— Тем не менее, господин комиссар, именно этого они не сделали. А сделали они вот что. Перенесли куда-то труп или раненого. По-видимому, в одну из комнат, что над конюшнями, — единственное помещение, которое они мне не показали.
— Это только ваше предположение.
— Основанное на том факте, что, когда я пришел, тела в доме уже не было.
— А что, если Боб ушел сам?
— Тогда у его друга Дедэ не было бы вчера пятидесяти тысяч франков в кармане, и, самое главное, он бы не пытался уехать в Бельгию в обществе Люсиль.
— Возможно, вы и правы.
— Следовательно, милейшие обитатели особняка на улице Шапталь имели в своем распоряжении приблизительно полчаса. Этого им хватило, чтобы все привести в порядок, расставить вещи по местам, устранить все следы преступления. И их осенила почти гениальная мысль: лучший способ свести на нет показания флейтиста — заставить поверить, что его рассказ лишь галлюцинации пьянчуги, и доказать, что в комнате, на которую он указывал, никого нет. Это давало еще одно преимущество. Возможно, у Лиз Жандро, при всем при том, как говорят, разыгрались нервы. Показать ее лежащей в постели и якобы спящей? Представить ее мне и утверждать, что она ничего не слышала? И то и другое было одинаково рискованным. Ее затолкнули в комнату служанки, которая, к счастью, в ту ночь была в отъезде. Разве какой-то там жалкий полицейский разберется в таких тонкостях? Достаточно будет сказать, что она отсутствует, что она в своем замке в Ньевре. Ничего не слыхали! Ничего не видали! Выстрел? Где? Когда? Люди, которые ночью шатаются по улицам, частенько не очень-то отдают себе отчет в происходящем. А утром кто посмеет в чем-нибудь обвинить Жандро-Бальтазаров?
— Как вы суровы, Мегрэ!.. — Ле Брэ, вздохнув, поднялся. — Но, возможно, вы и правы. Я тотчас отправлюсь переговорить с шефом Сыскной.
— Вы думаете, это необходимо?
— Если действительно имело место убийство, в чем вы меня в конце концов убедили…
— Господин комиссар! — обратился к нему Мегрэ, и голос его звучал почти умоляюще.
— Слушаю вас.
— Не обождете ли вы немного, ну хотя бы одни сутки?
— Только сейчас вы укоряли меня в том, что я не начал действовать раньше.
— Уверяю вас, я могу подняться. Посмотрите.
И, невзирая на протестующие жесты Ле Брэ, он сбросил с себя одеяло и встал на ноги, смущенный тем, что стоит перед своим начальником в одной сорочке.
— Это мое первое дело…
— И я приношу вам свои поздравления по поводу усердия, которое вы…
— Если вы сейчас поставите в известность Сыскную, то это дело перейдет в группу шефа и они сами доведут его до конца.
— Вероятно. Прежде всего, если Боб был убит, надо разыскать его тело.
— Поскольку речь идет о мертвом, то он может обождать. Не правда ли?
Они снова поменялись ролями, и теперь уже смеялся комиссар, отвернувшись в сторону.
Мегрэ, еще минуту назад такой властный, сейчас, в ночной сорочке с красной вышивкой по воротнику, был похож на большого ребенка, которого хотят лишить обещанного удовольствия.
— Мне совершенно ни к чему эта штуковина. Он попытался сорвать бинты с головы.
— Я могу выйти и закончить расследование сам. Дайте мне только разрешение допросить Дедэ и Люсиль, особенно Люсиль. Что они говорят?
— Сегодня утром, когда дежурный комиссар допрашивал Дедэ, тот спросил: «Жюль умер?» Я полагаю, речь шла о вас.
— Если завтра в это время я ничего не добьюсь, можете передавать дело в Сыскную.
Госпожа Мегрэ приоткрыла дверь, напуганная их громкими голосами, и застыла на месте, увидев мужа на ногах.
В этот момент позвонили в дверь. Она пошла открывать, Мегрэ и комиссар слышали, как она с кем-то шепталась на лестнице.
Когда она вернулась одна, Мегрэ спросил:
— Кто это?
Она бросила на него красноречивый взгляд, которого он не понял, и, так как он продолжал настаивать, ей пришлось признаться:
— Музыкант.
— Ну, я пошел, — сказал Ле Брэ. — К сожалению, я не могу найти подходящий повод для отказа.
— Простите, господин комиссар. Я хотел бы еще… Принимая во внимание тот оборот, который приняли события, принимая во внимание также и то обстоятельство, что делом будет заниматься Сыскная, не позволите ли вы мне, если возникнет необходимость, обратиться к мадемуазель Жандро?
— Полагаю, что вы сделаете это умело? Будьте, однако, очень осторожны.
Мегрэ сиял. Он услышал, как захлопнулась дверь, и начал одеваться. Но тут в сопровождении госпожи Мегрэ в комнату вошел Жюстен Мина р. У музыканта был жалкий, взволнованный вид.
— Вы ранены?
— Пустяки.
— У меня дурные вести.
— Говорите же.
— Она удрала.
Мегрэ чуть не прыснул со смеху — до того растерянное лицо было у флейтиста.
— Когда?
— Вчера вечером или, вернее, нынче ночью.
Свой рассказ о побеге Жермен он закончил словами.
— Что мы делаем дальше?
Спустя четверть часа он осмелился спросить:
— Комиссара нет?
— Занят.
— Где люди, которых подобрали сегодня ночью? Проходя по коридору, он никого не увидел в большом зале, куда обычно заталкивали «дичь».
— Наверху.
Он не стал просить разрешения подняться туда. Наверху был отдел антропометрии. Всех задержанных выстраивали в ряд, как в школе. Раздевшись, они становились друг другу в затылок. Их осматривали, записывая особые приметы, после чего, разрешив им одеться, их фотографировали, измеряли, снимали отпечатки пальцев.
Неужто Дедэ, стоя в хвосте вместе с бродягами и карманниками, продолжал хорохориться?
Позднее, когда Мегрэ стал работать в группе шефа, он получил право ходить по всему зданию.
— Вы уверены, что комиссар все еще занят? Прошло уже более получаса с тех пор, как он пришел сюда. Ему показалось, что все трое обменялись насмешливыми взглядами.
— Надо дождаться, пока он позвонит.
— Но он ведь не знает, что я его жду. А у меня важное поручение. Надо предупредить его.
— Вы, кажется, из квартала Сен-Жорж? И один из полицейских, тот, который писал, посмотрел на документ, лежавший на его столе:
— Жюль Мегрэ?
— Да.
— Придется обождать, старина. Ничем не могу вам помочь.
Из кабинета комиссара не доносилось ни звука. Прошло уже более часа, когда наконец появился комиссар, но вовсе не из кабинета, а с улицы.
— Вы секретарь Ле Брэ?
Наконец-то им займутся. Довольно ему сидеть на скамейке, как просителю!
— Вы были, кажется, ранены?
— Пустяки. Я хотел бы…
— Знаю. Вы хотите допросить некоего Дедэ. Мне кажется, он уже спустился… Жерар, проверьте. Если он там, приведите его ко мне в кабинет. — И к Мегрэ: — Входите, пожалуйста. Я предоставлю в ваше распоряжение мой кабинет.
— Мне нужно также допросить женщину.
— Хорошо. Скажете бригадиру.
Разве в этом было что-то необычное? Мегрэ представлял себе все несколько иначе, но пока он еще был совершенно спокоен.
Просто он не знал еще здешних порядков, и потому все это производило на него такое впечатление.
Полицейский ввел Дедэ и вышел; комиссар последовал за ним, прикрыв за собой дверь.
— Ну, Жюль?
Владелец гаража с улицы Акаций был в том же клетчатом костюме.
С него только сняли, согласно существующим правилам, галстук и отобрали шнурки от ботинок, что придавало ему неряшливый вид. Мегрэ нерешительно уселся за стол комиссара.
— Я рад, что вас не слишком изувечили, — сказал Дедэ. — Можете проверить у этих приятелей: первое, о чем я спросил, когда меня сюда доставили, что с вами.
— Так вы знали, кто я?
— Еще бы!
— А я, — сказал Мегрэ просто, — я знал, что вы это знаете.
— Вы что же, не понимали, что вам морду набьют? А если бы с вами разделались по-настоящему?
— Садись.
— Ладно. Не возражаю, чтобы вы обращались ко мне на «ты».
Мегрэ знал, что здесь принято именно такое обращение с подследственными, но еще не привык к этому.
— Мне еще многое известно, и я полагаю, что мы с тобой сумеем договориться.
— Сомневаюсь, — сказал Дедэ.
— Граф погиб.
— Вы думаете?
— В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое ты возил графа в своем «дион-бутоне» на улицу Шапталь и дожидался его, не выключая мотора.
— Не припоминаю.
— В одной из комнат открылось окно, женщина закричала, и раздался выстрел. Тогда ты уехал в сторону улицы Фонтен. Объехал вокруг квартала. Довольно долго стоял на улице Виктор-Массэ, затем еще раз проехал по улице Шапталь, чтобы узнать, не вышел ли Боб.
Дедэ смотрел на него, безмятежно улыбаясь.
— Продолжайте, — сказал он. — Нет ли у вас сигаретки? Эти свиньи отобрали у меня все, что было в карманах.
— Я курю только трубку. Ты знал, зачем граф явился в тот дом.
— Говорите, говорите.
— Ты понял, что случилось недоброе. Назавтра в газетах ты ничего не нашел. Граф не возвращался. На следующий день тоже.
— Очень интересно.
— Ты снова пришел на улицу Шапталь — ничего нового. Затем, догадавшись, что произошло, ты отправился к Ришару Жандро. Не домой, конечно, а в контору.
— Что же я сказал этому субчику?
— Что за приличную сумму, ну, скажем, за пятьдесят тысяч франков, ты согласен молчать. Ведь зная, зачем Боб ходил на улицу Шапталь, ты знаешь, почему его убили.
— Все?
— Да, все.
— Что вы мне предлагаете?
— Ничего. Говорить.
— Что вы хотели бы, чтобы я сказал?
— Граф был знаком с Жандро. Он неоднократно бывал в гостях у молодой девушки. Он был ее любовником?
— Вы его когда-нибудь видели?
— Нет.
— Если бы вы его видели, вы бы не задавали таких вопросов. Конечно, был.
— Скажи, они хотели пожениться?
— Знаете, вы мне нравитесь. Я как раз говорил об этом Люсиль: «Жаль, что он полицейский!» Что за мысль пришла вам в голову — стать лягавым. Это при вашем-то сложении и при том, что вы не бездельник!
— Ты предпочитаешь тюрьму?
— Чему?
— Если ты будешь говорить, возможно, тебе и простят шантаж Ришара Жандро.
— Вы думаете, он будет жаловаться?
— Простят и попытку убийства, жертвой которой я стал.
— Послушай, Жюль. Шансы у нас с тобой неравные. Утри слюни, не лезь из шкуры вон — у меня от этого просто в животе заурчало. Ты славный парень. Может случиться, что мы еще встретимся и разопьем вместе бутылочку. Но здесь — мы не на равных. Наивная ты душа. Тебя обведут вокруг пальца — и глазом не моргнешь.
— Кто?
— Какая разница! Хочу тебе только сказать одно: Боб был шикарный тип. У него были свои взгляды на жизнь. Он не мог без отвращения смотреть на некоторые хари. Но он не способен был на подлость. Вбей себе это в башку.
— Он умер.
— Возможно. Я ничего не знаю. А если я кое-что и знаю, так это никого не касается. А теперь по-товарищески скажу тебе: брось! Понял? Брось, Жюль! Мне нечего больше сказать. Все эти фокусы — не для тебя. Допустим, что это выше нашего понимания — и твоего и моего. Я ничего не знаю, ничего не видел, ничего не слышал. Пятьдесят тысяч франков? Сколько понадобится, я буду повторять, что выиграл их на бегах. А что касается того, что мне отсюда не выбраться, — посмотрим.
Говоря это, он как-то странно улыбнулся.
— А теперь, если ты не законченный негодяй, не слишком приставай к бедняжке Люсиль. Она действительно любила своего Боба. Ты можешь понять это? Можно быть последней девкой и любить своего дружка. Оставь ее в покое, и, как знать, может, я тебя еще когда-нибудь отблагодарю. Все.
Он поднялся и пошел к двери.
— Дедэ! — позвал его Мегрэ, поднявшись вслед за ним.
— Все. Могила. Больше ни одного слова ты от меня не услышишь. — И Дедэ открыл дверь. — Мы закончили, — сказал он с насмешливой улыбкой полицейским.
Бригадир спросил у Мегрэ:
— Привести женщину?
Она отказалась сесть и все время стояла у стола.
— Вам известно, при каких обстоятельствах погиб Боб?
Она вздохнула:
— Я ничего не знаю.
— Он был убит в одном доме на улице Шапталь.
— Вы думаете?
— Он был любовником одной девушки.
— Я не ревнива.
— Почему вы не хотите говорить?
— Потому что мне нечего сказать.
— Если бы вы знали, что Боб жив, вы не уехали бы в Бельгию.
Она молчала.
— Почему вы не хотите отомстить за Боба? Она закусила губу и отвернулась.
— Вы предпочитаете несколько банковских билетов приговору его убийце?
— Вы не имеете права так говорить.
— Тогда говорите вы.
— Я ничего не знаю.
— А если я помогу вам?
— Я ничего не скажу.
— С вами здесь уже кто-нибудь говорил?
Наконец он начал кое-что соображать. Если его заставили так долго ждать, то вовсе не потому, что комиссар был занят. Помещение судебного отдела соединялось со зданием на Набережной Орфевр.
Подвергался ли Дедэ всем процедурам наверху? Проходила ли Люсиль медицинский осмотр? Вряд ли.
Но зато кто-то из Сыскной наверняка их допрашивал.