- И как он реагирует?
- А он не реагирует. Он тоже сморкается. Потом говорит: "Господа, когда вы закончите, я продолжу свой рассказ".
- Ты не думаешь, что он из-за вас несчастен?
- Он привык.
- А другие учителя?
- Неплохие.
Может, и Жовис тоже был в глазах своего сына "неплохим"? Он не мог пожаловаться на Алена. Хотя нельзя сказать, чтобы тот много занимался, все же оценки имел хорошие и был одним из лучших учеников в классе. Дома он оставался спокойным, скорее чересчур спокойным, большую часть времени читал, лежа на полу в гостиной или распластавшись на животе у себя на кровати.
- Почему ты не пойдешь и не подышишь свежим воздухом?
- Потому что мне не хочется.
Может, с матерью, когда Эмиля рядом не было, он поддерживал более тесные отношения? Жовис не осмеливался спросить об этом жену. Самое большее, на что он отваживался, это изредка задавать осторожные вопросы.
- Он рассказывает тебе о своих товарищах?
- Редко.
- Ты не находишь, что он несколько скрытен?
- Наверное, все дети в определенном возрасте ведут себя так, как он.
Разве это не было в характере Бланш? Знал ли когда-нибудь ее муж, о чем она думает в глубине души? Она ни на что не жаловалась, даже когда они жили, скорее, бедно. В ту пору, до рождения Алена, она шила для соседок, делая это по вечерам, пока он изучал бухгалтерский учет и языки.
Она никогда не сетовала на усталость. Никогда не расходилась с ним во мнении.
Следовало ли из этого заключить, что она была неизменно согласна с ним или же она просто смирялась?
Они любили друг друга. Когда он думал о ней, то делал это с нежностью, и в эту нежность вкрадывалась частичка жалости.
Она не знала ни своего отца, ни своей матери, "погибших при крушении поезда", когда была совсем юной: официальная версия для тех, кто задавал вопросы.
Правда была иной, хотя и здесь тоже речь шла о поезде. Ее отец, сельскохозяйственный рабочий, много пил и грубо обращался со своей женой.
Они жили в унылой северной деревне Сент-Мари-ле-Клоше, которую Руаль Шадье держал в страхе, поскольку каждую субботу напивался в кабаке сильнее, чем в прочие дни, и искал ссоры.
Однажды они с женой отправились поездом в Лилль, поручив одной соседке приглядывать за Бланш, которой едва исполнилось два года. На обратном пути Шадье, которому вино ударило в голову, вошел в раж и где-то среди свекольных полей столкнул свою спутницу с поезда.
Смерть наступила мгновенно.
- Она сама выпрыгнула... Не знаю, что вдруг на нее нашло... У нее всегда было немного не в порядке с головой...
Тем не менее с помощью свидетельских показаний было установлено, что именно Шадье сбросил ее на шпалы. Из жандармерии ему удалось сбежать. Была устроена охота на человека; он продержался в лесу три дня. Хотя он в конце концов и сдался, сделать это его заставило чувство голода.
Спустя три, года в тюрьме он покончил с собой.
Бланш выросла в душной квартирке своей тетки Жозефины Буйе, портнихи, у которой тоже, возможно, было немного не в порядке с головой.
- Твоя мать, должно быть, счастлива, раскладывая наши вещи в новой квартире.
- Наверное.
- Твоя мать, должно быть, счастлива, раскладывая наши вещи в новой квартире.
- Наверное.
Ответ Алена прозвучал не совсем утвердительно. В глубине души ему это было неинтересно. Утром в комнатах еще лежали тюки с бельем и различными предметами.
Нужно было, чтобы каждая вещь заняла, свое место, чтобы у людей появились новые жесты, чтобы они привыкли к новому освещению, к новым звукам, к иной обстановке.
- А твои товарищи рассказывают тебе, чем они собираются заниматься позднее?
- Некоторые - да. Но таких мало.
- Они не знают?
- Есть и такие, кто знает. Те, кто пойдут по стопам отцов.
- А остальные?
- Я знаю одного, который хочет стать химиком.
- А ты?
- Когда придет время, будет видно.
Ален лениво следил за движением на автостраде, которое ему было знакомо, так как случалось, они ездили по воскресеньям в парк Фонтенбло.
Была ли эта его отрешенность чем-то возрастным или же обуславливалась его характером, врожденным равнодушием ко всему, что его окружало?
Въехав в Клерви, они увидели детей, игравших на новехоньких улицах, где совсем юные деревца клонились по воле легкого ветерка. Мимо пролетали самолеты, почти стрелой взмывая в безоблачную высь.
Старик с трубой и с красноватыми глазами сидел на своем месте, в окне, как неодушевленный предмет, являющийся частью городского пейзажа. Похоже, он ничего не видел. Был ли он слеп? Может, его сажали на это место определенное число раз в день, чтобы он подышал свежим воздухом?
Почти все окна были распахнуты, и из них доносились музыка, голоса, перечислявшие по радио новости, в буквальном смысле слова кудахтала чья-то разгневанная мать, и на мгновение в окне мелькнули ее растрепанные волосы.
Звук пощечины поставил точку в ее речи, и, как бы уже успокоившись, тот же голос подытожил:
- Ты получил по заслугам!
Он взглянул на сына. Тот, ни разу в жизни не получивший пощечины, и бровью не повел, не стал возмущаться, не выказывал никакой жалости к ребенку.
- Мне нравится этот вход.
С этими словами Жовис прошел в двойную стеклянную дверь, как те, что на площади Бастилии, только в отличие от них здесь двери не открывались автоматически.
Они попали в холл, вымощенный мраморными плитами. Консьержа здесь не держали. Одну из стен украшали три ряда почтовых ящиков с указанием фамилий жильцов и номеров квартир. Над каждым ящиком, возле отверстия диаметром три-четыре сантиметра, покрытого никелированной сеткой, - кнопка звонка.
- Позвоним?
Это забавляло Эмиля, но не Алена. Он нажимает на кнопку. Немного спустя раздается гул, затем голос, принадлежащий Бланш.
- Я видела машину, - говорит она. - Я знаю, что это вы.
- Узнаешь мой голос?
- Конечно.
- Что на ужин?
- Ракушки Сен-Жак.
- Мы поднимаемся.
Лифт двигается мягко и быстро и не дрожит, как в большинстве парижских домов. На улице Фран-Буржуа, Где они жили на четвертом этаже, не имелось лифта, лестница была темная, вечно грязная, и на каждой лестничной площадке пахло по-своему.
Он поцеловал жену в лоб, снял пиджак, сел за стол, Мадлен между тем швырнул свой портфель через общую комнату.