает стакан, - очевидно, уверяет, что приступ был сильнее обычного и лекарство не подействовало.
Небо над домами сохраняет грозный оттенок перегретого шифера; люди снуют по тротуару, как муравьи по узкому следу, проложенному в пыли вереницами их собратьев; рокочут моторы, пыхтят автобусы; тысячи, десятки тысяч людей резвятся на голубом морском мелководье; тысячи женщин вышивают или вяжут под полосатыми красно-желтыми зонтиками, которыми усеян горячий песок.
Через дорогу звонят по телефону. Г-на Руэ-отца нет на месте. Похоже, он не любит свой дом: его можно там застать только во время трапез. Он уходит и возвращается с пунктуальностью человека, которому важно вовремя прибыть к себе в контору, а ведь он уже несколько лет назад отошел от дел.
Доктора Либо наверняка нет дома. Доминике это известно. Ей случалось из-за отца звонить ему в это время дня.
Женщины в растерянности. Они словно боятся этого человека, а ведь он и в самом деле умер; Доминика почти не удивляется, видя, как Сесиль выходит из дому, влетает в молочную и вновь показывается в сопровождении г-на Одбаля, повязанного белым передником: в дом они входят вместе.
Доминика без сил. У нее кружится голова. Она уже давно съела свой скудный завтрак, но ее начинает тошнить, желудок того и гляди вернет назад съеденное; несколько мгновений она не решается выйти в гостиную, опасаясь, как бы не наткнуться там на полуголого Альбера или Лину, но потом спохватывается, что они ушли.
Глава 2
Накануне вечером, часов в десять, Доминика забралась довольно далеко в дебри квартала Гренель: она ходила бросить в ящик письмо. Теперь нет еще и пяти утра, а она уже на ногах. Сколько она спала? От силы часа три. Ей не хочется спать. Она не чувствует усталости. Уже много лет Доминика обходится почти без сна: это началось, когда она ухаживала за отцом, будившим ее через каждые полчаса.
Порой, совсем одна в той единственной, в сущности, комнате, где она живет, Доминика шевелит губами, едва не вслух произнося угрозу:
"Когда-нибудь я им все выложу..."
Нет! Лучше написать. Только не в письме - она ни с кем больше не переписывается. Однако многие мысли она доверила бы тетрадке - то-то удивятся люди, когда найдут эту тетрадку после ее смерти. Например, записать такую мысль: люди, которые не спят или почти не спят, - это люди особые, отличающиеся от остальных гораздо больше, чем кажется: они переживают каждое событие по меньшей мере два раза.
Два раза! Представив себе эту цифру - два - она усмехнулась коротким, сдавленным смешком, смешком отшельницы. Да она, может быть, пережила это событие десять, пятьдесят, сто раз!
А между тем никакой лихорадки. Пускай старая Огюстина глазеет на нее из своей мансарды, если хочет, - она убедится, что Доминика такая же, как всегда: волосы повязаны платочком, выцветший голубой пеньюар туго охватывает тощее тело.
За этим дело не станет. Самое позднее через десять минут у Огюстины распахнется окно - ей в пять часов делать нечего, но старухе тоже не спится.
Все ставни заперты, улица пустынна; если смотреть сверху, мостовая словно отполирована потоком, текущим по ней с утра до вечера; она блестит и отливает фиолетовым.