— В чем дело? — осведомился Ворский. — Ты что-то услышал?
— Да, — подтвердил Конрад.
— Я тоже, — добавил Отто.
Действительно, где-то неподалеку раздавался ровный, ритмичный звук, который то повышался, то понижался, напоминая какую-то странную мелодию.
— Но это ж совсем рядом! — процедил Ворский. — Похоже, что даже в этом зале.
Как они вскоре убедились, звук и в самом деле раздавался где-то в зале и, вне всякого сомнения, больше всего походил на храп.
Конрад, первым высказавший это предположение, первым и рассмеялся. Но Ворский признался:
— Ей-Богу, я уже начинаю думать, что ты прав. И впрямь кто-то храпит. Неужели тут кто-то есть?
— Звук идет оттуда, из того вот темного угла, — определил Отто.
Свет в зале доходил только до менгиров. Позади них в стене было несколько темных углублений. Ворский направил в одно из них свет фонаря и тут же изумленно воскликнул:
— Там… там кто-то есть! Смотрите!
Сообщники приблизились. На куче щебня, возвышавшейся у стены, спал человек — седобородый старик с длинными, тоже седыми волосами. Кожу его лица и рук прорезывали тысячи морщин. Вокруг глаз синели круги. На вид ему было не менее ста лет. Латаный-перелатаный льняной хитон укрывал его с головы до ног. С шеи на грудь свисали четки из священных шариков морских ежей, которым галлы дали прозвище «змеиных яиц». Рядом с ним лежал красивый топорик из жадеита, покрытый неразборчивыми письменами. Далее лежали в ряд острые куски кремня, большие плоские кольца, две зеленые яшмовые подвески и два ожерелья из голубой перегородчатой эмали.
Как ни в чем не бывало старик продолжал храпеть.
Ворский прошептал:
— Чудеса продолжаются. Это жрец… как те, что были когда-то во времена друидов.
— Ну и что? — осведомился Отто.
— А то, что он ждет меня.
Конрад высказал довольно жестокое предложение:
— Я проломил бы ему голову топором, да и вся недолга.
Но Ворский разгневался:
— Если тронешь хоть волосок у него на голове, считай, что ты покойник.
— Но ведь…
— Что ты хочешь сказать?
— А вдруг это враг? Вдруг это тот, за кем мы гонялись вчера вечером? Вспомните: на том тоже была белая накидка.
— Болван! Неужели ты думаешь, что в своем возрасте он смог бы так бегать?
Ворский наклонился, нежно взял старика за руку и проговорил:
— Просыпайтесь. Это я.
Никакого ответа. Старик продолжал спать.
Ворский повторил попытку.
Старик повернулся на своем каменном ложе, что-то пробормотал и уснул опять.
Начиная проявлять нетерпение, Ворский возобновил свои попытки, но уже энергичнее и в повышенных тонах:
— Эй, вы, послушайте! Не можем же мы торчать тут до бесконечности! Вставайте!
С этими словами он сильно потряс старика. Тот раздраженно оттолкнул надоедливую руку, вновь на несколько секунд погрузился в сон, потом устало повернулся и злобно бросил:
— Отвали!
Трое сообщников, которые знали французский до тонкости, включая и жаргонизмы, ни на секунду не усомнились в подлинном значении столь неожиданного восклицания. Они буквально остолбенели.
Ворский обратился к Конраду и Отто:
— А? Что он сказал?
— Да то, что вы слышали, именно то самое, — отозвался Отто.
После этого Ворский предпринял еще одну попытку и потряс незнакомца за плечо. Тот снова повернулся на своем ложе, потянулся, зевнул, попробовал снова погрузиться в сон, потом вдруг сдался и, сев, проговорил:
— Какого черта! Неужели даже в этой дыре нельзя спокойно поспать?
Жмурясь от слепящего света фонаря, он добавил:
— В чем дело? Что вам от меня нужно?
Ворский поставил фонарь на выступ в стене, и свет упал ему на лицо.
Тот снова повернулся на своем ложе, потянулся, зевнул, попробовал снова погрузиться в сон, потом вдруг сдался и, сев, проговорил:
— Какого черта! Неужели даже в этой дыре нельзя спокойно поспать?
Жмурясь от слепящего света фонаря, он добавил:
— В чем дело? Что вам от меня нужно?
Ворский поставил фонарь на выступ в стене, и свет упал ему на лицо. Старик, продолжавший изливать свое дурное настроение в нечленораздельных восклицаниях, взглянул на собеседника, успокоился, весь озарился дружелюбной улыбкой и, вытянув руки, воскликнул:
— Ах вот оно что! Это ты, Ворский? Как дела, дружище?
Ворский так и отпрянул. Его отнюдь не удивило, что старик знает его и даже называет по имени, поскольку он испытывал некое мистическое убеждение, что его ждут здесь как пророка. Но ему — пророку, славному и причастному тайнам миссионеру, представшему перед старцем, обремененным как возрастом, так и священническим саном, было обидно услышать в свой адрес слово «дружище».
Полный колебаний и тревоги, не понимая, с кем он имеет дело, Ворский осведомился:
— Кто вы? Почему вы здесь? Как вы сюда попали?
И, поскольку собеседник удивленно уставился на него, Ворский добавил уже резче:
— Отвечайте, кто вы такой?
— Кто я такой? — повторил хриплым и дрожащим голосом старик. — Стало быть, кто я такой? Клянусь Тевтом, божеством галлов, он еще спрашивает! Так ты меня не узнаешь? Ну-ка вспомни: Сегенаг, а? Помнишь? Отец Веледы? Добряк Сегенаг, почтенный судья у редонцев, о котором Шатобриан говорит в первом томе своих «Мучеников»? А, я вижу, ты что-то начинаешь припоминать.
— Да что это вы несете? — вскричал Ворский.
— Ничего я не несу! Просто объясняю, почему я здесь и какие печальные события привели когда-то меня сюда. Оскорбленный скандальным поведением Веледы, которая согрешила с мрачным Евдором, я подался, как теперь говорят, в трапписты, то есть блистательно сдал экзамен на друида. Потом, после кое-каких шалостей — сущая безделица, право, — загулов в столице, где меня привлекали «Мабиль», а позже «Мулен-Руж», мне пришлось согласиться на это место — тихое и спокойное, как видишь, — место хранителя Божьего Камня. Короче, я попал в глубокий тыл.
С каждым словом старика беспокойство и ошеломление Ворского росли. Он решил посоветоваться со своими спутниками.
— Да проломите вы ему голову, говорю вам, — настаивал Конрад.
— А ты как думаешь, Отто?
— Думаю, нужно быть поосторожнее.
— Вот именно, нужно быть поосторожнее.
Но Старый Друид услышал последние слова. Опершись на палку, он встал и воскликнул:
— Что это значит? Быть со мною поосторожнее? Ничего себе! Значит, по-вашему, я враль? Ты что, не видел моего топорика со свастикой на рукоятке? А свастика — это кабалистический знак солнца, вот так. А это, по-твоему, что такое? — Старик указал на свои четки из морских ежей. — Кроличий помет, что ли? Ну вы и наглецы! Назвать кроличьим пометом яйца змеи, «которым она придает форму своею слюной и пеной и которые потом вместе с шипением выбрасывает в воздух». Это сказал Плиний, не кто-нибудь! Надеюсь, ты не считаешь, что Плиний тоже враль? Ну ты и тип! Быть со мною поосторожнее, когда у меня целая куча дипломов друида, патентов, аттестатов, свидетельств, подписанных Плинием и Шатобрианом! Какая наглость! Да где ты найдешь такого Старого Друида, как я, — настоящего, из тех времен, с патиной лет и вековой бородой? Я враль? Я, знающий как свои пять пальцев все древние обычаи и традиции? Хочешь, я станцую тебе пляску Старого Друида — ту, какую танцевал перед Юлием Цезарем? Хочешь?
И, не дожидаясь ответа, старик отбросил свою клюку и принялся с необычайной ловкостью откалывать неистовые и фантастические коленца.