Это не столько пугало, сколько раздражало его.
- Я вернулся в полчетвертого.
- Я слышала, как ты приехал.
Сказала ли Лиза матери, что встретила их у Люсьена? Впрочем, это было не важно, потому что Кристина знала об этом и не страдала - история длилась уже достаточно долго. И все же он не мог не задаться этим вопросом.
Это было сильнее его.
- Ты сегодня очень занят?
- Вероятно. Еще не знаю.
Утром ожидались роды, и, если он не ошибся, придется отложить практические занятия, которые он проводит дважды в неделю, по вторникам и средам, в Институте материнства. Сегодня как раз вторник.
- Вернешься к завтраку?
- Надеюсь. Если не приду, позвоню.
Хотя он не всегда обедал с семьей, но завтраки старался не пропускать: он придавал этому особое значение, сам не зная почему. Он настаивал, чтобы по крайней мере раз в день все вместе собирались за столом, и раздражался, если один из детей опаздывал или вовсе не являлся.
Из комнат дочерей доносился шум пылесоса. Элиана распевала в ванной.
Он не зашел поцеловать ее, а заглянул в своей кабинет. Вивиана уже пришла.
- Добрый день, профессор. Все благополучно?
Для чего задавать ему вопросы - разве она уже не позвонила в клинику, как всегда по утрам? Это ее первая повседневная обязанность, и она, разумеется, уже положила ему на стол сводку о состоянии каждой пациентки.
Он не ответил ей, молча взял у нее из рук стакан воды и пилюлю.
- Думаю, вы сможете провести занятия. Мадам Дуэ полагает, что роды у седьмой начнутся не раньше второй половины дня.
Она пошла за его пальто и шляпой.
- Что касается почты, ничего важного...
Друг за другом они спустились в сад, к тротуару, к маленькой черной спортивной машине, и Вивиана уселась за руль.
На мокрой мостовой поблескивало немного солнца, как весной, и в доме, за открытыми окнами, убиралась прислуга.
Глава 2
ЧЕЛОВЕК В ГРУБЫХ БАШМАКАХ, ЗАПИСКА ПОД "ДВОРНИКОМ" И ДЕВУШКА, КОТОРАЯ НЕ ОТКРЫВАЛА ГЛАЗ
Начиная от угла бульвара Монморанси и до самой Липовой улицы он внимательно начал смотреть налево и направо, но при этом старался выглядеть совершенно естественно, чтобы Вивиана ничего не заметила. Знала ли она, что он выискивает, чего опасается? Случалось ли ей, садясь в машину раньше него - ну, например, если его задерживала на выходе мадмуазель Роман или бухгалтер, - находить записку, подсунутую под "дворник", а если случалось, то почему она ничего об этом не говорила - может быть, чтобы не испугать его?
На улице стояли три машины, всегда на одном и том же месте. Прохожих на тротуаре почти не было: разносчик товаров, только что сошедший со своего трехколесного велосипеда, почтальон, который на секунду остановился, рассматривая пачку конвертов, молодая женщина с детской коляской.
До, Вивианы у него было две секретарши. Одна из них также была его любовницей - случайно, можно сказать, по нечаянности, он никогда не заходил к ней домой, и ему бы даже в голову не пришло куда-нибудь пойти вместе с ней просто так, не по служебной надобности. Ни одна из них не сопровождала его в клинику или в Пор-Рояль, они оставались утром дежурить на улице Анри-Мартэн, разбирали почту и отвечали на телефонные звонки.
С тех пор как Вивиана повсюду сопровождает его, приходится пользоваться автоответчиком и просить абонентов обращаться в клинику.
С тех пор как Вивиана повсюду сопровождает его, приходится пользоваться автоответчиком и просить абонентов обращаться в клинику. Система сложная, из-за этого случались опоздания и всякого рода недоразумения, директриса, мадмуазель Роман, ворчала. Несмотря на видимую мягкость, она была несговорчива, и понадобился авторитет Шабо, чтобы она скрепя сердце уступила Вивиане уголок в своем кабинете.
Едва шагнув за порог застекленной двери, он заметил в конце коридора, у входа в зал ожидания, каких-то людей, они громко и возбужденно говорили и сильно жестикулировали. Это были смуглые, жгучие брюнеты, и мадмуазель Роман с трудом сдерживала их напор.
Она подбежала к профессору:
- Они настаивают, чтобы их провели к даме из одиннадцатой. Я устала им повторять, что вы требуете неукоснительного соблюдения больничных правил, но они говорят, что действуют по поручению своего посольства и что у них есть инструкции. Они принесли столько цветов, что мы просто не знаем, куда их девать. И с ними дама: ни слова по-французски, но напористее их всех, вместе взятых.
Конечно, она была уже в салоне, потому что он увидел ее гораздо позже - еще молодую женщину, очень толстую, с утра увешанную драгоценностями.
Ее можно было принять за гадалку.
- Буду весьма удивлен, если дама из одиннадцатой в состоянии принимать посетителей. Я позвоню вам сверху.
- Один из них, похоже, очень религиозный, говорит, что должен совершить какую-то церемонию в присутствии ребенка...
Озабоченный, Шабо поднялся наверх, надел белый халат. Если старшая сестра сегодня не дежурит, ее всегда можно вызвать, она живет на верхнем этаже клиники. Мадмуазель Бланш также не было, в полумраке одиннадцатой палаты он увидел мадам Лашер. Шторы были опущены. В тишине слышалось дыхание больной. Он взглянул на температурный листок и нахмурился:
- Она не приходила в сознание?
- Приходила, часов в восемь.
- Рвота?
- Были позывы, вышло немного слизи. Она очень мучилась, и я позвонила мадмуазель Буэ, она сказала, чтобы я положила ей на живот пузырь со льдом и дала болеутоляющее.
Все это было записано вкратце, условными знаками, на листке, который врач держал в руке. И все же он по привычке задавал вопросы.
Он стал щупать пульс, обеспокоенный температурой, которая, вместо того чтобы понижаться, повышалась.
- Она не просила, чтобы ей принесли ребенка?
- Она только спросила, жив ли он и мальчик ли это.
Когда я ей ответила, она сразу уснула. Время от времени она стонет, мечется во сне, пытается сбросить одеяло и сорвать аппарат. Я не отхожу от нее ни на секунду.
- Я скоро вернусь.
Из-за опущенных штор он не мог выглянуть в окно. Он решил продолжить, обход с седьмой. По коридору сновали сестры и одетые в голубую форму санитарки. Они бесшумно ходили взад и вперед, у каждой в руках была какая-нибудь ноша.
Его ассистент, доктор Одэн, должен был находиться выше этажом, в гинекологическом отделении: он вел группу больных и замещал профессора, когда тот уезжал из Парижа.
Интересно, ценит ли его Одэн, которого он принял к себе в клинику несколько лет назад, - уважает ли в нем начальство? Видя его изо дня в день, не растерял ли его подчиненный своего первоначального восхищения?
Что думал он о профессоре как о человеке? Разве не случалось ему, говоря с профессором, отводить взгляд, разве Шабо не замечал, что тому порой хотелось оставить за собой некоторых пациенток или уточнить диагноз?
Но, может быть, это все лишь плод воображения.