Он отлично знал, что делает, - все это входило в его план. Кэтрин поглядывала на него, когда у нее хватало смелости (она опасалась показаться навязчивой), и очень жалела отца за горе, которое ему причинила. Она старалась не вешать голову и не сидеть сложа руки, а когда атмосфера в доме на Вашингтонской площади становилась нестерпимой, она закрывала глаза и призывала на помощь образ человека, ради которого нарушила священную заповедь. Из троих обитателей дома на Вашингтонской площади одна миссис Пенимен держалась соответственно этой необычайной ситуации. Если Кэтрин вела себя скромно, то даже скромность свою она старалась скрыть, и ее жалкий вид, которого, кстати, никто не замечал, отнюдь не предназначался для чьих-либо глаз. Если доктор был суров и замкнут и решительно игнорировал присутствие остальных членов своей семьи, то проделывал это легко, естественно и просто, и, только хорошо его зная, можно было догадаться, что напускная враждебность, в общем, доставляет ему удовольствие. Ну, а миссис Пенимен была подчеркнуто сдержанна, молчаливо многозначительна, и даже шорох ее платья передавал исключительную важность ее намеренно скупых движений и жестов; когда же она все-таки позволяла себе сделать замечание по поводу какого-нибудь пустяка, весь вид ее показывал, что на самом деле в несложной реплике таится глубокий смысл. Со времени беседы в кабинете отец и дочь не обменялись ни единой фразой. Ей нужно было сообщить ему кое-что; она считала, что это ее долг, но не решалась заговорить с отцом: боялась его рассердить. Доктору тоже нужно было сказать ей кое-что, но он не желал заговаривать первым. Мы знаем, что ему было любопытно предоставить дочь самой себе и посмотреть, как проявится ее решимость ни за что "не отступиться". Наконец она сообщила отцу, что снова виделась с Морисом Таунзендом и что их отношения не изменились.
- Я думаю, мы обвенчаемся... скоро. А до того я, наверное, буду довольно часто его видеть... Но не чаще, чем раз в неделю.
Доктор бесстрастно осмотрел девушку с ног до головы, словно никогда прежде ее не видел. За последнюю неделю он ни разу не взглянул на Кэтрин и она была рада, что такие взгляды не доставались ей каждый день.
- А почему бы и не трижды в день? - спросил он. - Что вам мешает встречаться сколь угодно часто?
Кэтрин на мгновение отвернулась; в глазах ее стояли слезы. Затем она сказала:
- Нет, лучше раз в неделю.
- Не понимаю, чем это лучше. По-моему, хуже некуда. Ты напрасно тешишь себя мыслью, что подобные уступки имеют для меня какое-то значение. Тебе не следует встречаться с ним ни раз в неделю, ни десять раз на день. Меня это, впрочем, совершенно не интересует.
Кэтрин попыталась понять слова отца, но, почувствовав, к чему они ведут, в ужасе остановилась на полпути.
- Я думаю, мы скоро обвенчаемся, - повторила она.
Отец снова смерил Кэтрин ледяным взглядом, словно она была ему чужая.
- Зачем ты мне об этом говоришь? Меня это не касается.
- Ах, отец! - воскликнула она. - Пусть даже ты против, неужели тебе совсем безразлично?
- Совершенно безразлично. Если ты действительно выходишь замуж, меня вовсе не интересует, когда, где и из каких побуждений ты это сделаешь, так что не трудись обсуждать со мной свои причуды - компромисса ты от меня не дождешься.
С этими словами он отвернулся. Однако на следующий день он сам заговорил с дочерью, и тон у него при этом был иной.
- Ты не собираешься венчаться в ближайшие четыре-пять месяцев? спросил он.
- Не знаю, отец, - ответила Кэтрин. - Нам так трудно решиться.
- Тогда отложите на полгода, и я свезу тебя в Европу. Мне очень хочется, чтобы ты поехала со мной.
После недавнего разговора Кэтрин была счастлива услышать, что ему "очень хочется", чтобы она что-то сделала, и что отцовские чувства еще не угасли в его душе; она даже вскрикнула от радости. Но тут же Кэтрин поняла, что приглашение доктора не распространяется на Мориса, а в таком случае она, конечно, предпочла бы остаться дома. И все же она покраснела от удовольствия - чего в последнее время не случалось.
- Это было бы чудесно - поехать в Европу, - сказала она, чувствуя, что слова ее не отличаются оригинальностью, а тон - энтузиазмом.
- Ну что ж, превосходно. Значит, едем. Собирайся в дорогу.
- Нужно еще сообщить мистеру Таунзенду.
- Если ты хочешь сказать, что тебе нужно просить его разрешения, проговорил доктор, пронзая ее холодным взглядом своих бесстрастных глаз, мне остается только надеяться на его великодушие.
Кэтрин тронула обида, прозвучавшая в словах отца; из всех речей доктора это замечание было самым изощренным, самым эффектным. Девушка почувствовала, что в нынешнем своем положении должна быть благодарна за такую возможность выказать почтение к отцу. Но ее тревожило также и другое ощущение, и она его наконец выразила:
- Иногда мне кажется, что, раз я поступаю против твоей воли, мне здесь не место.
- Не место? - переспросил доктор.
- Таз я живу с тобой, то обязана тебя слушаться.
- Если ты сама так считаешь, я, право же, не стану спорить! - сухо рассмеялся доктор.
- Но если я не слушаю твоих советов, то мне нельзя и жить с тобой... и пользоваться твоей добротой и покровительством.
Это поразительное рассуждение заставило доктора внезапно почувствовать, что он недооценивал свою дочь; оно поистине делало честь молодой особе, до той поры проявлявшей всего лишь тихое упрямство. Но доктору оно не понравилось, очень не понравилось, и он этого не скрыл.
- Низкая мысль, - сказал он. - Не у мистера ли Таунзенда ты ее позаимствовала?
- Ах, нет! Это моя мысль! - протестующе воскликнула Кэтрин.
- Так держи ее при себе, - посоветовал отец, тверже прежнего уверенный, что ее надобно везти в Европу.
23
Если Мориса Таунзенда не позвали принять участие в поездке, то и миссис Пенимен тоже обошли приглашением, а она, хотя и рада была бы присоединиться к путешественникам, однако - надо отдать ей должное перенесла свое разочарование с достоинством, подобающим светской даме.
- Я охотно поглядела бы на полотна Рафаэля и на руины... руины Пантеона (*10), - сказала она миссис Олмонд, - но с удовольствием поживу несколько месяцев в уединении и покое. Мне надо отдохнуть. Я так исстрадалась за эти четыре месяца!
Миссис Олмонд считала, что брат ее поступил жестоко, не предложив Лавинии поехать с ним за границу, но она отлично понимала, что если целью экспедиции было заставить Кэтрин забыть своего молодого человека, то давать ей в попутчицы его ближайшую приятельницу противоречило интересам доктора.
"Если бы Лавиния вела себя умнее, ей тоже удалось бы повидать руины Пантеона", - думала миссис Олмонд, не перестававшая сожалеть о безрассудстве своей сестры; впрочем, та уверяла, что прекрасно знает эти руины по рассказам мистера Пенимена. Миссис Пенимен, конечно, догадалась о мотивах, которые склонили доктора к заграничному вояжу, и она откровенно поделилась с племянницей своим убеждением, что отец предпринял этот вояж с целью сломить ее верность.
- Он думает, в Европе ты позабудешь Мориса, - сказала она (миссис Пенимен теперь всегда называла молодого человека просто по имени). - Мол, с глаз долой, из сердца вон. Он думает, что новые впечатления изгладят его образ из твоей памяти.
Кэтрин заметно встревожилась.
- Если он так думает, я должна его заранее предупредить, - сказала она.
Миссис Пенимен не согласилась с ней:
- Лучше объявить ему потом! Пусть узнает, когда уже потратится и похлопочет.