– Не слишком близко. Знаю, что он вот уже несколько лет служит фоторепортером в «Газетт». Несколько раз я встречал его, вот и все.
– А знаешь ли ты тех двух мужчин с фотоаппаратами? Или женщину?
– Нет. Никого прежде и в глаза не видел. И не знаю, как их зовут.
– Был ли ты знаком с миссис Байноу?
– Нет. Ни разу ее не видел.
– Ты там был не для того, чтобы сфотографировать ее?
– Ее? Нет.
– Тогда что ты там делал?
Я развел руками.
– Фотографировал пасхальный парад. Как и десятки тысяч моих добропорядочных сограждан.
– Но отнюдь не все твои сограждане караулили возле церкви Святого Томаса. Понимаешь, Гудвин, судя по всему, отравленной иголкой выстрелили из
механизма, спрятанного в одной из фотокамер, нацеленных на миссис Байноу. Ты наблюдательный. Не заметил ли ты чего нибудь необычного в каком
либо из фотоаппаратов?
– Нет. Я еще подумаю, но уверен, что ничего необычного не заметил.
– А что нибудь странное в поведении кого либо из четверых людей с фотоаппаратами?
– Нет. Но обещаю еще подумать. Дело в том, что я и сам снимал, поэтому не слишком обращал внимание на остальных.
Кремер недовольно крякнул. Он еще некоторое время смотрел на меня, потом перевел взгляд на Вулфа.
– Все таки я скажу, – произнес он. – Признаюсь, почему пришел к вам сам, вместо того чтобы вызвать Гудвина с его фотокамерой к нам, в
управление. Дело в том, что к жакету миссис Байноу была приколота орхидея. Особая орхидея, по словам мистера Байноу. Во всем мире есть только
одно такое растение, и оно находится в его собственности. И вот, в то время как женщина билась в судорогах на тротуаре, из толпы выскочил какой
то тип, сорвал у нее с груди орхидею и бросился наутек. Он, конечно, не всадил в миссис Байноу иголку – женщина уже умирала, – но суть не в
этом. Суть в том, что вы помешаны на орхидеях, а Гудвин околачивался поблизости. Одни лишь орхидеи или присутствие одного лишь Гудвина я готов
был бы посчитать совпадением, но орхидеи же плюс Гудвина – не могу. Вот почему я здесь. Я хочу знать, можете ли вы сообщить мне что нибудь в
связи с этим, и еще хочу задать несколько вопросов.
Вулф поджал губы.
– Возможно ли, – начал он, – что вы намекаете на то, что орхидеями овладел мистер Гудвин?
– Нет. Я прекрасно знаю, что это не он. У меня есть описание злоумышленника. Но вы сами знаете, что случается, когда либо вы, либо Гудвин
оказываетесь в радиусе хотя бы мили от места убийства, а тут у нас не только Гудвин, но и орхидеи. Что вы можете мне сказать?
– Только одно. Я прошу вас уйти из моего дома.
– Только после того, как я услышу ответы на свои вопросы. – Кремер пригнулся вперед. – Известно ли вам что нибудь о человеке, который сорвал
орхидею с груди миссис Байноу?
Вулф оперся ладонями о край письменного стола, отодвинул кресло и грузно встал.
– Мистер Кремер, – холодно произнес он, – по части умения наносить оскорбления равных вам нет. Под предлогом расследования убийства вы вторглись
в мое жилище с абсурдным намерением изобличить мою причастность к краже цветов.
Он вышел из за стола и зашагал к двери, но на полпути остановился.
– Если бы вы хотели расспросить меня в связи с этим убийством, я бы остался и выслушал вас. И даже ответил бы. Я не был знаком с миссис Байноу и
не знаком ни с кем, кто бы знал ее или что либо, имеющее отношение к ее смерти. Более того, я не располагаю никакими сведениями, которые могли
бы пролить свет на тайну ее убийства. Поскольку вы полагаете, что иголкой выстрелили из устройства, спрятанного в одной из фотокамер, я добавлю
также, что, за исключением мистера Гудвина, не знаю ровным счетом ничего ни о ком из тех, кто находился возле церкви с фотокамерами.
Поскольку вы полагаете, что иголкой выстрелили из устройства, спрятанного в одной из фотокамер, я добавлю
также, что, за исключением мистера Гудвина, не знаю ровным счетом ничего ни о ком из тех, кто находился возле церкви с фотокамерами. Мистер
Гудвин уже рассказал вам о том, что он видел и делал. Если вы не унимаетесь и по прежнему хотите изводить его вопросами, а он готов вам
уступить, то, пожалуйста – вот он.
И Вулф протопал вон из кабинета. Кремер, набычившись, проводил его взглядом, потом снова вперился в меня.
– Уж, изводить вопросами, – проворчал он. – Самовлюбленный болтун. Да и ты тоже не лучше. Трепло. Ну, ладно, известно ли тебе что либо о
человеке, который сорвал орхидею с груди миссис Байноу?
Я напустил на себя извиняющийся вид.
– Прошу прощения, инспектор, но я служу у мистера Вулфа, а он…
– Отвечай на вопрос!
– Вы же сами понимаете, каково мне приходится. Конечно, мне страшно тяжело – работать то надо на самовлюбленного болтуна, – но платит он
настолько щедро, что я попросту не могу позволить себе отвечать на вопросы, на которые сам мистер Вулф не дает вам ответа. Все, что он вам
сказал относительно убийства, могу повторить и я: я не знаю ровным счетом ничего, что имело бы к нему отношение. А вот на вопрос о возможном
знакомстве с похитителем цветов я вынужден не отвечать. Вы только посмотрите, как обиделся мистер Вулф.
Глаза Кремера буравили меня насквозь.
– Значит, ты отказываешься отвечать!
– Разумеется. Я также отказался бы ответить на вопрос – украл ли я галстук, который вы на мне видите. Это тоже обидело бы мистера Вулфа. Но
если…
– А не хочешь прокатиться со мной и пообщаться с лейтенантом Роуклиффом?
– О, с удовольствием. Однажды мне удалось заставить его заикаться уже через восемь минут – мой личный рекорд. Мне хотелось бы…
Я замолчал, поскольку Кремер повел себя невежливо. Он поднялся и, держа в лапище мой фотоаппарат, так что ремешок свисал до пола, двинулся к
двери. Подумав, не собирается ли он двинуться на поиски Вулфа, я затрусил было за ним, но в прихожей он молча оделся, не дожидаясь моей помощи,
и вышел, хлопнув дверью. Я развернулся и прошел на кухню.
Увиденное мною там, как всегда, услаждало взор: самовлюбленный болтун самозабвенно уплетал воскресный ужин, деля трапезу с поваром. Фриц
примостился на табурете в середине длиннющего стола и отправлял в свою разинутую пасть сочащуюся мякоть молодого цикория. Вулф за моим столиком
у стены увлеченно поливал тимьяновым медом свежевыпеченные бисквитики, пропитанные пахтой. Рядом с ним стояли бутылка молока и чистый стакан. Я
подошел и налил себе молока.
Я спросил, где Мурлыка, и получил ответ, что поднос доставлен тому в комнату. Фриц сказал, что в печи осталась еще уйма бисквитов. Я
поблагодарил и взял себе парочку.
– Вы знаете, – произнес я как бы невзначай, открывая банку с черной патокой, – складывается интересное положение. – Я полил патокой бисквиты. –
Ведь Лон Коэн – не единственный в «Газетт», кто знает, что в среду я интересовался фотоснимками мистера и миссис Байноу. К тому же Кремер,
убедившись, что из моего фотоаппарата – вашего фотоаппарата – извлечена пленка, почти наверняка пришлет сюда своих цепных псов с ордером на
обыск. Более того…
– Я принимаю пищу, – раздраженно буркнул Вулф.
– А я не говорю о бизнесе. Это вовсе не бизнес, а утес, на который вы вскарабкались в погоне за наслаждениями, а теперь висите на самом краю,
судорожно цепляясь кончиками пальцев.